Британия отделяется от Евросоюза, но Шотландия в этом случае грозит отложиться от Великобритании. Шотландцы все-таки скоты, в каком колене клетчатого клана ни возьми. Каталония мечтает покинуть Испанию. Catalonia is not Spain – по-прежнему сообщают местные патриоты туристам: на каком бы языке дитя ни тешилось, лишь бы не на кастильском. Кажется, в Барселоне и Жироне не осталось балкона, с которого не свисает каталонский флаг. В Венеции заговорили о возрождении Республики святого Марка. В Италии им темно.
Крым проскочил, как очередной Индиана Джонс, в на секунду раскрывшуюся и тут же захлопнувшуюся щель исторических возможностей – Донбасс не успел, зажало. Да и не очень его тащили, хотели оставить за воротами возможностей, чтоб держал плацдарм.
Ну Абхазия с Осетией – эти уже давно. Курды возобновили войну за независимость, или с ними возобновили против – издалека не разобрать. Растут евроскептические настроения среди народов Европы. Популистские партии, которые местные интеллектуалы с высоты своих гуманистических воззрений клеймили фашистами, теперь заседают в правительствах и входят в правящее парламентское большинство в странах, которые для нас эти ценности олицетворяли – Швеции, Норвегии, Финляндии, Дании, Нидерландах, Австрии, Испании (в Великобритании и Франции они не представлены только благодаря особенностям избирательных систем).
Кажется, мир вошел в новую эпоху сепаратистской энтропии: целые континенты устали от дружбы народов, целым нациям надоела старая общность.
Так выглядит мир, если обозревать его с дозорных башен новостных СМИ. Однако же вечная беда этих башен заключается в особенностях наблюдательных инструментов, которыми они пользуются. Первый обман зрения, который нас поджидает, – не обратная, а нормальная, классическая перспектива, как на школьном уроке рисования. Близкое кажется очень большим, маленькое идет, уменьшаясь в размере и теле. Если наша эпоха – время сепаратизма, как назвать 1990-е, когда на месте СССР образовалось 15 признанных государств и полдюжины незваных, Югославия распалась на семь с половиной, чуть не дотянув до Феллини, Чехословакия – на два корня слова. Как определить 1950-е и 1960-е, когда на месте больших одноцветных имперских пятен запестрило, а мир превратился в лоскутное одеяло. И процесс продолжался в 1970-е, откуда родом Бруней, Багамы, Гонконг и такие вроде бы знакомые Арабские Эмираты. Как назвать первую четверть двадцатого века, когда рассыпалась клоками Османская, Австро-Венгерская, Российская империя, и даже в мирной Скандинавии образовалась Норвегия.
Но есть одна черта, которая меняет наш сюжет про сепаратизм, отличает нынешний от минувшего. Сегодня сепаратизм – это совсем другая игра по сравнению с прежним, куда менее опасная. Сегодня сепаратисты, по крайней мере европейские сепаратисты, которые нас больше всего и интересуют, вовсе не имеют в виду классический честный сепаратизм и строительство независимого национального государства, принимая на себя все риски такого шага.
как это бывало в прежние времена? Итальянские княжества и бывшие республики отделялась от Австрии и сползались в Италию вокруг Пьемонта. Но новая Италия прекрасно понимала, что ее свежей независимости теперь может бросить вызов любая европейская держава, будь на то причина. Войны в Европе XIX века не были под запретом. За помощь в борьбе с австрийцами с Францией пришлось расплатиться Лазурным берегом и родной для Гарибальди Ниццей. Австрия может в любой момент пойти и вернуть потерянное силой. А может и Германия. А то и обе – как и случилось в 1915 году.
Когда в начале ХХ века распадались восточноевропейские империи, народы новых свободных государств первым делом оказывались в среде таких же молодых и голодных хищников, жаждущих добычи. Добычей для них было все, что движется, любое государственное мясо – хоть старое и жесткое, хоть свежее и молодое. Добившись широких автономий от Стамбула, народы юго-восточной Европы первым делом – прямо накануне Первой мировой войны – устроили две Балканские. Сначала рвали на части остатки Османской империи, параллельно воюя друг с другом за куски добычи. Затем еще раз бросились друг на друга – в первую очередь на Болгарию, которая на пиру молодых победителей получила больше всех.
Каждое новое государство, пришедшее в мир сто лет назад, приходило туда со своими национальным проектом – представлением о собственных границах, столице, акватории и мирном небе над головой.
Обычно он полностью противоречил национальному проекту соседнего государства, а то и нескольких. Сравнение проектов предлагалось проводить на поле боя. Богатыри – не мы.
После руки революции, кумачей, цветов, станции «Дно» и весеннего петроградского ветра республики Южного Кавказа, объявившие о независимости от России, первым делом начали воевать друг с другом за то, что они видели в мечтах своей национальной территорией и столицей. Потом пришла Россия – уже советская – и завоевала их обратно. Потом народы Кавказа смогли повторить то же самое в 1990-е.
И в северной части Восточной Европы на остатках России и Австро-Венгрии. Польша и Германия отрезали по куску от свеженькой Литвы, пока саму Польшу снова не поделили Германия с Россией. До этого Польша успела с Германией и Венгрией поучаствовать в разделе Чехословакии.
Независимая Сербия появилась только в 1878 году, а уже в 1914-м, то есть при жизни того же поколения, ее за несколько дней заняли и поделили между собой Австро-Венгрия и Болгария. Потом государство восстановилось и приросло землями, но в 1941 году снова было полностью уничтожено. Если русские – часто жертвы сознания великой нации, то сербы – жертвы двух борющихся и противоречащих друг другу сознаний: великой нации, создавшей великое государство, и малого народа, жившего без государства. Как говорят в народе, комплекс неполноценности, помноженный на манию величия.
современные сепаратисты – каталонцы, шотландцы, баски – ничего такого не имеют в виду, не предполагают и не планируют. Они собираются родиться не в мир, который во зле лежит, а как бы из одной утробы в другую, более просторную. Они знают, что войны в современной Европе запрещены, и если метрополия не сможет удержать их мирными средствами, военными этого сделать никто не позволит. Никто не нападет на их молодую новорожденную страну. Напротив, вскоре раздадутся голоса, что ее надо принять в европейскую семью народов.
В программе шотландских сепаратистов указано: отделяемся от Британии, но остаемся членами Европейского союза. Программа Каталонского сепаратизма – независимое государство в составе ЕС. Если угодно, оба сепаратизма предполагают заменить зависимость от одного европейского государства – британского, испанского (у венецианцев или паданцев – итальянского) – на зависимость от всех европейских государств сразу, а национальную бюрократию нынешней столицы заменить на интернациональную брюссельскую.
На другом, нашем, менее благополучном конце Европы происходит нечто похожее. Южная Осетия, Абхазия, Крым, Донбасс, Приднестровье не имели в виду быть настоящими независимыми странами, как это было сто лет назад, они имели в виду вернуться в какую-то уже переставшую существовать советскую общность.
То есть следовали той же логике, что каталонцы: национальному меньшинству лучше входить не в состав другого национального государства, а чего-то максимально большого и многонационального.
Советской общности они не нашли, а самым похожим, что обнаружилось на ее месте, была Россия. К ней и начали понемножку пристраиваться в меру возможностей.
Но это у нас – у нас ведь как повезет, может быть как и сто лет назад. И войны нацпроектов, и попытки завоевать обратно со стороны бывших метрополий. А в Западной Европе государства надеются выйти не одиночками на холодный ветер истории, в неизвестность, а в общий европейский дом, натопленный, светлый, сытый, с пригнанными рамами и плотно закрывающимися ставнями. Хотя со ставнями как раз сейчас проблемы.
Представим себе, что шотландия проголосует за независимость. Радость одних, недоумение других, падение фунта, срочное заседание Европейского совета. Потом законодательное размежевание: Англия, Шотландия, Европа начнут подписывать соглашения, десятки соглашений, попытаются сберечь полезные экономические связи, при отдельном гербе, флаге и столице. Будут дискутировать, сохранять ли общий рынок труда, валютный союз с фунтом или вступить в Еврозону, оставить английскую королеву или провозгласить республику. Границу никто закрывать не собирается.
Допустим, Каталония провозгласит независимость. Испания – не Англия, там есть унитарная конституция, Мадрид независимости не признает. Каталонское правительство снимет испанские флаги, повесит свои и остановит платежи в общий испанский бюджет. Мадрид попытается отправить полицейских, а может и военных (кастильские генералы грозились), и занять государственные учреждения в Барселоне. Каталонское правительство выдвинет региональных и муниципальных полицейских, но главное – навстречу полицейским и танкам выйдет народ с цветами, песнями и решимостью красиво умереть. Брюссель, Париж, Берлин призовут решить все миром и предложат посредничество. Скорее это будет похоже на то, как норвежский парламент в 1905 году провозгласил независимость от Швеции, Швеция объявила Норвегии войну, но так и не сделала ни одного выстрела. А тут и объявлять не станут.
Это похоже не на развод ради одинокой вольной жизни, а ради нового заранее спланированного замужества. Сепаратистские проекты не метят в независимые государства в том смысле, в каком это понимали сто лет назад. Это широкие культурные и бюрократические автономии внутри многонациональных проектов. Сепаратисты в Европе осмелели, потому что мы живем не только в эпоху безопасного секса, но и безопасного сепаратизма.
Иллюстратор Тим Яржомбек
