Я с детства мечтала стать врачом. На Новый год в школе я надевала костюм доктора. Мы жили в центре села рядом с поликлиникой и знали всех врачей, которые в ней работали.
Мы люди, вышедшие из бывшего Советского Союза, поэтому наш основной принцип — это человеколюбие. Без преданности, сопереживания и любви к своим пациентам хороший врач не получится.
Когда я работала в родном селе после университета, у меня было по 40 детей в стационаре и 40 на вызовах. Я была единственным педиатром, и случалось так, что по трое суток дома не ночевала, пока не осмотрю всех детей.
5 лет я выполняла докторскую диссертацию в Москве. Когда приехала в Алматы, я стала заместителем директора по науке в институте педиатрии. Ко мне часто обращались дети за консультацией. Гематологического отделения у нас тогда не было, и, обследуя этих детей, я удивлялась тому, насколько неправильно врачи подходили к их лечению, зачастую ошибаясь даже в самых простых заболеваниях, таких как анемия.
У меня за спиной ходили разговоры о том, что у нас нет специалистов, нет специальной лаборатории, я бессмысленно набираю умирающих детей и порчу статистику центра. Я была молодая и решительная, специалистов и вправду не было, но я всегда говорила: кто не знает — научим.
Я понимала, что нам необходимо отделение гематологии для того, чтобы хотя бы правильно ставить диагнозы и рекомендовать лечение. Я взяла врачей из пульмонологии и открыла первое отделение гематологии в нашем научном центре в 1989 году.
Когда Союз распался, начались контакты с зарубежными учеными, и мы стали узнавать об их методах лечения. После катастрофы в Черноболе на помощь приехали специалисты из Германии, Австрии и Бельгии. Мы тоже отправились на конференции в Белоруссию, где тогда резко возросло число отдельных видов онкологии. Там я встретила доктора Гераля, бывшего казахстанца, выпускника Карагандинского медицинского университета, который на тот момент жил и работал в Германии. Я обратилась к нему за помощью, в 89-м мы еще проводили лечение по советским программам, тщательно, как положено, однако дети жили максимум год. Мы привезли немцев в наш институт. Им очень понравилось то, что у нас работают разные специалисты. Они помогли нам внедрить новые программы лечения и закупили оборудования на 5 миллионов марок. Их программы оказались гораздо эффективнее, дети стали выздоравливать, мы расширили отделение с 30 до 60 коек, но их все равно не хватало. Cо всей страны к нам ехали больные дети, одновременно у нас лежали по 115 детей, в одной палате по 8 больных, наши дети были раскиданы по разным отделениям. Среди детей, пролечившихся в Казахстане до 93 года по советским методикам, практически никто не выжил. А после 93 года у нас выздоровели и живут 80% детей.
Нам тогда очень помогли родители. Когда они узнали про новые программы, со всей страны родители писали во всевозможные инстанции с просьбами помочь детям лечиться за рубежом. Благодаря этому немецкая благотворительная организация решила создать проект по внедрению новых протоколов лечения.
Первый год все пункции я делала сама, потому что все врачи боялись. Через год уже стала нападать на врачей и приучила их делать самим. В нашей гематологической специальности, когда жалеешь пациентов, ноги не идут в отделение, а если будешь сидеть и жалеть, так и оставишь детей умирать.
У меня всегда были высокие требования к самой себе. Я окончила школу с золотой медалью и с ранних лет четко ставила себе задачу: если пионер – значит, председатель совета дружины, комсомол – значит, секретарь комсомольской организации.
Однажды я выступала с докладом в Неваде, там были члены общества Невада – Семипалатинск, и после выступления я тоже в слезах рассказывала им, как у нас обстоят дела с лекарствами и какие дети лежат. Там были два казаха, которые выразили желание помочь и могли закупиться периферическими катетерами на 5 000 фунтов. В то время в Казахстане еще не было таких, а у наших детей из-за постоянных систем было сложно найти вену. Мы были настолько счастливы, что при перелете через Москву сами перетащили в самолет все 30 коробок. Не знаю, почему так вышло и там не было грузчиков, но на радостях мы даже не стали про это спрашивать, а взяли свои коробки и привезли их в Алма-Ату.
Мы приглашали психолога для детей и родителей. Вскоре она покинула нас, потому что не могла работать из-за острого чувства жалости к тяжелобольным детям.
Я встречала разных врачей и сделала вывод, что на всех этапах надо учиться преданно, в школе, в институте, на докторантуре, нет смысла стараться легко пройти этот путь и получить оценку любыми путями, потому что впоследствии из таких людей не получаются хорошие специалисты. Серьезное отношение к делу с малых лет приучает человека к самодисциплине, именно такие люди становятся настоящими докторами.
Мужчины сложно все переносят. У нас все дети лежат с родителями, мамами, бабушками и реже с отцами. Однажды у одного папы случился инфаркт, поэтому в разговорах с мужчинами я всегда предельно осторожна.
Есть родители, которые жалуются на нас в газетах или по телевидению ради того, чтобы пойти в акимат с просьбой о социальном пакете. Есть даже такие, которые берут квартиры в кредит и собирают деньги в интернете, распространяя фотографию своего ребенка ради того, чтобы погасить свои долги. Я таким не судья, когда смотрю на их детей по телевидению, я только радуюсь и горжусь тем, что они живы.
Я никогда не показываю свое удивление тому, что ребенок идет на поправку. Вдруг сглажу.
Там, где трава зеленее, никаких гарантий вам тоже не дадут. Я не понимаю такого отношения к нашей медицине, мы положили всю жизнь на то, чтобы внедрить международные стандарты лечения, а родители забирают детей и уезжают в какую-нибудь индийскую провинцию «на лечение».
Пусть колдуют, приглашают экстрасенсов или муллу, главное, чтобы лечению не мешали. Было несколько свидетелей Иеговы, которые запрещали переливать кровь ребенку, несмотря на его критическое состояние. Мне пришлось разговаривать с их вышестоящими, они стояли на своем, но все-таки в последний момент удалось убедить маму в том, что это необходимо.
Есть такие родители, которые хотят забрать ребенка посреди лечения. Я их сразу предупреждаю: вы совершаете преступление против своего ребенка, я заявлю в органы, потому что вы не имеете права лишать его шанса на жизнь.
Я всегда верю в чудо. Была одна девочка, которая три месяца лежала в коме с лейкозом (рак крови). По всем показателям невропатологи утверждали, что у нее начинается атрофия головного мозга. Мы продолжали лечение и уже закончили один курс, когда однажды я в очередной раз говорю реаниматологу: “Сережа, смотри: она двигает пальцами!”. А он по привычке отшучивается: “Кулян, вам снова кажется”. Через пару мгновений она открыла глаза. Она вышла из комы и вошла в ремиссию по лейкозу. Вы не представляете, сколько радости у нас тогда было!
Приятно каждый день получать приветы уже от взрослых людей, которые здоровы и живы. Наши дети стали капитанами, дипломатами, многие поступили за границей и живут полной жизнью. Мне всегда по-настоящему радостно узнавать об успехах наших детей. Один мальчик, который у нас раньше лечился, послал своего папу ко мне, чтобы тот спросил, стоит ему рассказывать невесте о своем нелегком детстве или нет.
Я верю в то, что надежда и забота родителей помогают детям побороть болезнь. Но сами дети об этом не заморачиваются, им чуть лучше станет — они сразу идут бегать и прыгать по отделениям.
В свободное время я люблю почитать. В основном что-то легкое, люблю серию ЖЗЛ, но про войну и драмы с психологическими нагрузками я не могу читать.
Здесь собираются люди с определенными качествами. Мы просто любим эту специальность и стремимся помочь детям. Даже когда я выхожу в отпуск, мне еще неделю снятся разговоры о бластах, лейкоцитах и другие рабочие моменты. Людям сложно представить ситуацию, когда от них зависит жизнь ребенка. У нас бывает более 100 детей одновременно, и все время с работы до работы вы думаете о каждом ребенке, о том, как вывести их из тяжелого состояния, о том, какой метод подобрать. Это вечное напряжение, и я никогда не старалась специально абстрагироваться от него.
У нас был доктор, который заболел гепатитом и скончался. Когда я работала в пульмонологии, я приходила каждые выходные домой, подхватив грипп или еще что-нибудь, лечилась за пару дней, выходила на работу, и опять на новый круг. Да, работать в таких условиях – это опасно, элементарно на процедуре вы можете уколоться и подхватить гепатит. Но я никогда не думала о том, чтобы защититься, конечно, мы соблюдаем безопасность, регулярно меняем перчатки, но чтобы специально защитить себя – нет. В первую очередь – дети.
Результат можно получить, когда ты полностью предана ребенку, которого лечишь.
У меня всегда было страстное желание перейти на новый уровень лечения и создать условия для трансплантации костного мозга. Были исключительные случаи, когда мы направляли больных на трансплантацию за рубеж, но в критическом состоянии счет времени идет на минуты, и порой посадить ребенка на самолет, приостановив лечение на пару часов, – это уже огромный риск. И вот как-то на Новый год нас посетили депутаты, у которых здесь лежали родственники. Узнав о наших проблемах, они обратились к министру Досаеву, и мы смогли создать отделение трансплантологии на 6 коек.
На сегодня сложность состоит в том, что не у всех больных есть доноры, так как для этого подходят лишь братья или сестры. В Европе гораздо проще, потому что у них есть большой банк доноров, у нас это пока развивается и нужно время, чтобы собрать данные.
Первые годы мы много плакали, сейчас реже, но к смерти детей невозможно привыкнуть. Это всегда оставляет отпечаток на сердце.
Во время кризиса мы по четыре месяца не получали зарплату, финансирования практически не было, но мы продолжали полноценно лечить детей по программе с помощью спонсоров. Я обращалась ко всем, кому только могла, приходилось плакать и рассказывать про случай каждого ребенка, чтобы люди выделили какие-то деньги хотя бы для шприцев. Нам помогала медсестра Нэнси из Сиэтла, где лежал один из наших пациентов. Она как-то приехала навестить его и стала регулярно посещать нас, привозя с собой лекарства из своей больницы. Она шесть лет приезжала к нам, у нас регулярно возникали трудности на границе, приходилось звонить в КНБ или пограничникам, люди относились с пониманием и никогда не отказывали. Наши бизнесмены помогали время от времени, но детям было необходимо регулярное лечение. Я радуюсь и горжусь тем, что делала все для того, чтобы в тяжелые годы лечение не прекращалось и шло полностью по программе.
Если бы мы только и делали, что сидели на месте, перечисляя все сложности, я не представляю, что было бы со всеми нашими детьми. Никто не дал нам сразу все это оборудование, реагенты и лекарства, год за годом мы шли к тому, что имеем сейчас, поставив точную цель выйти на самые передовые методы лечения.
Записал Анвар Мусрепов
