Знаешь, что такое ария? Если в драматическом спектакле два человека поговорили, один ушел, а другой ему вслед – «а-ах» – просто вздохнул, то в опере этот вздох и есть целая ария.

Когда я пришел в театр, были такие люди, с которыми не спорил никто. Они говорили: «Сегодня я чувствую себя не очень, поэтому мы сегодня играем в этой тональности». И дирижер говорил: «Раздайте другие ноты».

Сейчас мы готовим «Севильского цирюльника» (премьера обновленной постановки состоится в ГАТОБ 28-29 апреля. – Esquire) полностью на итальянском языке. Пятнадцать лет я его пел на русском, в той классической постановке нашего театра, которая прославила Ермека Серкебаева. После нее даже Муслим Магомаев называл Серкебаева лучшим Фигаро Советского Союза.

Не знаю, в какой момент, но понятие «прима» или «премьер» в нашем театре исчезло. Такого не было при наших стариках. Они появлялись, и все по стенкам стояли. Потому что заходила звезда.

У меня было две операции на голосовых связках. Успокаивает только то, что у Карузо – три. То есть запас у меня есть.

Легкий доступ к информации, который дал Интернет, погасил некую ценность, некое предвкушение концерта, оперы, спектакля. Когда я приходил в это искусство, оно стоило дороже.

Когда я сказал отцу, что решил поступать в консерваторию, он сильно огорчился. Таким я его никогда не видел. «Андрей, я не желал бы для тебя нашей музыкантской судьбы». Он очень хотел, чтобы я стал военным.

Семь лет я учился в интернате с военно-морским уклоном. Был такой на Калинина-Пушкина. Над нами шефствовало руководство Северного флота. Это морская дисциплина, это в столовую строем, это речевки, это «Песню запевай!». Было клево.

Андрей Трегубенко

А ты знаешь, что такое, когда ты, будучи ребенком, стоишь, а по коридору чеканят шаг моряки в парадной форме? У боцмана кортик блестит. Золотой! Ты ничего не видишь, только думаешь, как бы этот кортик заполучить.

Начало 90-х, распад Союза, восьмой класс и состояние полной безысходности. Я не могу даже выбрать профессию. Мой интернат расформировали, и все, о чем я мечтал – море, Северный флот – просто рухнуло. Что я вообще умею делать? Без понятия. Знаю языки? Нет. В математике понимаю? Ничего подобного. В химии тоже дальше смешивания магния с марганцовкой в подъезде не ушел. Музыкой тогда даже близко не занимался. И вот с таким опустошением я пришел к вере.

Однажды я сидел у себя в спальне, молился, напевал какие-то гимны, неплохо получалось, и вдруг будто голос внутри: «А ведь ты еще будешь петь по всему миру». Я подумал: «Тааак… Что это за фантазия?» В то время за границей был только мой отец. И то в Болгарии. Да и не было такого понятия «быть за границей», это же закрытое пространство. Даже когда оно открылось, смысла в нем особо не было – мы нищие сидели в своем разрушенном непонятном обществе. И я думал: «Заграница… Странная какая-то идея».

На сегодняшний день из крупных стран я, пожалуй, не выступал только в Канаде, Австралии и Японии.

Я пришел в консерваторию без образования, благо там для таких, как я, было два подготовительных курса. Это очень гуманно.

Принято говорить, что вокалист здоров только один раз в году. То есть, как правило, когда ты поешь, у тебя всегда какие-то проблемы. Ты каждый день можешь выходить из формы и заново ее искать.

Есть десятки опер, которые я просто не люблю. Они не дают мне никаких эмоций. Зато есть несколько вещей в металле, которые я с удовольствием слушаю. Недавно скачал пару песен Сандры. Это из моего детства, это прикольно, но это не значит, что у меня ее постер в ванной висит. Я не делю музыку на стили, мой главный классификатор – нравится или не нравится, дает эмоцию или не дает.

В Алматы я не сталкивался с критиками. Есть люди, которые просто высказывают свои эмоции более или менее профессионально.

Я не читал плохих статей о себе. Меня это настораживает. Даже в Страсбурге один известный критик написал: «Его герой был исполнен очень искренне». Все. Ничего ни об игре, ни об образе. Вот не знаю, похвалил он или поругал.   

Может, это и есть высокий пилотаж актера, когда он готов воплотить любую задачу режиссера. Но если его виденье не по мне, то хоть убей меня. Я не могу представить, как на сцене делать то, что мне не нравится. Я привык делать то, что нравится мне.

Я могу прийти с едой на сцену, оторвать курице ногу, есть и петь. Знаешь, почему? Меня прет. Ну и потому что я не успел поесть во время перерыва.

Я бы не стал заниматься оперой, если бы там не было места для импровизации. 


Записал Артем Крылов

Фотограф Руслан Лисица

Поделиться: