Художник, Алматы
Люблю интервью. Это такой момент, когда ты многое для себя проясняешь.
Лет десять назад свое резюме я всегда начинала так: «Я хочу быть честной и четкой. / Я хочу достичь такой степени концентрации, чтобы не ошибаться. / Драить душу, как зеркало, до блеска, чтобы отражать этот мир со всей болью и красотой. / Если нет, то жизнь сдувается, как воздушный шарик. / Тесно дышать».
По поводу моего членства в союзе художников мой муж (художник Куаныш Базаргалиев. – Esquire) любит говорить: «Ты ужасно живописная, а находишься в секции графики, а я страшно графичен, но нахожусь в секции живописи».
Мой отец – дизайнер, архитектор. Маленькой я всегда рядом с ним сопливила, ныла, мешала. Ему носила свои первые стихи, первые картинки.
Папа всегда скептически относился к моим творческим данным, не видел во мне таланта, и всю жизнь со мной живет совершенно идиотская мысль – я хочу доказать своему отцу, что я чего-то стою. До сих пор хочу.
Я поступила в художественную школу на Зенкова, но совсем не хотела учиться, совершенная дура была, пустоголовая. Когда нужно было что-то сдавать, бежала к отцу, и они с компанией кентов быстро мне что-то состряпывали, но меня все равно исключили.
Знаете, почему так больно и страшно быть художником? Потому что ты можешь жить-жить, но так и не понять, как нужно работать.
Всегда проверяю себя на качественность.
Я сама себе критик.
У меня был момент приятного краха авторитетов. Так классно. Вдруг раз и пофигу.
Мама всегда была для меня идеалом. Она совершенно прозрачный человек, у нее чистая мотивация в жизни.
Я достала себя чересчур параболическим отношением к себе. То я считаю, что я совершенный гений, лучше меня нет на свете и во мне живет божественное начало, то в конце того же дня могу думать, что ничтожнее и мельче меня на Земле нет никого.
Когда идет процесс создания картины, ты не знаешь, что это идет, ты просто торопишься самовыразиться. И момент случайности в этом очень важен. Когда в итоге получается нечто, неожиданное даже для тебя самого, это и является самым ценным.
Где кризис в нашем искусстве? Все шикарно, я считаю. У нас общество как-то отстает.
Десять лет назад у меня проходила выставка «Автобусы и остановки», которую посетил отец моей подруги, по профессии водитель автобуса, он долго не хотел идти, говорил, что ему в принципе не интересно искусство как таковое, а потом, побродив по экспозиции, вышел одухотворенный, с глазами, полными слез. Вот это кайф. Я люблю и всегда жду такую реакцию на свое творчество.
У меня есть идея. Когда я стану старой, собрать все свои работы на тему невест, а с 2004 года я их сделала очень много, причем в самых разных техниках, и сегодня они разбрелись по всему миру, так вот, собрать их все и сделать персональную выставку в музее Кастеева. Только келин и ничего больше.
Я очень люблю рисовать цветы, 10-15 работ на тему одного букета могу сделать.
В 2014 году, находясь в гостях у мамы в Астане, я, вдохновленная идеей участия в Artbat Fest, прибежала домой, просто вывалила из ящика целлофановые пакеты, накидала их, выложила натюрморт, все те же любимые цветы, даже не клеила ничего, сфотографировала и отправила по вацапу мужу. Он очень удивился, где это я в другом городе достала краски и инструменты, а потом долго не мог отгадать, что это вообще такое! Так началась моя целлофановая живопись.
Почему целлофановая живопись? Потому что просто живопись в какой-то момент перестает торкать. На ближайшее время это источник вдохновения для меня – больше, дальше, шире, глубже…
Целлофан удивительный! Это вечность. Еще это кусочки нефти, драгоценные кусочки. То, что мы постоянно выбрасываем, и при этом невероятная ценность.
Я очень хочу делать большие работы, полностью зацеллофанить какое-нибудь пространство, чтобы человек заходил и абсолютно погружался в тот пластиковый мир, частью которого мы все сегодня являемся, и мог, наконец, принять и полюбить себя во всем этом.
Религия – это страшная вещь.
Какой я человек? Не знаю… Эгоцентричная очень, на себе зациклена, но при этом не злая. Во мне нет агрессии. Совсем.
Красотой мне всегда хочется поделиться. Именно поэтому я решила быть художником, чтобы делиться с этим миром красотой и новым углом зрения на нее.
Красота для меня каждый раз новая. Увы, она имеет момент опопсения.
Я панк. Была в юности и остаюсь. Моим гуру в шестнадцать лет был Егор Летов, благодаря ему я поняла, что такое красота.
Искусство – это прежде всего не вранье.
Художник всегда делает первый шаг, все остальное потом догоняется за ним – и мода, и дизайн, и весь мир.
У меня такая жизнь, что я абсолютно свободна в выборе, что мне делать, а что нет, слава Богу.
Я хотела бы иметь способность находиться одновременно в разных местах.
Мне постоянно за что-нибудь стыдно. Я, например, часто не слежу за базаром, лишнее говорю.
Знаете, что больше всего мне нравится в нашей стране? То, что Казахстан постоянно меняется. Как только ты ставишь на нем очередное клеймо, ну, например, «безнадежное полицейское государство», вдруг раз и что-то меняется в лучшую сторону.
В 1986-м я была на площади, читала свои стихи, это был для меня такой гражданский поступок. Страшно не было, было здорово, появилось чувство, что можно что-то изменить. Маме в тот день я сказала, что пошла на учебно-производственную практику.
В плане воспитания детей я пофигистка, в том смысле, что я очень мягкая мама, детей своих безмерно люблю, восхищаюсь ими.
Я трусиха ужасная.
Мне хорошо с самой собой.
Я умею готовить самый лучший бешбармак. А с Куанышем мы постоянно устраиваем плов-баттлы.
Люблю преподавать, это такое счастье. Я хочу делиться, ужасно хочу. Правда. Но пока не сложилось.
Мой цвет-фаворит – черный. Это нейтральность.
Когда я ехала к вам на интервью, то поняла, что я прежняя умерла сейчас в метро, и теперь я совершенно новенькая.
На данный момент у меня состояние беременной – нахожусь в ожидании большого, хорошего проекта в будущем.
Люблю свой возраст, мне в нем комфортно, потому что сегодня я учусь смотреть на мир с позиции вечности.
Записала Ирина Утешева
Фотограф Владимир Дмитриев
Впервые материал был опубликован в журнале Esquire в 2017 году.
