Глава из повести русского писателя из американского Сан-Диего Константина Куприянова «Новая реальность» — антиутопии о московском журналисте в заполярной эвакуации накануне Третьей мировой, которая так и не начнется.

«Новая реальность» Куприянова

Первый донос, первая женщина, первое письмо 

Человечество стоит перед выбором: свобода или счастье, и для подавляющего большинства счастье — лучше.

Джордж Оруэлл. 1984

Оказавшись на кровати, Андрей снова закурил. Он уставился в черноту потолка и ни о чем не думал. Он знал, что надо выкурить две-три — и сон придет сам. Условная «ночь», которая разделяла его рабочие дни в газете, проносилась быстро. Но в этот раз его засыпание прервал стук. Вздрогнув, он чуть не выронил на пол дымящийся окурок и сел на краю постели. Стук повторился. Это отличалось от того, как обычно стучала хозяйка. Она колотила злобно, настойчиво, долго, и он прекрасно засыпал под ее шипящие ругательства. Сейчас стучали вкрадчиво, вежливо.

Из любопытства он отворил дверь. Перед ним стояла совсем молодая девушка. Она подалась чуть назад, и темнота скрыла ее фигуру, и он видел только ее большие, широко раскрытые глаза — тоже черные, как и у всех, кого он тут встречал. Андрей вздохнул и подумал: может, от холода и из его зрачков вытекла вся синева, и они так же почернели?..

— Вы что-то хотели?

— Мама просила вас не курить, — сказала девушка робко.

— Мама?.. А-а, хозяйка. Хорошо, скажи ей, что это все. Я уже сплю.

Он хотел закрыть дверь, но почему-то остановился. Что-то странное было в ее безотрывном взгляде. В последнюю ночь Лена так же смотрела на него: долгим, «протяжным» взглядом, говорящим больше, чем слова. Впервые за много недель он снова впускал ее имя в голову.

— Как тебя зовут? — спросил он.

— Стелла.

— Какое необычное имя.

— Это мама придумала.

— Ясно. А где папа?

Девушка пожала плечами.

— А я Андрей. Не знаю, кто придумал.

— Хорошо. Спокойной ночи. Не курите, пожалуйста.

Она отвернулась и пропала в темноте. Почудилось, что в самый последний миг, за секунду до того, как девушку поглотила коридорная темнота, он заметил ее улыбку. Андрей сделал шаг и пошарил руками. Слепая глупая фантазия, что он нащупает ее тело и обхватит его, поселила в его висках приятный голодный жар. Страсть возвращалась к нему постепенно — через долгие световые года памяти, но такие вещи, оказалось, легче вспоминаются, чем работа или коллеги.

Однако ее не было, и Андрей вернулся в комнату ни с чем. Просидев недолго на краю постели, он почувствовал жажду и отправился на кухню. Он пил холодную, отдающую металлом воду из-под крана, пока тело его не остыло настолько, чтобы вернуться в комнату. Оказывается, он чертовски соскучился по обычной живой женщине. Андрей с трудом смог уснуть. Вместо курева всю ночь и все утро ему нестерпимо хотелось пить.

На работе, уже незадолго до обеда, он получил приглашение редактора зайти. Был час дня, как раз то время, когда над городком пробивался тусклый ломкий день. Впрочем, в редакторском кабинете все было столь плотно занавешено, что здесь, как и накануне, царили плотные сумерки.

Редактор встретил его той же позой и вкрадчивым голосом, предложившим присесть и поделиться соображениями.

— Соображениями?

— Ну, вы же ходили на выставку, — почти ласково сказал ему редактор. — Общались с друзьями, разве нет?

— Вы что, преследуете меня?

— Нет, но вот незадача: я вчера тоже был в музее. Очень понравился Костромской — на мой взгляд, лучший российский модернист сейчас, хоть и живет зачем-то в Бельгии, а вам?

Андрей с недоверием посмотрел на редактора: неужто он действительно хочет услышать его соображения об искусстве?

— Ну, там был один экспонат: зеркальная сфера, по мне, так очень талантливо, много смыслов одновременно можно найти…

— Остроумно. А по теме?

— По теме?

— Что с нашими гостями? — холодно спросил редактор, словно давая понять, что время прелюдий окончено.

