Стрит-арт давно покинул стены улиц и теперь его можно встретить в самых неожиданных местах: на платьях Chanel, витринах Hermes, мотоциклах Maserati, часах Richard Mille и даже на самолете NORD-1000. Французский граффити-художник Сирил Фан, он же — Сирил Конго, очевидно, получил от жизни карт-бланш, позволяющий ему творить как он хочет и где хочет.
В честь него выпускают сигары El Kongo в Гондурасе, шоколад в Париже, а сам художник работает над линией собственного шампанского. Его действительно можно назвать гражданином мира: родился во Франции, детство провел во Вьетнаме, жил в Конго (отсюда и псевдоним), переехал в Париж, а теперь базируется на Бали.
Работы граффити-райтера украшают не только парижские улицы — их также можно увидеть в разных странах: начиная от улиц Бронкса в Нью-Йорке, заканчивая фавеллами в Бразилии. Совсем недавно художник открыл свою галерею в столице Вьетнама, а на Бали соорудил свою мастерскую. Однако, история успеха уходит корнями в 80-е годы. Тогда он был стеснительным подростком из Вьетнама, который недавно переехал в Европу.
— Я ведь даже по-французски не говорил. А мне нужно было как-то самовыражаться, заявить о себе. Так я открыл для себя хип-хоп культуру. Там же встретил многих своих друзей: они танцевали, сочиняли стихи, читали рэп, диджеили. Ну и конечно, занимались граффити.
Все началось со стен родного дома. Позже холстом для Конго послужили районные здания, затем — французских городов. Спустя несколько лет уличным художником уже были расписаны стены и соседних стран. Сирила Конго начали узнавать по его почерку. Он ездил по миру, рисовал вместе с мастерами стрит-арта.
— Помню эту энергию свободы — свобода быть кем-то еще. Не именем на документах, не номером социального страхования, не цифрами банковского счета. Я был Конго. Я был как тот парень — Питер Паркер. Никто не знал моего лица, но все знали мой почерк.
В 2002 году вместе со своими друзьями Сирил Конго запускает «Kosmopolite» — первый международный фестиваль граффити. Объединила художников одна цель — отделить граффити от клейма вандализма. Спустя десять лет фестиваль отправился в «Kosmopolite art tour» — турне с остановками в крупных центрах граффити: Амстердаме, Брюсселе, Касабланке, Сан-Паулу, Сантьяго и Джакарте.
— Знаешь, как бывает в нашем мире? Мы все делаем сами. Нас не узнают? Ок, мы создаем свой собственный граффити-фестиваль. Медиа говорит, что мы — вандалы? Хорошо, мы становимся художниками. У нас нет коллекционеров? Мы создаем собственное движение и коллекционеры начинают приходить к нам сами. Если у нас нет возможности делать выставки — мы открываем свои галереи. Мир граффити всегда был таким. Мы никогда ничего не ждали и ни о чем не просили. Так я и вырос.
Не секрет, что стрит-арт, несмотря на свою популярность, так и не сумел найти общий язык с законом. Я спрашиваю, были ли у него когда-нибудь проблемы с правосудием? Художник громко захохотал. Очевидно, ответ — положительный.
— Ну конечно! Я однажды сказал судье, что не понимаю, за что он меня сейчас судит. Ведь это мое искусство. Я, по факту, подарил свое искусство безвозмездно. Сказал, что завтра, когда вы попросите меня сделать то же самое — я попрошу за это деньги. Конечно, в тюрьме за граффити я не сидел. Но каждый раз в суде мне угрожали, что если не заплачу штраф — меня посадят. Но я так и ничего не заплатил.
-Почему?
— Я не могу. Не могу это сделать, потому что для меня это не справедливо. Я художник. Я из Парижа. Париж — центр искусства. Вы просите меня заплатить за то, что я бесплатно украсил стену?
— А проблем не было с правительством из-за этого?
— Были. На меня сильно давили. И не только правосудие. Люди не понимали, почему я так предан своему искусству, почему я не хочу работать на обычной работе. Но я всегда верил в силу искусства. И сегодня у меня все хорошо. Сегодня мои родители гордятся мной. И мое правительство гордится тем, что я — французский художник и гражданин Франции.
-А были ли когда-нибудь мысли, что карьера художника не сложится?
— Если честно, я был готов жить бедной жизнью. Я ведь приехал из Вьетнама, мне нечего было терять. Я уже потерял свою культуру. Я начинал с нуля. Ну вот что бы я потерял? На еду мне бы хватало. Бывает, конечно, что сомневаюсь. Но я стараюсь избавляться от сомнений — это токсично. Если начинаешь сомневаться в том, что ты делаешь — это все равно, что прыгать в реку. Если сомневаешься перед прыжком — ты однозначно упадешь.
Прыгать вниз, конечно, Сирилу, никогда не доводилось. А вот взлеты в карьере — дело для него обычное. Художник зарекомендовал себя как один из ведущих представителей граффити-сцены, а его работами вдохновлялись большие люди с большими возможностями. Такие как, например, Карл Лагерфельд.
— Карл спросил меня, хочу ли я создать коллекцию Métiers d’art. Ну я и согласился. Он пригласил меня в свою студию, я пробыл там несколько месяцев. Написал много работ. К тому времени мы еще не знали, что это будет его последняя коллекция. Показ проходил в музее Метрополитен, в Нью-Йорке. Королем подиума была Фаррелл Уильямс. Я смешал египетские иероглифы, лексику Chanel и свой графический словарь. Получилось очень круто.
— Подумывал о том, чтобы вернуться в фешн-индустрию?
— После Карла Лагерфельда? Chanel? Не думаю. Я не любитель возвращаться туда, где уже был. Я смотрю вперед, ищу новый опыт. Но если и вернусь, то только ради чего-то очень специфического, чего-то уникального. Я достаточно придирчив, когда речь идет о моде.
Сирилу Конго не в новинку сотрудничество с люксовыми брендами — в его портфолио уже были работы для французских бутиков Hermes, Les Ateliers Victor и швейцарского бренда часов Richard Mille. Сам художник не любит называть это сотрудничеством с брендами — слишком по-коммерчески, а скорее “встречами между создателями разных вселенных”. При всем, при этом, все эти встречи — абсолютно случайны.
— Ну вот например Hermes. Я помню, это было воскресенье. Я тогда рисовал на одной из стен Гонконга. Мимо проходил мужчина с сыном. Он спросил, могу ли я так же разрисовать кепку его сына. Ну я и согласился, но при одном условии: он угощает меня пивом. За пивом этот парень не переставал задавать мне вопросы: что я делаю в Китае, что такое граффити и кто я такой. Он расспрашивал меня около часа, честное слово. Я спросил, а не из полиции ли он. Выясняется, что этот молодой человек — директор дома Hermes в Азии. Мы обменялись своими контактами на пивных ящиках. На пивных ящиках! Можешь себе представить? Он не дал мне свою рабочую визитку, но оставил личные контакты. Мой друг из Гонконга тогда мне сказал: Конго, ты всегда разговариваешь с незнакомыми людьми. В мире так много лжецов! Вдруг он не тот, за кого себя выдает? Покажи мне его визитку. А я показал ему пивной ящик и сказал, что самое главное в этой истории — я сделал ребенка счастливым.
Через две недели Конго получил официальное письмо от Hermes с предложением оформить витрины бутиков в Гонконге. Для этого же бренда Конго позже создал коллекцию культовых женских шелковых шарфов “Graff Hermes by Kongo”.
Последним его проектом стала серия перформансов, представляющая собой фьюжн традиционной и современной культур. Организованное при поддержке молодых творческих организаций во Вьетнаме — 84Noise и Lenngan — шоу было представлено в галерее художника в Ханое, буквально пару недель назад. Сирил очень гордится своей галереей. Говорит, что она — его флагман, своеобразный мост между внешним миром и его вселенной. Именно там, на фоне его искусства, которое по мнению Конго, объединяет в себе молодое и старое поколения, он захотел объединить две разные культуры: традиционную и современную, азиатскую и западную.
— Мой отец — вьетнамец, а мать — француженка. Я вырос во Франции и по своей культуре я больше француз. Но я еще и вьетнамец. Во время пандемии я захотел показать свою, так скажем, амбивалентность. Поделиться тем, чему научился здесь, в Европе. Создать связь между поколениями и культурами, объединить хип-хоп, брейк-данс с традиционным вьетнамским танцем, а электронную музыку — с народными инструментами. Многие думают, что Вьетнам — это сплошные китайские фабрики, а вьетнамская культура заимствована у китайцев. Но это не так. Я хочу больше рассказать о нашей культуре. И у нас очень много талантов, которых я хочу поддержать.
Сирил говорит, что очень ждет окончания пандемии — тогда он сможет вернуться во вьетнамскую столицу. В планах — знакомство с местной творческой молодежью, работа с керамикой, над скульптурами из вулканического камня, с техникой батик, которой он овладел в Индонезии. Так же планирует поездки в Тайланд и Камбоджу. Говорит, что любит работать с ноу-хау Юго-Восточной Азии. Я ему говорю, что и в Казахстане тоже есть свое ноу-хау: мы шьем одежду из войлока.
“Да ладно? — отреагировал Сирил. — Пригласите меня! Я приеду” — заинтересовался художник. Говорит, что ему интересно все, что связано с ручной работой.
— Сегодня какая у нас ситуация: есть 3D-принтеры, есть печать на холсте. Мы теряем много ручной работы. Я, конечно, все понимаю: технологии, компьютеры, все такое. Но все же, я предпочитаю человека, а не машину. Мы не можем просто взять и забыть про ценность человеческой работы. Я потому не люблю масс-маркет. Да и впрочем, никогда на него и не работал.
И это действительно так. Те самые часы Richard Mille Tourbillon Cyril Kongo были выпущены ограниченным тиражом в 30 экземпляров. Весь часовой механизм был забит настоящим граффити художником собственноручно. Для этого ему пришлось сменить привычный баллончик с краской на миниатюрные кисточки, а если быть точнее — на крохотные аэрографы и микро-трафареты. А вот на расчеты точного количества краски художник вместе с командой инженеров потратил больше года.
Я спрашиваю, какую из картинных галерей он бы посоветовал посетить. Ответ последовал незамедлительно: его галерея в Ханое и музей Оранжери в Париже. В последнем выставлены “Кувшинки” любимого Сирилом Конго импрессиониста Клода Моне. Он говорит, что эта работа Моне напоминает ему граффити — огромное полотно, размером десять метров на два. «Сикстинская капелла импрессионизма» — именно так куратор музея Филипп Сонье назвал зал, в котором размещена сейчас эта картина.
— В юности я оставался там и часами разглядывал ее. Она вызывала во мне разную палитру эмоций: она заставляла меня плакать, смеяться, грустить. И это была последняя работа Моне. Я чувствовал, что должен работать как он. Я хотел создавать как он. Наверное, поэтому я и рисую на стенах. Да и вообще, у импрессионизма и граффити очень много общего.
— Как же так?
— Их объединяют одни и те же амбиции. В то время, для того, чтобы выставлять свое искусство, художникам нужно было попасть в “Салон” (le salon — престижная художественная выставка во Франции — Esquire). Но “Салон” не признавал импрессионистов — для него они даже не были художниками. И общество так же не признавало импрессионистов. Помню, когда я начинал, я обращался в галереи, чтобы они выставили мои работы. Я слышал один и тот же ответ: “ты рисуешь на стенах бесплатно. Зачем нам тратить на тебя время?” Теперь же, когда эти галереи предлагают мне выставиться у них, я отвечаю им тем же: “Зачем мне тратить на вас свое время?” Это во-первых. Во-вторых — импрессионисты первые начали рисовать на пленэре (от франц. plein air — на открытом воздухе). Тогда впервые изобрели тубы, куда можно было поместить краску. В-третьих, Клод Моне является первым художником, который работал над сериями картин. Например, он мог рисовать один и тот же собор в разное время дня и ночи, под разными углами. А картин в одной серии могло достигать количества двадцати восьми. В четвертых — все происходило в Париже. Импрессионизм всегда был свободным искусством. Он был доступен всем. Точно так же, как и граффити.
— А как объяснить серийность в стрит-арте?
— Например, я пишу серии. В период локдауна я нарисовал серию “Voyages”. Она о том, как быть запертым в четырех стенах, но жаждать путешествий. Я фантазировал о том, куда бы мог поехать: в Казахстан, Нью-Йорк, Майами, Гонконг. Или вот эта, например.
Он указывает на картину, которая висела позади него.
— Она из серии “Love Is The Answer”. Эта работа стала моим ответом на жизнь во Франции после террористических атак в 2015 году. Люди жили в страхе, начали бояться мусульман. Я всегда рос среди мусульман, но терроризм сделал свое дело. У меня как у художника был только один ответ — любовь. Любовь — моя религия. Я считаю, что людям нужно больше любви, особенно сейчас.
Я спрашиваю напоследок, в чем же смысл всего его творчества?
— А что человек может делать лучше всего? Что я могу делать лучше всего? Служить. Мне все равно — известен ли я, миллионер ли или насколько признан — мне действительно на все это плевать. Это никогда не было моей целью. Я хочу служить людям, миру. Вдохновлять своим опытом. Рассказывать и создавать истории. Думаю, в этом и смысл моей вселенной. Вселенной Сирила Конго.
Записала Лира Бекболатова
Фото: Aurielle Jioya
