Металлургия всегда считалась профессией настоящих мужчин, с примесью романтики. В моем родном городе Балхаше большинство мужчин – металлурги. Металлургами были мой дед и отец, и я после политехнического института выбрал медеплавильный завод. Я горел желанием работать.
На заводе все знали моего деда и отца, которые всю жизнь ему отдали. Дед умер от рака печени – сказалось накопление тяжелых металлов в организме, к семидесяти годам практически все его органы были поражены. Отец тоже проработал почти до пенсии, потом ушел и занялся небольшим бизнесом.
Моя первая должность называлась «фурмовщик». Работа заключалась в прочистке фурм – устройств, через которые воздух, обогащенный кислородом, подается под давлением в штейн (расплав сульфидов), для того чтобы на выходе, после окисления, получился расплав оксидов — шлак, из которого потом получают черновую медь. Это настоящая алхимия.
За первые три месяца работы на заводе я похудел на 35 килограммов. Мне повезло, что было куда худеть. Работа тяжелая, физическая, потеешь невероятно – выпьешь больше трех литров воды, а в туалет не хочешь. Обедов нет, когда я в первый день засобирался, меня спросили: куда это ты? – и сунули под нос пирожок прямо на рабочем месте.
Зимой в цеху очень холодно, со всех сторон продувает, но, помахав как следует ломом, становишься мокрым от пота. В короткие перерывы, чтобы хоть как-то согреться, стоишь и обнимаешь печь.
В воздухе в цехе кроме высокого содержания тяжелых металлов есть кремниевая пыль, поэтому большинство рабочих страдают силикозом легких. Нам выдавали средства защиты – небольшой шланг, на конце которого болтается фильтр. Шланг надо зажимать зубами и дышать через него, что крайне неудобно: к концу дня болят десны и со временем расшатываются зубы. Кто-то приспосабливал резинки к шлангу и цеплял к голове, но большинство ими просто не пользовалось.
Тело рабочих от расплавленного металла защищает толстая суконная роба, каска и кожаные рукавицы с подкладом. Мозоли все равно появляются моментально, грубеют и уже не проходят. Старые рабочие ради веселья снимают рукавицы и сбивают своими затвердевшими ладонями тонкие струйки меди. Рука ведь потная, кожа толстая, если правильно все сделать, ничего не чувствуешь. Молодежь впечатляет.
Суконку снимать нельзя – опасно, да и согревает зимой. Я однажды скинул и работал в футболке, в это время медь капнула сверху прямо мне за шиворот. Хорошо, что я был весь вспотевший – медь прожгла ткань и выпала кусочком на пол, кожу обожгло не сильно, хотя температура расплава достигает 1500 градусов.
Меня с самого начала предупредили: нельзя плевать в расплав – вода так быстро испаряется, что происходит сильный хлопок от расширяющегося пара и брызги могут попасть в тебя. Но я и не собирался туда плевать.
В цеху под потолком висят большие лампы, другого источника света нет,и везде – под лестницами, печами, навесами и в проходах – темно хоть глаз выколи. Поэтому рабочие при мне постоянно на что-то натыкались, у меня самого каска через два месяца была вся в глубоких вмятинах и царапинах. Кроме арматур, местами торчат провода, иногда оголенные. Тесть моей родной сестры погиб из-за этого – нагнулся что-то посмотреть под печью, каска съехала с головы, и, когда он поднимался, лысым затылком уперся прямо в оголенный провод. Завод не хотел платить компенсацию, семья долго судилась и доказала, что ЧП произошло по вине завода – провода должны быть изолированы. Выплатили 500 тысяч тенге.
Завод постоянно судится. В большинстве случаев выигрывает, но из политических соображений иногда и проигрывает, выплачивая небольшие суммы пострадавшим на производстве.
За год моей работы на заводе покалечилось много народу. Рабочие вообще постоянно калечатся. Производственный процесс таков, что ты не можешь все предусмотреть в одиночку, ты зависишь от других людей, начальства, коллег. Но они порой ошибаются. Однажды двое рабочих залезли в ковш – почистить и подремонтировать его изнутри, а кто-то на пульте забыл отключить подачу кислорода туда, и он медленно продолжал поступать. Поработали они час или два и решили покурить, не вылезая из ковша, а их суконки (толстые шерстяные робы) уже насквозь пропитались кислородом. У одного пепел на рукав попал – сразу воспламенился. Он его второй рукой тушить – и она загорелась, а следом вся суконка. От него огонь перекинулся на второго рабочего. Пока их услышали, прибежали, оба сгорели заживо в этом ковше.
Иногда людей подводит и губит техника. Один раз кран поднимал ковш с расплавленной медью (это 12-15 тонн), когда он достиг необходимой высоты, пульт в кабине у крановщика отказал и мощные моторы продолжили поднимать ковш. Крановщик понадеялся, что на критической отметке сработают специальные детекторы, но этого не произошло, и 100-тонный кран легко оборвал все тросы. Большинство рабочих уже понимали ситуацию и кричали стоявшему внизу регулировщику, чтобы убегал. Но было поздно, ковш с высоты 12 метров со всем своим расплавленным содержимым рухнул на землю и, надо же, наклонился в ту сторону, в которую бежал регулировщик. Медь выплеснулась прямо вслед ему, поток температурой 1300 градусов ударил в спину, сбил с ног и полностью залил тело. Мы, застыв от ужаса, наблюдали за этой страшной картиной, но самое поразительное случилось потом – парень поднялся и побежал дальше, весь горящий, как факел. Он получил ожог 75% тела, но выжил. А через 3 месяца вышел на работу. Семья не может ждать, пока поправится единственный кормилец – он, наверное, об этом и думал, когда на руках поднимался из кипящего металла, как восставший из ада.
Охрана на заводе имеет большие полномочия. Объект режимный, каждого работника досматривают на входе-выходе с помощью металлодетекторов. Но заборы при этом дырявые, и воровство при мне процветало.
На заводе постоянно находились посторонние – как организованные группы, так называемые караванщики, так и одиночки – «аисты». Настоящие бандиты, просто залетные жители ближайших аулов, бывшие рабочие завода – контингент разнообразный и колоритный. Ворованную медь сдают в пункт приема цветмета, главное, чтобы на меди не было оттиска изготовителя.
Чем чище медь, тем она дороже. На черном рынке одна тонна стоит 8-9,5 тысячи долларов. Поэтому единственный по-настоящему охраняемый цех – тот, в котором производится самая чистая медь 99,99%.
Рабочие тоже воруют, у них свои методы: черновую медь часто проливают из ковшей, не всегда случайно, потом на свалке разбивают на куски, и кто как может выносит. Когда я был совсем новичком, один рабочий попросил меня перетащить упавшую лепешку, я, ни о чем не подозревая, сделал это, а на следующий день он принес мне 5000 тенге. В благодарность. Они решили, что я с ними.
Больше всего воруют аноды, потому что их никто не считает, есть только общий план, а раз не считают, значит, воруют. Просто так анод не утащишь, нужно поднимать краном. Для этого договариваются с крановщицами, некоторым дают указания мастера смены. Одну несговорчивую крановщицу увезли за город, избили и изнасиловали, пригрозили убить, если не будет грузить куда надо.
Руководству завода на воровство по большему счету наплевать – лишь бы выполнялся производственный план. Но дело в том, что рабочим приходится работать еще больше, чтобы восполнять украденные тонны металла.
Иногда мне казалось, что настоящие хозяева в цеху – бандиты. Одного мастера смены били прямо в комнате совещаний цеха. Били долго, чтобы больше не мешал воровать.
Рабочие боятся «аистов» и «караванщиков» – они очень жестокие, не от хорошей жизни конечно. Легко могут порезать, покалечить. Если рабочий видит, что пришли «караванщики», то может запросто бросить свой участок и уйти. А это на опасном производстве чревато трагическими последствиями.
Однажды, уже став мастером смены, я напрямую столкнулся с «аистами».Получил сигнал по рации: в цеху посторонние. Пошел, спустился к печи, а там двое сидят в темноте, ковыряются, медь собирают. Я одного схватил за шиворот и давай на свет тащить, но в это время на меня накинулся второй. В итоге меня чуть не скинули в ковш с расплавом, хорошо, что мимо проходил мой рабочий. Одного мы схватили и побили, второй убежал. Они грозились поймать меня в городе и зарезать. Я потом долго боялся домой по темным улицам возвращаться – рабочим действительно порой мстили, делали инвалидами.
Эти бедолаги и сами часто умирают производство то опасное. Один «аист» спустился с крыши на кранную балку, а в это время краны как раз съезжались. Криков там не слышно, деваться некуда, раздавило его насмерть. Это случилось при мне, а так люди и в ковши с медью падали.
Большинство охранников завода было в доле с «караванщиками» и«аистами», поэтому особо не вмешивались и звать их было бесполезно. Однажды я увидел группу караванщиков, вызвал охрану, так они подошли только через 40 минут – в касках, бронежилетах, с оружием. Никто не хочет рисковать – зачем? Один охранник полез на крышу за убегавшим «аистом», тот возьми да сбрось сверху прямо ему в лицо кусок меди весом килограммов двадцать. Охранник выжил, но остался инвалидом.
Бывали и смешные случаи. Один рабочий выходил с завода, уже прошел пункт охраны, но споткнулся на крыльце и упал. Упал, а встать не может, лежит, как жук, лицом вниз, руками шевелит. Подняли его вместе со ста килограммами – он листами чистой меди обложился, как рыцарь в доспехах, а подкупленная охрана отключила металлодетекторы. Если бы не ступенька, неплохо бы заработал.
Я отработал на заводе год. Стал мастером смены, имел в подчинении 40 человек, нашел общий язык с рабочими. У нас был дружный коллектив, хотя металлурги – тяжелый народ, брутальный. Чуть что не так – объявят слабаком, побьют, засмеют.
Моя карьера на заводе закончилась вместе с откопанной на свалке большой кучей анода. Охранник случайно нашел несколько тонн. Без крана столько за территорию цеха не вытащишь, а крановщицам указания дают мастера. Через два часа за мной пришли, скрутили руки, надели наручники и повезли на милицейском УАЗике в КПЗ. Также арестовали крановщицу и мастера предыдущей смены.
Из полиции меня вытащили благодаря звонку отца. Выйдя из КПЗ, я поехал домой, сложил вещи в сумку и прямиком поехал на вокзал. В Балхаш я больше не возвращался и никогда не видел своего цеха и завода.
Записал Марат Чиналиев