Андрей потерял дар речи и вжался в стул. Он почувствовал себя участником одной из тех сценок, где дети выходят, чтобы прочитать перед классом стишок или сыграть в спектакле, и вдруг забывают текст. Сейчас есть два выхода: сбежать или попытаться сыграть в его игру. Убедив себя в том, что маленькая ложь навредить никому не сможет, Андрей подключил все свое воображение и стал описывать несуществовавший разговор с Петей и Олесей.

Он говорил и видел, что редактор чувствует его возбужденно-отчаянное состояние. По остекленевшему взгляду Сергея Владимировича и набухающей на уголках рта сдержанной улыбке трудно было понять, нравится ли ему услышанное или он вот-вот остановит его, чтобы уничтожить. Когда Андрей кончил свой рассказ, то почувствовал на висках капли пота — на самых краях, в том месте, где начинались волосы. Он смахнул их чуть дрожащей от возбуждения рукой и виновато опустил взгляд, впившись потными ладонями себе в колени. В тишине они провели несколько минут, потому что редактор продолжал цепко следить за каждым его движением, будто ждал продолжения.

— И что же, все? — с удивлением спросил он.

— Да, все.

— Интересная история… — редактор откинулся в кресле, свел пальцы в замок и широко улыбнулся. Теперь он словно насытился и переваривал схваченное.

Андрей молчал.

— Получается, этот Петр спит и видит, как бы вернуться в Москву, и вся эта идея с эвакуацией ему не нравится, так?

— Да.

— А жена его не против остаться, так?

— Да.

— Странновато… Вы сами женаты?

— Нет, — Андрей понял, что его могут раскусить, но почему-то уже не испугался во второй раз. Весь страх вышел из него вместе с доносом.

— И как вы думаете, что привело их к такому разладу?

— У них нет разлада. Просто ему не нравится эвакуация и городок, а ей тут нормально.

— Это я услышал. Я просто пытаюсь понять, как так вышло, что члены семьи так по-разному относятся к одним и тем же обстоятельствам. Ведь, в конце концов, их никто не принуждал приехать.

— Я слышал, сейчас с этим строже и многих вывозят чуть ли не насильно…

— Нет, вы слышали неправильно, — редактор перестал улыбаться. — Вот что. Мне сдается, что вы с чего-то взяли, что я жду доносов на ваших соседей и друзей любой ценой. Что вы думаете, будто я какой-то жандарм или вроде того. Вы понимаете, что от ваших рассказов судьба этих людей может измениться, а может и не измениться, и не нам с вами это решать?

Андрей кивнул.

— Тогда, я думаю, вам стоит быть осторожнее со словами. Они могут иметь последствия.

— Я всегда хотел, чтобы мои слова имели последствия, — сказал Андрей и почувствовал, что это говорит старый, оставленный на московском вокзале Андрей, — для этого я и стал тем, кто я есть. Собой.

— Ясно…

— И кстати, это не работало там. Не было никакой разницы от того, о чем и как мы писали. Ничего не менялось. Всем было наплевать. Я просто надеялся, что наш городок — это лучшее место.

— Оно может стать таким, — задумчиво согласился редактор.

Андрей удивленно прислушался к собственному голосу: звонкий, уверенный, не пасующий, — такого себя он бы захотел вызволить из плена прошлого.

— Тем не менее я бы предпочел, чтобы вы приносили мне правду, — сухо сказал редактор. — А за ней надо охотиться дольше, чем один вечер. Хорошо, Андрей?

— Хорошо.

Вернувшись за свое место, он не понимал, что за затмение настигло его в последние несколько часов. Мерзкое чувство стыда пронизало его, от макушки до копчика, пропитало горьким, жгучим разочарованием, и он хотел вымарать, стереть последние сутки из памяти, особенно ту часть, что провел у редактора. Оставшиеся два текста дались с особенным трудом.

«Новая реальность» Куприянова

Когда наступили выходные, Андрей отправился на прогулку. Он шел по городку и собирал урожай давно скопившейся ненависти к этому месту. Он представлял себе, как улица за улицей, дом за домом — все здесь погружается в огонь. Когда он слышал слово «угроза»: эфемерное, размазанное по волнам бесконечно лившихся из всех экранов новостей, то почему-то представлял именно пламя. Оно надвигалось со всех сторон, его языки и столпы тянулись с вражеской суши, из-под обманчиво мирных морских глубин и даже из космоса.

