Все школьные годы я мечтал стать актером, после выпуска пытался поступить в театральное, но меня не взяли. На тот момент это, конечно, казалось сокрушительным ударом, мечта рухнула, но время не терпело, надо было вставать на ноги и осваивать другую профессию.
Профессии одной как-то не получилось, я был воспитателем в детских садах, коммерческим директором, дизайнером в крупной компании. Так и был бы дизайнером, наверное, если бы однажды мне не приснился сон как я режиссирую, причем делают это так гениально, что никем другим себя видеть уже не мог. Проснулся со слезами счастья на глазах и сразу же подал документы во ВГИК. В ходе подготовки к поступлению я попал на мастер-класс Марины Разбежкиной и там познакомился с тем как делают документальное кино, там же понял, что это именно тот жанр, в котором я хочу снимать.
Так получается, что я снимаю на какие-то острые темы. Это, честно говоря, происходит против моей воли. Мне бы хотелось прожить какое-то время с героем, который живет обычной простой жизнью и снимать кино про это.
Но, как говорится, «не ты выбираешь тему, а тема – тебя», и так получилось с протестами в 2012 году. До этого времени для меня и многих людей в России политическая жизнь протекала как-то параллельно, то есть была наша жизнь и совершенно отдельно была какая-то политическая. И вдруг в 2012 году события стали развиваться так, что эта перегородка между двумя жизнями стала рушиться и поэтому многие люди вышли на улицы, на митинги, на протесты, и я был в их числе.
Я тогда почувствовал, что это решающий момент и нельзя оставаться в стороне, нужно что-то делать, открыто выражать протест. Когда главный редактор Новой газеты предложил нам снимать документальное кино про то, что происходит, я понял вдруг, что это и есть единственная позиция для меня – находиться там с камерой и снимать. Так было с протестами, так было с ЛГБТ-подростками и так было с Сенцовым.
Когда мы только закончили фильм про протесты была немного другая страна, с другими возможностями. Тогда я помню наш первый показ состоялся во время акции «Окупай-Абай», возле памятника Абаю в Москве, там собирались протестующие и разбивали лагерь, жили несколько дней, ночевали. Они предложили нам показать фильм, нашли где-то электрогенератор, проектор, экран и прямо перед памятником Абаю, ночью, состоялся этот показ.
Потом ситуация конечно очень сильно изменилась, у нас стали появляться законы, все время что-то запрещающие, и показать фильм просто так уже невозможно, потому что для этого требуется разрешение из мин.культуры, так называемое прокатное удостоверение. Со следующим фильмом, «Дети 404», были связаны многие проблемы. Во-первых, тема очень обсуждаемая и на закрытый показ в Москве пытались прорваться какие-то православные активисты, когда их не пустили, они вызвали полицию. Полиция приехала, закрыла все выходы, остановила показ для проверки документов у зрителей. Но зрители не испугались, они начали скандировать «Мы хотим смотреть кино!» и полиция, в полной растерянности, восстановила показ, фильм досмотрели.
Последний раз в Москве этот фильм организовывали на маленьком фестивале «Делай фильм», они очень хотели его показать, но не хотели нарушать новый закон. Их выход: арендовать несколько десятков ноутбуков и каждому пришедшему зрителю выдавать по ноутбуку с наушниками. Все зрители со своими ноутбуками садились в кинозале и смотрели фильм с экрана, чтобы таким образом это был не публичный показ, а индивидуальный просмотр. Про эту акцию написали чуть ли не все СМИ, то есть эффект был обратным, чем больше запрещали, тем больше об этом говорили.
Что касается фильма про Олега Сенцова, «Процесс», то сейчас его практически невозможно показать в России. Несмотря на то, что ему не требуется прокатное удостоверения для показа на международных фестивалях, так как там нет Российского производства, а производство Эстонии, Польши, Чехии, тем не менее фестивали боятся включать его в программу, боятся последствий со стороны властей. То есть уже какая-то самоцензура. Но я надеюсь, что все-таки в ближайшее время нам удастся показать этот фильм в России, будет российская премьера, почти через год после мировой.
Фильм «Дети 404» хотели подвести под статью о пропаганде гомосексуализма. Нас с Павлом Лопаревым – сорежиссером – вызывали в прокуратуру, потому что один депутат подал заявление с требованием провести проверку на пропаганду нетрадиционных отношений. Нас «приглашали» в прокуратуру на дачу каких-то объяснений, была проведена какая-то экспертиза вместе с министерством культуры. Я не знаю ее результатов, нам не сообщили, но скорее всего никакой пропаганды не нашли, потому что продолжения эта история не получила. Но главный прокурор нам потом лично сказал, что фильм ему очень понравился.
Когда во время съемок «Процесса» я встречался с героями, двоюродной сестрой Олега Сенцова или его адвокатом, и я и они замечали, что была слежка, постоянно присутствовал какой-то человек, который сидел за соседним столом. И можно было предположить, что прослушиваются телефоны, потому что эти люди оказывались на тех встречах, которые были запланированы буквально за полчаса до самой встречи. Это очень неприятно, это психологически давит, я помню был период паранойи, когда мне казалось, что постоянно кто-то может прийти домой и все обыскать. Но в таком состоянии жить невозможно, нужно что-то делать, ты устаешь бояться, привыкаешь, принимаешь решение идти дальше.
Это первый и единственный фильм про Сенцова и его судебный процесс, поэтому большая ответственность заключалась в том, чтобы фильм был универсальным и международным. Это были условия, которые я сам себе поставил. Фильм должен быть понятен человеку, который вообще ничего не знает про эту ситуацию, но при этом он должен быть интересен человеку, который все знает про эту ситуацию. Это должно быть и расследование, и фильм-портрет, и контекст того, что происходит вокруг этой ситуации, нужно рассказать о семье и политической жизни в стране на тот момент.
Олег не может видеть поддержку, потому что в тюрьме строгого режима нет возможности пользоваться интернетом, а по российским каналам, которые есть в тюрьме это не показывают. Но я знаю, что он выписывал Новую Газету и оттуда мог узнать какие-то новости. Мы старались как можно оперативнее всегда передавать новости через двоюродную сестру, с которой он созванивается, или через адвоката, который к нему ездит. И как раз его адвокат ездил к нему в Якутию накануне берлинской премьеры, так что Олег конечно знал о показе и знал о поддержке.
Когда еще был процесс в Ростове мы делали подборку из высказываний режиссеров и людей телекино в поддержку Олега. И во время всех слушаний Олег сидел в этой клетке, а перед ними сидели адвокаты, мы поставили ноутбук с этими высказываниями на экране, и Олег мог, заглядывая в ноутбук, читать то, что они переслали. Для него это конечно очень важно, не только поддержка кинематографистов, но и обычных людей, которые ему пишут. Он всегда очень искренне их благодарит, для него это имеет большое значение.
Самый тяжелый показ был конечно в Киеве. Украинская премьера была на фестивале «Docudays» и это был большой показ в главном зале Украинского дома кино. Зал был заполнен до отказа и пришли очень много друзей Олега, те, кто работал с ним в кино, кто был с ним на Майдане. Там просто чувствовалась эта атмосфера и люди плакали, кто-то написал, что в зале пахло Корвалолом.
В других странах и культурах иногда обращают внимание на вещи, о которых мы даже не задумываемся, а их они потрясают. К примеру, в Европе мне всегда говорят, как их шокирует сцена суда, когда Олега ведут в наручниках, с собаками и сажают в клетку. Для них невозможно представить, что подсудимый, когда вина его еще не доказана и он не пойман с поличным, и не представляет опасности для общества, сидит в клетке как животное, а не рядом с адвокатом в приличном костюме. Потому что, когда его сажают в эту клетку он уже как виноватый в глазах наблюдателя, он должен доказывать свою невиновность, хотя должно быть наоборот.
Я боюсь, конечно, потому что все что происходит не поддается никакой логике, поэтому невозможно предсказать какие это будет иметь последствия, для кого это и как, все происходит спонтанно. Наверное, так все и задумано специально, чтобы люди все время находились в страхе. Не знали с какой стороны прилетит. С одной стороны, да, опасения, но с другой стороны, есть такое состояние, когда ты понимаешь, что нельзя этого не делать. Что если ты это не сделаешь, то предашь самого себя.
Здесь нет одного ответа, каждый должен решить сам, это должен быть личный выбор. Только ты можешь решить готов ли ты пострадать настолько за свои убеждения и правоту или нет.
Я бы не хотел делать каких-то безответственных призывов и говорить «ничего не бойтесь». Скорее наоборот, нужно быть реалистами, нужно быть трезвыми в этом плане людьми. Для меня учителем является Олег Сенцов, он для меня пример этой свободы и решимости, он через это прошел. До оглашения его приговора, в своем последнем слове, он дал призыв: «Учитесь не бояться» — это призыв ко всем нам. Потому что страх — это то, чего система от нас ждет и чего она добивается, потому что она держится только на этом страхе. И учиться не бояться это значит уже победить.
Записала Сафия Садыр
Фото Аскольда Курова Дастан Жумагулов
Фото демонстрации Esther Dischereit
