Этого требуют традиции. Входя в деревню, женщина обязана надеть «читенджи» особым способом, а именно обернуть вокруг своей талии или бедер кусок местной цветастой ткани, чтобы получилась длинная юбка с запахом до пят.В маленькой деревне где всего десять домов и нет названия, сегодня собрались люди со всех соседних деревень и города. Весь наш коллектив в 70 человек, представители других организаций и церковных групп, всего порядка тысячи человек, собрались, чтобы проститься с нашей коллегой по имени Номса. Я была впечатлена, ведь знала ее как веселую, сердобольную женщину в возрасте, которая была не просто секретарем-ассистентом, но и матерью-наседкой для нашего офиса. С ней можно было поделиться личными переживаниями, попросить житейского совета, она обращалась к коллегам не иначе как «брат», «сестра», «сынок» или «доча». Личная жизнь Номсы была такой же сложной, как и судьба многих малавийских женщин: муж ушел, женился на своей молодой ассистентке и переехал в Германию, оставив ее выживать одну с четырьмя детьми. Несмотря на сложности, как только дети выросли и встали на ноги, она удочерила еще одну девочку, которой недавно исполнилось всего лишь семь лет. И вдруг такое несчастье. Номсу почти год лечили от пневмонии, потом лечили сердце, а когда она в конце концов попала в реанимацию, ее тут же эвакуировали в Йоханесбург и там обнаружили последнюю стадию рака гортани. Наша общая подруга Ямикани позвонила мне рано утром в прошлое воскресенье, спустя пару часов после того, как Номса умерла. Следующая неделя была очень сложной, сумбурной. Параллельно с текущими делами в офисе чувствовалось психологическое напряжение, и также шла подготовка к похоронам. Первыми организовались женщины офиса. Легким шепотом прошлась новость о том, что 10 утра все женщины должны собраться в столовой офиса. Там мы деловито обсудили первые по важности организационные вопросы: сформировать список, кто поедет на встречу гроба в аэропорту, а кто на похороны в деревню. Также предстояло собрать деньги на стол, чтобы не создавать лишних затрат для деревенской семьи. Тут мы поспорили, готовить самим, нанять или заказать еду; в итоге, к счастью, победила партия последних, мы скинулись и заказали кейтеринг. Третий вопрос был не менее важным — читенджи. Женщины рассуждали так, что если мы едем как коллеги Номсы, то, как представители одной организации, должны одеться одинаково. Остановились на футболках с логотипом организации, и традиционном низе. Иностранная часть женского коллектива взволнованно обсуждала, как быстро научиться обматывать читенджи на малавийский манер. Норвежка, будучи замужем за замбийцем, с видом знатока и бывалого, провела экспресс-мастер-класс на примере первого попавшегося палантина. Все оказалось проще простого – обматываешься как полотенцем после ванны, вот и все.
Как выяснилось, после составления списков, практически каждый вызвался поехать. Начиная от охранников и клининг-персонала, заканчивая представителем ООН в стране.Мы с девочками скооперировались и поехали на машине Молли. Приехать в малавийскую деревню было давней моей мечтой, но кто же знал, что она исполнится в таком печальном виде. Смешанные чувства сопровождали меня всю дорогу. На коленях лежит кусок читенжи, уже изрядно помятый моей домашней тренировкой по наматыванию. Мне все время казалось, что она может в самый неудобный момент размотаться, упасть и обнажить мои голые ноги, которые будут резать глаза деревенской знати своей желтоватой бледностью. Я знаю, что Номса бы меня простила, но я не хотела, чтобы ей было стыдно за меня. Натягивать джинсы или другую юбку под читенджи я не хотела, лучше умереть от стыда, чем от жары. Вот поэтому я усердно практиковалась с раннего утра. Терзаемая сомнениями, я даже вышла к соседям. Эмили, прислуга и няня соседей, рассмеялась, увидев меня, неуклюже вышагивающей в читенджи. Не зная английского, она сразу поняла, в чем дело. Ловкими движениями она затянула узлы на моих бедрах и каким-то образом закрепила их. Когда мы приехали, деревня была уже полна народа, люди второй день подтягивались со всей округи. Под каждой редкой тенью дома или дерева, прямо на голой выжженной засухой красной земле, сидели группы мужчин и женщин. Мы растерялись, не знали куда идти и что делать посреди огромной пестрой толпы, распределившейся по всей деревне. Страх потеряться среди малограмотной деревенщины в неизвестном крае, охватил не только меня, но и моих коллег. Казалось, тысячи пар глаз устремились в нашу сторону. Неловко улыбаясь, мы искали хоть одно знакомое лицо. «Вдруг мы не туда приехали,» — неуверенно проговорила хрупкая и нежная сеульская красотка Хейджин. Где-то вдалеке, под деревом мы разглядели женщин с такой же расцветкой читенджи, как у нас. «Вон они, наши!» — вскрикнули мы облегченно и устремились туда. Но подойдя поближе, я своих коллег не узнала. Нет, это были они, но выглядели совершено по другому. Только сейчас я оценила идею одинаково одеться. «Программа сейчас такая. Быстренько помойте руки, встаньте в очередь, получите свою порцию еды и покушайте. Подкрепиться сейчас обязательно. Потом собираемся у дома родителей Номсы. Там мы должны дождаться церемонии прощания. Затем, после