И теперь он хотел бы сам нести пламя, раздувать его, но их всех согнали сюда, на Север, под бесконечную полярную ночь, чтобы они ничего не смогли совершить! Ничего значимого! И здесь они пропадут в безвестности, затянутые в небытие собственной слабостью. От бессилия Андрей схватился за голову, встав прямо посреди улицы, и попытался удержать разбегавшиеся во все стороны мысли, которых еще ни разу не было так много с тех пор, как он очутился здесь.

Вдруг он почувствовал легкое прикосновение и обернулся. Перед ним стояла хозяйская дочь. Она смотрела снизу вверх на него удивленным, растерянным взглядом.

— Стелла, да? — сказал он.

Девушка кивнула. Андрей был рад ее видеть. Улицы и дома скоро потухнут, снова воцарится тишина и вялые сумерки начнут разъедать свет.

— Что ты тут делаешь?

— Иду за продуктами. Увидела, как вы за голову схватились. Надеюсь, вы в порядке?

Андрей не сразу осознал, что вопрос подразумевает его здоровье, и промолчал. Не дождавшись его реакции, девушка продолжила:

— Вы что-нибудь едите? Или только курите вместо еды?

При слабом полуденном свете городка ее лицо и голос казались другими. Он увидел, что на свету ее глаза темно-серые, немного безжизненные. Они куда больше подходили вечно дремлющему вялому городку, заваленному снегом, чем чернота.

— Я ем, — ответил он. — Пойти с тобой?

— Как хотите.

Она пожала плечами и зашагала дальше. Постояв немного на месте, Андрей поплелся следом. Действительно, давненько он ничего себе не покупал. Утром он просто забыл позавтракать: сразу выскочил на улицу и помчался по городку. Никогда еще он не видел его улицы столь пустынными. В магазине он взял себе «Северные» и шоколадный батончик. Стелла долго и вдумчиво выбирала крупы, хлеб, поэтому он вышел на мороз и закурил. Шоколад быстро замерз и давался с трудом. Он казался Андрею безвкусным, и, когда Стелла наконец появилась, он предложил:

— Давай зайдем в кафе, я что-то проголодался по-настоящему.

— У меня денег нет, — весело ответила девушка.

— Это ничего — у меня, похоже, полно. Я угощаю.

Действительно, Андрей нашел у себя солидную пачку купюр, которые в городке было сложно потратить даже за неделю.

Они пришли в пустое кафе и заказали завтрак.

— Мне иногда кажется, что я в театральной пьесе, — сказала Стелла.

— В смысле?

— Что я играю роль, а большинство людей вокруг — это такая массовка, просто большая толпа, из которой один-два человека должны что-то выкрикнуть, другой должен принести блюдо, а третий опустить занавес, когда я умру.

— А почему ты думаешь, что умрешь?

— Потому что мы явно в драме, — со смехом ответила она и отвернулась от него к окну.

Андрей смотрел на изгиб ее шеи и понимал, что уже не может вызвать в памяти образ Лены. Она превращалась в ничего не значащее, пустое имя, а Стелла, даже полубезжизненная, — была реальностью.

Появилась официантка, молча поставила перед ними поднос, разложила блюда и ушла. На ее лице не было недовольства или неприветливости, однако она исполнила ритуал, не проронив ни слова, ни разу не взглянув на посетителей. Действительно, словно сыграла роль на сцене и исчезла в закулисье.

— Было бы слишком прекрасно, если бы люди в самом деле были актерами и если были бы зрители, перед которыми разыгрывается все это, — сказал Андрей.

Стелла с аппетитом ела, глядя на него с детской непосредственностью. В тепле ее щеки зардели ярко. Андрей почти отогнал от себя чувство отвращения к самому себе, пока ел. Она поглощала блинчики, и взгляд ее делался все светлее и счастливее.

— Нам бы очень повезло, — продолжал Андрей, не сводя с нее взгляд и уже не притрагиваясь к еде, — если бы все заканчивалось аплодисментами или свистом. Если бы мы сами имели право иногда поменяться с ними местами, сесть в зал и тоже понаблюдать. Но, к сожалению, опыт показывает, что жизнь — это чертовски нетеатральная вещь, что никому нет дела до того, как ты ее проживаешь, что никто давно не играет, а все искренне верят в тот бред, который несут!

— А вы опытный, да? — невпопад спросила девушка, и он невольно засмеялся, осознав, что она не слишком следует за его рассуждениями.

— Ты разбудила во мне аппетит, — признался он и начал есть. Ему показалось, что прежде, чем опустить лицо к тарелке, она в последний раз исподлобья лукаво взглянула на него и подмигнула.

Они вернулись в квартиру, и он схватил ее — так, как хотел в ту ночь. Просто не дал ей уйти, обхватив сзади за талию, прижав к себе рваными порывистыми движениями. Она дернулась было вперед, но он понял, что она никуда не уйдет, потому что не услышал ни звука с ее стороны. Проведя по ее спине ладонью, он медленно поцеловал ее шею сзади, одновременно прислушиваясь к остальной квартире, пробуя угадать, есть ли еще «зрители» на этой сцене.

Потом все воскресенье он провел в комнате — в ожидании Стеллы. У него были «Северные», немного шоколада и пара бутылок вина. Он вслушивался в шаги в коридоре и гадал, почему раньше не различал шагов хозяйки и ее дочки. Действительно, несколько месяцев он прожил, убежденный, что за стенкой — всего одна женщина. Ему показалось это невероятно смешным.

Весь день к нему никто не стучался. Андрей закрывал глаза и представлял ее маленькие босые ножки, перебирающие по холодному полу в коридоре, чтобы прокрасться к нему и юркнуть под бок, под его мускулистую спокойную руку. Но всякий раз, когда он просыпался от полудремы, на уготованном ей кусочке постели продолжала зиять пустота.

В полночь он наконец открыл дверь и прошел в коридор. Из-под двери в хозяйскую комнату пробивался свет, шумело радио. Ему казалось, что хозяйка всегда спит в это время. Он толкнул дверь в хозяйскую комнату и вошел. До него только сейчас дошло, что на нем были лишь штаны, но отступать было поздно. Хозяйка удивленно посмотрела на него из своего кресла. Раньше он тут никогда не был.

— Откуда у вас телевизор? — удивился Андрей.

— А что? Какое ваше дело? Выйдите вон! — воскликнула она. — Что за неуважение! Это моя комната!..

— Стоп-стоп, я выйду, — устало перебил он, — просто скажите: у вас раньше тоже был телевизор? Все это время?

— Был, конечно, — с явным неудовольствием ответила хозяйка.

Она поднялась и начала оттеснять его в коридор. Ее слабые ломкие ручки уперлись в его молодое здоровое тело и никак не могли сдвинуть. Но Андрей, обведя комнату взглядом, понял, что Стеллы тут нет, и поэтому пятился сам.

— Телевизор запрещали почему-то смотреть, — нехотя объясняла хозяйка, — но недавно сигнал опять появился. Вот, слава богу, хоть ток-шоу можно посмотреть. Фу! Как же от вас воняет этим куревом!

Выставив его за дверь, она добавила:

— Когда же вас погонят наконец-таки обратно в вашу Москву, чтобы вы там себе прокуривали обои?! Гадость!

Она хлопнула дверью. Телевизор почти сразу стих, но свет продолжал гореть. Дурочка, видимо, подумала, что его заинтересовал ящик.

Андрей покрутился еще некоторое время в темноте, но затем махнул рукой и улегся спать. Проснулся он в более привычном, ничего не ожидающем состоянии духа и отправился на работу. Один из коллег, чьего имени он не помнил, сказал, что в кабинете редактора опять что-то происходит. Андрей отправился туда и увидел, что из кабинета выносят книги и папки, и стены и шкафы стремительно пустеют. Сергея Владимировича нигде видно не было, и он пошел к себе в закуток, чтобы заняться первой колонкой.

На столе ждал конверт. Андрей с удивлением поднял его и едва удержался на ногах, когда прочитал обратный адрес. Это было письмо от Лены из Москвы. Конверт был самый обыкновенный: немного помятый (судя по штемпелям, он находился в пути чуть больше двух недель), с изображением каких-то незамысловатых зимних птичек. Адрес был указан ее аккуратным почерком: Городок, редакция газеты «Городничий», Андрею Городкову.

Андрей сел за стол и уставился на него, как на какое-то чудо. Он понял, что уже почти перестал верить в реальность жизни там, в своем прошлом, и начал примиряться с тем, что прошлое будет изредка возвращаться только в серых воспоминаниях. Впрочем, постепенно и они сотрутся до состояния мифа… И вот — она написала. Живое доказательство того, что прошлое существует и что он не прибыл сюда из ниоткуда.

Андрей аккуратно разрезал конверт и извлек письмо. Он не сразу решился читать. Что-то слепило его, как будто бумага была слишком яркой или буквы слишком мелкие. Он некоторое время прилаживался, беря письмо то так, то эдак, прежде чем заскользить по строчкам.

«Дорогой Андрей, я не знаю, как теперь к тебе обращаться, но пусть будет “дорогой”. Не сочти за официоз. Ты мне родной и по-настоящему “дорогой” человек! Я буду писать, наверное, путано, потому что сразу пишу это набело, чтобы отправить поскорее.

Я такая дура: оказывается, вам можно было писать с самого начала, а вы нам нет, и поэтому я и ждала, что ты первый напишешь, и очень удивлялась, что это от тебя ни строчки, пока соседка, у которой брат тоже эвакуирован, не сказала, что она уже пять писем ему отправила, и все пять доставились (ей пришли какие-то об этом квитки, я тоже сейчас заполню квиток).

«Новая реальность» Куприянова

Я так давно не писала от руки, что уже немного устала. Так странно, что можно вам писать, а ответа пока ждать не приходится. Получается, бессмысленно спрашивать, как ты там? И что ты делаешь? Я позвонила в справочную, и мне сказали, что ты работаешь в газете, как тебе и обещали. Надеюсь, это правда. Я начинаю немного сомневаться в том, что они пишут и говорят о Городке правду. Честно говоря, я рассчитываю, что ты рано или поздно найдешь способ как-нибудь дать знать о том, что там творится на самом деле, или, по крайней мере, они рано или поздно должны разрешить вам общение с внешним миром.

Ты всегда болел за правду и за то, чтобы можно было дать ее людям, даже если никому особо до нее не было дела. Помнишь, я тебе говорила миллион раз, что это только кажется, что им нет дела, а на самом деле они просто боятся поднять голову, чтобы не привлечь внимания? Я даже и теперь так считаю, хотя, кажется, всех уже вывезли, для кого ты писал. Я остаюсь тут почти последняя: уехали все наши из редакции, половина моих однокурсников, почти все друзья… Тебе не кажется, что в двадцать первом веке создавать закрытые Городки — это даже странно? Они говорят, что это ради вашей там безопасности, но мы не сильно этому верим. Кто «мы»? — вот с этой сестрой другого эвакуированного я и называю нас «мы». Больше особо и обсудить не с кем. Ее брата зовут Сергей вроде бы, а фамилию я не помню.

Ладно. Давай представим: я буду задавать вопросы, а ты будешь отвечать. Делай это так: перед сном представляй мое лицо и что мы разговариваем. Вернее, так: представляй, что ты просыпаешься, принимаешь душ, бреешься, ешь завтрак, потом выбираешь одежду, одеваешься, завязываешь галстук (если пятница, можешь не завязывать), выходишь на улицу, садишься в машину, заводишь ее и едешь на работу. Приезжаешь и проверяешь почту, а потом пишешь мне сообщение: давай выпьем кофе. И, красивый, нарядный, бритый — приходишь ко мне, ладно? Мы занимаем места друг напротив друга, за нашим столиком, ты приносишь нам кофе, и мы болтаем: ты отвечаешь мне на мои вопросы, а я слушаю и улыбаюсь…

Я понимаю, что ты сейчас скептически морщишься, но просто попробуй: такие техники работают! Я буду приходить по утрам за наш столик, садиться там одна, брать сама себе кофе и слушать. И буду угадывать, что ты отвечаешь. В общем, мы попытаемся, а там как пойдет, ладно?.. Знаю, ты сейчас недоволен, но поверь: чувства людей гораздо сильнее, чем многие думают. Этот бестелесный мир существует, и через него мы можем общаться со своими близкими и родными. Как он может не существовать?!. Ладно, на эту тему не будем… Давай лучше начнем с вопросов.

Расскажи, как тебе там нравится. Действительно ли вы всем обеспечены? У нас тут в Москве продукты все на месте, но цены выросли уже раза в два, становится трудно закупаться, как прежде. За границу из моих никто на Новый год не едет: больно дорого, да и по телеку не перестают твердить, что там опасно. «Угроза не миновала…» — из каждого утюга об этой угрозе. В общем, расскажи, как там с обеспечением.

Самое главное: напиши, что слышно о том, когда этот кризис закончится? У нас тут целые ток-шоу устраивают, по два-три часа могут обсуждать то, что все скоро нормализуется, что угроза временная, что всерьез никто не верит в войну, потому что Россия может дать отпор, и так далее… Но чем чаще они говорят о временности, тем мне становится больше не по себе. Сколько это уже длится? С осени? А скоро Новый год. Я думала, «временно» — это месяца полтора. Но раз городки только продолжают принимать людей и никто не возвращается…

«Новая реальность» Куприянова

Блин, Андрей, когда я об этом пишу, то начинаю плакать. Вот натурально. Может, ты даже видишь (от этой фразы была нарисована стрелочка на засохшую каплю слез, немного подмочившую чернила на одном из знаков препинания). Видишь? Об этом тоже скажи. Мне так горько, что ты не можешь мне ответить. Но я правда начинаю верить, что все образуется. Я скоро приеду, ладно? Или ты вернешься ко мне. По крайней мере на день рождения — ты же не можешь его пропустить, правда?

Почему я не уехала до сих пор? — надеюсь, ты понимаешь, что эта работа для меня очень важна. Ты всего добился, а я только начала делать успехи… Правда, если редакция продолжит рассыпаться, то будет бессмысленно тут оставаться. Я только из-за Пал Палыча тут — главреда нашего, он гений, конечно… Но очень старенький, и, по-моему, его подкосила смерть жены… Он стал странный… Но об этом я напишу в следующем письме.

В общем, не забывай: по вечерам ложись, представляй все это и посылай мне ответы. На все сразу не отвечай, по одному в день. Я буду вслушиваться. Наверное, тебе придется повторять по нескольку раз: все-таки между нами тысячи километров, и мысль идет долго… Блин, Андрей, ну не хмурься, пожалуйста! Поверь хоть раз в то, о чем я тебе говорю!

В целом, не считая подорожания и отъезда многих друзей, мы тут живем хорошо. В Москве, как всегда, очень красивая иллюминация и подсветка в честь Нового года, обещают разные концерты и ярмарки… Я, конечно, пойду. Вообще у нас светло. Я думаю о том, что бы хорошего сделать на следующий год, составила себе список планов. Может, начну помогать бездомным или детям-сиротам. Мне куда-то надо направить заботу, раз тебя нет больше рядом, понимаешь? Я надеюсь, ты тоже там о ком-нибудь заботишься: хоть собачку себе заведи. Кстати, где ты живешь? Один или с соседями? Кто они, чем занимаются? Расскажи…

P.S. Все это время, что я писала, я гадала: будет ли кто-то читать наши письма? Пожалуйста, на это тоже ответь. Может, даже в первую очередь. Я буду осторожнее в следующий раз.

P.P.S. Кстати, говорят, к Новому году разрешат посылки. Я попытаюсь собрать то, что тебе будет нужно. Я думаю, уж если посылки разрешат, то и обратные письма от вас тем более.

P.P.P.S. Вообще все у нас тут хорошо. Я так путано писала, потому что все надо рассказать, но целый том писать тоже не хочется. Поэтому вот так. Но все хорошо!! Москва прекрасна!! Если все-таки ты будешь обдумывать возвращение, то здесь не все так плохо. Ну, это я так… чтобы ты знал. 

Обнимаю. Лена.


Издательство АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2019

 

Поделиться: