Я уже в том возрасте, когда меня надо приглашать. Сам не хлопочу.
Халтура – это святое. Халтура выбирается всегда по душе. Халтура – это работа, которая всегда выполняется очень добросовестно, потому что если ты на халтуре схалтуришь, то новых заказов уже не получишь. Где вы работаете? На халтуре. Где вы халтурите? На работе.
Моя профессия – понятие растяжимое, как трикотаж. Кто вы, Юрий Петрович, по профессии? Вы музыкант? Я не музыкант. Я музыковед. Музыко-ед.
Формально я родился в Твери. Но родина, я глубоко убежден, это то место, где человек сформировался как личность. А я с шести лет здесь. Так кто я? Где моя родина?
У Олжаса Сулейменова есть замечательная строка: «Степь проклятая, но моя». Хорошо? Блеск!
Увлечение казахской музыкой у меня началось еще в училище и от батюшки моего пошло. Он всегда давал мне на читку рукописи, чтобы себя апробировать. Петр Васильевич Аравин был крепкий специалист в русской музыке, и в Казахстане, когда его пригласили открыть кафедру, продолжал заниматься русской музыкой, но довольно плотно увлекся казахской инструментальной.
На щите был Курмангазы, был гегемоном, а отец обратил внимание на Даулеткерея. Даулеткерей – белая кость, голубая кровь, султан, поэтому был не в фаворе советского музыкознания. Но его в народе считали отцом домбровой музыки. Выяснилось, что Даулеткерей во время поездки в Петербург посещал Большой театр, был в Александровском саду, у него в кюях слышно то «Чижика-Пыжика», то мелодии русских народных песен.
Откуда в казахской музыке такое беспредельное количество метроритмов? В некоторых кюях до тридцати четырех раз меняется метроритм. Откуда эта закономерная переменность домбрового кюя? Все очень просто – от коня. Конь диктует всаднику. Есть очень распространенная форма: музицирование в седле. Он едет и музицирует, а конь – брык – с трехдольной на двудольную, смотря что ему под копыто попадется.
Не увлечься народной музыкой невозможно. Это классика. Музыку создает народ, а художник ее аранжирует.
Любой народный музыкант знает в тысячу раз больше меня, но он не может рассказать об этом. Я от них беру информацию, ее перерабатываю и выдаю на широкую аудиторию в соответствующем виде.
Сейчас изменились оценочные критерии таланта музыканта. Если раньше он выступал в среде естественного быта, то теперь он выходит на сцену, подключает динамики, усилители, и происходит мутация исходного материала в другие формы, и уже не нужны глубокие мысли и глубокие чувства в этом материале.
За восемнадцать лет я снял больше двухсот пятидесяти передач о казахской музыке. Весь Казахстан исколесил, не только областные центры. Самое ценное, когда узнаешь, что в таком-то ауле есть кюйши, термеши, акын. И – туда.
В начале девяностых я сам выбирал, какую кассету стереть, чтобы записать новую передачу. Не было свободных. И очень обидно что из-за этого из всех передач осталась только одна четверть. Остальное все погибло. Но я на это смотрю легко: главное, что это было.
Когда стало мало возможностей читать лекции – просветительский лекторий в филармонии рухнул, из консерватории я сам ушел – я организовал частную лекторийную деятельность. Взять, например, детские садики. Пять групп в день, с каждой по десять минут. У меня был целый чемодан свистулек, трещеток, погремушек. И я рассказывал о музыке на примере птиц, зверей и тому подобного.
По линии университета культуры мы ездили с концертами в погранучилище, на семидесятый разъезд, в тюрягу какую-то, черт знает куда. Мне потом в погранучилище генерал вручил награду «Отличник культурного шефства над вооруженными силами СССР». После этого было много других наград за заслуги в развитии культуры и искусства, за просветительскую деятельность, знак заслуженного деятеля РК, но та, самая первая, особенно дорога.
Не нужно путать божий дар с яичницей. Хотя моя дочь очень хорошо сказала: «Извини, папа, но яичница – тоже божий дар».
После вечеров бардовской песни мы всей компанией шли сюда, вот в эту квартиру, в эти стены. А в той комнате Севушка с Ирэночкой (дети четы Аравиных Всеволод и Ирэна. – Esquire) ждут: Саша Дольский (популярный в 70-80 гг. поэт и гитарист, бард. – Esquire) обещал спеть много детских песенок. Он заходит к ним, минут двадцать дает концерт, а в это время взрослые в коридоре, на полу на корточках слушают.
Чтобы узнать человека, с ним нужно пуд соли съесть. В горах для этого достаточно одного килограмма. Горы сближают.
С Фуатом Мансуровым (советский и российский дирижер, мастер спорта CCCР по альпинизму. – Esquire) я в связке ходил. Общий дух романтики тогда проник в музыкальную культуру. Ветер странствий.
Я здорово разбился на лыжах на Чимбулаке: руки, ноги, голова. Повывихивал плечи. Лазать по скалам стало нельзя, опасно. И я перешел на инструкторскую работу.
Не менее тысячи туристов со всего Союза я перевел на Иссык-Куль и обратно. Работал инструктором в Горельнике. Горельник – мой дом родной.
Я увлекающаяся натура, и увлекался много. Был первым председателем джаз-клуба, много занимался туризмом, альпинизмом, помогал проводить вечера бардовской песни, капитанил в КВН-кой команде консерватории, был звукорежиссером в театре «Галерка», вел мастер-класс «Дебют». А потом появилась такая интересная штука – аэробика.
В бум аэробики, в восьмидесятые годы, у меня на поле было сто семьдесят прекрасных дам. Чтобы повести за собой сто семьдесят человек, надо «выдавать». И мы выдавали шоу. Большой экран, световые пушки через весь зал, все это под музыку. Самая излюбленная – Army of Lovers.
Актерское мастерство – это опыт жизни. Все мы играем, хотим мы этого или нет. Только одни играют плохо, и это видно, а другие играют хорошо, но если опытным взглядом посмотреть, то все равно видно. Играть чисто – это высокое искусство.
Мне просчитывали реинкарнации. В первой жизни я был башмачником, кораблестроителем и навигатором в Западной Европе. Во второй – был женщиной и жил в Англии. А третью живу сейчас.
Разнообразие в моей жизни не было отхождением от линии, оно и было жизненной линией. Одно другому помогает.
Знание не есть профессия. Навыки есть профессия.
Если в школе есть хотя бы один хороший педагог, это хорошая школа. Если в поликлинике есть хотя бы один настоящий врач, это хорошая поликлиника. И так в любой профессии.
Семь раз все объяснишь и начинаешь сам понимать. Педагогика – полезный механизм самообразования.
У меня очень много недостатков. Я пытаюсь над ними работать.
Я не солист, я лидер.
Отдавая, всегда берешь. Происходит обмен: сколько дашь – столько возьмешь. Хочешь получить энергию – отдай.
Не могу принять хамство. Это меня бесит. Когда гаишник останавливает и просто доит, просто потому что может, потому имеет свою маленькую власть, я от этого страдаю.
Своих детей я воспитывал, как и мои родители меня воспитывали: музыкальная среда, а также четверг, пятница… У нас был дом открытых дверей, и очень многие друзья отца – пианисты, скрипачи, домбристы – через день буквально устраивали музыкальные посиделки.
С сыном очень много в горы ходили. Однажды у нас был экстрим: пошли с Севушкой вечером на Кок-Жайляу, и вдруг повалил снег, шли в снегу по колено, к полуночи измотались жутко. Наверху должна была быть избушка, приходим – ее нет, сожгли. А у нас на двоих один спальный мешок и сил спускаться уже нет. Пришлось использовать метод выживания: четыре раза за ночь выскакивали из мешка, раздевались догола, выжидали несколько минут, затем одевались и обратно в мешок – как в баню. Когда домой вернулись, жена мне столько всего высказала…
Мы с женой обожаем своих детей. Может быть, сейчас, когда они уже взрослые, не всегда легко выразить им свою любовь, выразить не просто словами, а делом. Но удается все-таки. У нас очень хорошие отношения и с детьми, и с внуками. А еще правнучка подрастает. Говорят те, у кого родились правнуки, безгрешно попадут в рай.
Записали Ольга Малышева, Артем Крылов
Фотограф Илья Ким