того, как каждый с ней простится, прозвучит речь от главных лиц. И только затем начнется церемония погребения», — деловито проинструктировала нас Виолетта, тучная малавийка из неизвестного мне отдела. Она из тех, кого часто можно встретить в коридоре офиса, но никак не понятно, к какому департаменту она принадлежит. «Мы пойдем смотреть как ее будут закапывать?» — задала вопрос я, и судя по встречному взгляду, поняла, что сморозила глупость. Ну а че, я девушка из тех краев, где женщин на погребение не приглашают. Потупив взгляды, мы поплелись выполнять инструкции. Ополоснув руки водой из бочки, которую коллеги продуманно привезли с собой, встали в длинную очередь за едой. Дайана, наш программный ассистент, вместе с двумя девушками из отдела по клинингу, стояла по другую сторону самодельного стола и накладывала из больших кастрюль привычные нсима (кукурузная плотная каша), курицу с рисом или гуляш из говядины. На десерт — яблоко или йогурт и бутылочка воды. Получив свою порцию, я оглянулась. Где бы присесть? Ищу глазами своих из нашего департамента. Ямикани и Лорен, известные модницы, уселись прямо на пыльной земле в тени дерева, вытянув ноги, совсем как те женщины, которых я видела, проезжая мимо деревень. Медленно пожевывая, они со смехом окрикнули меня. «Чего встала как вкопанная, присаживайся», — скомандовала Ямикани. Я присела. Мужчины сидели чуть поодаль. Через минут пятнадцать я уже забыла про неловкость сидения в пыли и с удовольствием пожевывая жесткое мясо местной курицы, занялась любимым делом: любопытным разглядыванием местности и людей.
Ее случай заставлял испытывать бессильную ярость каждого, кто сидел в тот день под деревом и жевал жесткую малавийскую курицу.Наконец, нас позвали к дому. Это крепкий кирпичный дом, в котором все еще проживает 92-летний отец Номсы. Цементный фундамент, шиферная крыша. По местным меркам такой дом олицетворяет средний достаток. Таких в деревне всего пара, остальные, без фундамента, построены прям на земле и с соломенной крышей. По двору дома покойной расставили тенты, по центру, под тентом постелили огромные мешковины, по краю двора, вдоль единственного забора стояли пустые стулья. На некоторых сидели мужчины. Следуя за коллегами, я заметила, что мужчины рассаживаются на стульях, а женщины опять на голой земле. Заметив мое замешательство, кто-то из коллег предложил сесть рядом, а кто-то быстро принёс стулья мне и нескольким другим белым сотрудникам. Наступил полдень. Солнце на зените нещадно палило. Народ медленно стекался и наступил момент, когда все места в тени оказались заняты. Левая сторона двора оставалась пустой, оно находилось во власти солнца. Неожиданно из ниоткуда во двор заехал огромный трак, выгрузил составные части шатра и тент. В три ряда выросли пластиковые стулья. Подтянувшиеся деревенские женщины разных возрастов, с грудничками и годовалыми малышами, однако обходили их стороной и тоже рассаживались прямо на земле. Стулья предназначались для мужской знати. Передний ряд заняли мужчины в расшитых шапочках, похожих на наши тюбетейки. К ним подбежали другие мужчины, и, встав на колени, стали здороваться. «Это старейшины деревни и местный король», — пояснила Виктория из отдела закупок. Откуда-то из глубины дома началось хоровое женское пение. Голоса звучали все сильнее и сильнее. Затем перед нашими глазами материализовались одинаково одетые женщины в белых вязанных беретах, которые подхватили пение. Они пели не переставая одну песню за другой. «Это из церковной группы, куда ходила Номса. Такая традиция, что твои сестры по вере поют в честь ушедшего до тех пор, пока тело не предадут земле», — снова пояснила Виктория.
Пение начинается с того момента, как получено известие о смерти, и не прекращается днем ни ночью, пока не похоронят. Церковные группы приезжают в деревню и делятся на группы, что бы когда одна устанет, пение подхватывала другая.Как мне пояснили, песни не столько про душу ушедшего, сколько в поддержку и успокоение тех, кто остался в мире живых. Под эти песнопения кто-то тихо рыдал, кто-то кормил грудью ребенка, кто-то откровенно спал, утомленный полуденным солнцем после обеда, а кто-то хихикал и шептался. В какой-то момент нам раздали красные розочки. «Это для могилы», — пояснила внимательная Виктория. На мой вопрос, чего мы так долго ждем и когда же начнется прощание и погребение, всезнающая из отдела закупок ответила, что программу не могут начать, пока полностью не подготовят могилу. Видать, там начали копать одну могилу, но что-то произошло и пришлось копать в другом месте. Убаюканный ритмичными песнями народ стал вяло шевелиться. Песни умолкли и мастер церемонии в микрофон объявил о начале процесса прощания. Это был самый тяжелый момент. Плач со всех сторон. Громче всех рыдали дочери Номсы и сестры. Все было как в тумане даже для меня. Мы вставали со своих мест в длинную очередь к гробу, который находился внутри дома. Пройдя его, мы возвращались на свои места. Вереница людей, казалось, никогда не кончится. Следом пошли длинные речи в микрофон на чичиеуа, чествовавшие покойную, и обращение к детям. Некоторые слова вызывали новую волну слез, а иные — легкий гул несогласия.
Поделиться:
