Как-то, сидя в ресторане и заполняя анкету для получения визы в Евросоюз, в разделе «Занятие» я написал «журналист», хотя в этот момент ел холодную черную треску в карамельном соусе и, если бы у меня была такая возможность, сделал бы поедание холодной черной трески делом всей своей жизни.
Я редко смотрю кино. Наверное, поэтому оно на меня так сильно действует.
Однажды я читал книжку о кровосмесительной связи гастрономии и химии. О том, что человек, по сути, мало чем отличается от реторты, в которой происходят какие-то каталитические процессы. Съел бисквит — один процесс, запил его чаем — другой. Честно говоря, я там мало что понял. Кроме того, мне всегда становится как-то неуютно от осознания того позорного факта, что человек — это смесь белков, углеводов, воды и щелочи. Я бы, будь моя воля, предпочел быть слепленным из олова, покрытого киноварью. Так, чтоб не проливался тот дымчатый рейнвейн, из которого я бы состоял вместо воды.
У большинства людей будущего либо нет, либо оно осталось далеко в прошлом. У автомобилиста оно — за каждым поворотом. Я люблю французские и испанские дороги. Они пахнут чабрецом, чесноком, водорослями и тем тонким ароматом сена, за который удавится любой винный откупщик, ответственно подходящий к аромату своего шардоне. Для меня Европа — это бесконечная дорога. А если она при этом еще и ведет к какому-то важному храму, что ж, тем лучше.
Мы сами не понимаем, что творим. А давно уже пора бы выучиться понимать. Есть вещи, которые убивают нас. Есть — которые только ранят. И мы совершенно не делаем между ними различия, хоть и давно пора.
Для ресторатора важно провести некую черту, которая его будет отделять от просто человека с деньгами, который хочет кормить людей, до человека, который хочет заниматься чем-то более осмысленным.
Редко кому удается всегда готовить хорошую яичницу, не перепортив предварительно тысячу яиц. Это правило одинаково работает и на ресторанных, и на домашних кухнях.
Любовь к еде делает человека более обходительным.
У главного редактора работа более статична. На кухне ты критически ограничен во времени. А в журнале можно это отложить на завтра, это на послезавтра.
В мире девяносто процентов ресторанов работают без концепции — по крайней мере без того, что под этим словом обычно подразумевают в современном искусстве.
Еда — это всегда комплекс обстоятельств: политических, экономических, религиозных и бытовых.
Когда я уезжал в Лондон, у меня появилась лимоновская идея не обрастать вещами и не возить их за собой. Даже книги из России я не забрал — а они обычно составляли у меня 90% переезда в Москве. Постепенно и книги, и вещи появились, но практически со всеми из них я готов сейчас расстаться без особого сожаления. Исключение составляет только пара картин (одну из них нарисовала жена моего приятеля, другую — Боб Дилан, обе — подарки) и моя небольшая коллекция игрушечных зверей.
Романтичным ужин делает не еда, а люди и обстоятельства, как мне кажется. И лучше, чтобы еда не отвлекала.
Я хочу объединять людей, которые не просто сели за стол, а сели с эфемерной, может быть, целью нечто пережить, а еда здесь лишь оркестровка.
Большая часть самых прекрасных и удивительных вещей на этом свете существует благодаря разнокалиберным формам несправедливости. Начнем с того, что мы с вами на сегодняшний день более или менее живы. Вас не удивляет этот научный факт? Вы считаете, что по праву коптите это дивное небо, когда не то что Моцарт, но даже Сальери давно уже мертв?
Все хорошее в этой жизни однажды кончается. В том числе — и сама жизнь.
