Кинорежиссер, умер 31 июля 2020 года в возрасте 76 лет

Алан Паркер
Источник фото

Самое приятное воспоминание детства: мне лет семь или восемь, я наконец-то научился ездить на папином велосипеде с засунутой под раму ногой. С того дня я мог свободно путешествовать по всему Лондону.

В моей семье все были крестьянами — руками они шевелили более умело, чем мозгами. Тем не менее, существует великая английская традиция: люди из низов здесь всегда были отличными рассказчиками. Думаю, у меня это как раз от бабушки.

Каждый день по дороге в школу в Ислингтоне (район в Лондоне. — Esquire) я проходил дом с голубой табличкой «Здесь в 1903 году жил Владимир Ильич Ленин». В десять лет меня это бесконечно интриговало…

Помню, как в школе я стоял перед всем классом и полчаса им рассказывал о Достоевском. Я его обожал. Но наш учитель сказал, что, во первых, я претенциозен, а во-вторых, «идиот». Тогда меня это, конечно, расстроило. Но теперь-то я понимаю, в чем ирония!

Я всегда старался снимать фильмы, которые не были бы похожи один на другой. Для меня это был способ сохранить, что называется, свежесть творческого процесса.

Я экспериментирую с музыкальными эффектами скорее после съемок фильма, во время монтажа, потому что выбор музыки определяет последовательное развитие событий. Музыка диктовала мне свои условия единственный раз, когда я снимал «Pink Floyd: The Wall».

Я снимал рекламные ролики каждую неделю на протяжении четырех лет, и это была моя школа киноискусства. Правда, через четыре года мне это надоело, поэтому я решил попробовать себя в более длинных экранных повествованиях. С тех пор я не снял ни одной рекламы.

Когда я снимаю фильм, у меня есть целая папка, в которой находятся тысячи фотографий, в основном, черно-белые. Мы их просматриваем вместе с оператором и обсуждаем, какой визуальный стиль лучше выбрать для следующей кинокартины. Для меня это огромной источник вдохновения.

Как правило, каждый следующий фильм – это реакция на предыдущий. Поэтому если я закончил серьезную картину, например, о политике, мне нужно сменить пластинку, снять мюзикл или комедию.

Мне приятно слышать, что образы из моих фильмов остаются в памяти людей многие годы, что они оставляют такое сильное впечатление. Случается, что у меня их крадут и другие режиссеры.

Честно говоря, я не считаю себя серьезным автором политического кино. Эта тема появилась совершенно случайно, и видно, в тот момент я был к ней расположен. Иногда я хочу протестовать, высказать свою точку зрения, а иногда наоборот, веселиться. Это зависит от моего внутреннего состояния.

Фильм «Миссисипи в огне» вызвал в Соединенных Штатах дискуссию о расизме. Сначала это была дискуссия о моем фильме, но в итоге она вылилась в обсуждение проблемы. Мне кажется, это очень важно, потому что в какой-то момент фильм перестает быть просто фильмом, а становится посланием, которое намного сильнее самого визуального рассказа.

Часто самые волшебные моменты в кино — это те, что говорят нам о самых простых вещах.

Чем старше я становлюсь, тем легче отношусь к жизни. Вещи, которые нестерпимо злили меня в юности, теперь забавляют. Другое дело — кино. Оно, возможно, стало мрачнее.

Как бы мы ни боялись экстремизма — исламского или любого другого, — никогда больше никакая догма не сможет подавить свободу слова.

Что твой фильм пытается сказать? Этот вопрос всегда должен сидеть в голове у режиссера.

Моя философия — это Вуди Аллен наоборот. Я люблю новых людей, новые города. Свое восхищение ими ты надеешься передать и фильму. То есть я за то, чтобы всегда подвергать истории проверке новым местом. Так ты сохраняешь свежесть воображения.

Стоит людям столкнуться в жизни с какими-то трудностями — они тут же удирают в кинотеатр. В этом суть американского кино, в побеге из реальности, потому что оно или рассказывает о мире фантазий, или укрепляет веру в миф об американской мечте.

Американское кино — это шляпа волшебника, из которой в финальной сцене ко всеобщей радости всегда появляется кролик. Европейское кино грохает кролика — в результате зрители, уходя из кинотеатра, думают: а не прикончить ли им волшебника, а может быть, еще одного кролика? Или друг дружку?

Когда я начал снимать кино, британская киноиндустрия переживала не самые лучшие времена. В Америке же нас заключили в теплые объятия. Смешно: в Европе меня считают американским режиссером, в Америке — довольно ушлым, политически озабоченным европейцем.

Поделиться: