Я извращенец, мне бы хотелось вести развратный образ жизни, ездить по миру, знакомиться с женщинами и вести свой порноканал.
В 98-м году я брал камеру у друга и снимал на видео тусовку, которая меня окружала. Это были, в основном, мои ровесники, которые слушали панк-рок и пытались вести себя, как панки. Нам было по двадцать лет, ни у кого не было цели в жизни, мы пили бормотуху, дрались с рэперами и скинхедами.
Именно в двадцать я впервые задумался о маргинальности и о том, что нахожусь не в центре глобальных, интересных событий. Я почувствовал сильную тоску и на своем примитивном уровне развития эту тоску одиночества стал ассоциировать с городом. Я подумал, что Ташкент – маленький город, здесь скучно, и я достоин большого города.
Я был панком, меня всегда п*здили. Сейчас гопники одеваются в такие джинсы и носят такие прически, за которые меня тогда били, говоря, что так не ходят на районе.
Классическое образование – это когда тебя ломают преподаватели. Я учился в художественном училище в Ташкенте, и мне говорили: «Так нельзя, а так можно». А мне всегда хотелось так, как нельзя.
Преподаватели показали, как пользоваться карандашом, объяснили, что такое рефлекс, полутень, тень и академический рисунок, но я понял, что мне этого недостаточно.
Тупик и тяжелая депрессия начинается там, где не знаешь, что делать. После училища у меня было слишком много вопросов к искусству и внутренняя потребность найти Учителя.
Я поехал в Москву с двумя банками тушенки и пятью пакетиками «Ролтона», но не затем, чтобы устроить жизнь или найти работу. Я поехал искать ответы и учителей. Искал любую возможность получить образование и наконец-то понять, как происходят современные художественные процессы. Записался в школу современного искусства, свободные мастерские на Петровке, ходил на какие-то лекции по современному искусству.
На лекциях Шабельникова (Юрий Леонидович Шабельников российский художник. – Esquire) мое представление о художественных процессах ломалось, и я спросил: «А как же живопись, вся эта эстетика, запах краски? Я же все это так люблю»… А он ответил: «Зачем тебе тогда рисовать? Просто нюхай краску».
Искусство никогда не кидало меня, не предавало и не изменяло. Это мой союзник по жизни. В 2005 году я понял, что хорошая работа в московском офисе – не мой путь, и вернулся в Ташкент заниматься искусством.
Моя семья не принимала то, что я делаю. Когда я вернулся в Узбекистан, у всех был шок, я стал для них неудачником – «не покорил Москву», «сломался». Но зато у меня появилось пространство, материалы, я купил фотоаппарат, старенький компьютер и начал мочить коллажи.
В моих первых коллажах не было политического контекста, скорее, порнография. Мне говорили: «Что за говно ты делаешь? Ты – псих, извращенец». Я не знаю, почему мне это было так интересно. Слово «эксперимент» в искусстве является для меня приоритетным. Рутинные практики мне всегда были скучны. Это перверсия, надо к врачу, наверное, сходить.
Сиськи-письки я рисовал еще в школе, однажды учительница подумала, что я рисую ее. Это был 5-6 класс, я тогда решил, что если покажу это преподавателю рисования, то будет другая реакция. Но он забрал у меня портфель и сказал: «Завтра с родителями в школу».
Я мог закопать бумагу в землю, чтобы она лежала какое-то время, покрывалась фактурой, потом вытащить ее, высушить на солнце, прогладить, чтобы она снова стала ровной. И на такой бумаге делал коллажи. Я мучил бумагу, вводил цвет карандашами, акрилом, гуашью, пока она не начинала кричать «хватит».
Я специально взял маму с собой в Москву на конкурс, в котором занял первое место. Взял ее, чтобы показать, что то, что я делаю – не х*йня, это легально, это круто. На какое-то время хватило, где-то годик-два меня не трогали.
В 2013 году состоялся первый Sotheby’s от Узбекистана, и я стал первым художником из ныне живущих, чья работа была выбрана и продана на аукционе. Какой-то маргинал из спального района, тусовщик-панк, без роду, без племени продался на Sotheby’s. Так появились враги.
Меня всегда интересует то, что остается за занавесом. Работа из серии «Цыганские мадонны», проданная на Sotheby’s, про попрошаек. Почему цыгане? Это маргинальны, они живут вне системы, которая их не признает и серьезно не воспринимает. Они мне нравятся тем, что пытаются сохранить какую-то иллюзию свободы и независимости.
Чтобы сделать «Цыганских мадонн», я сблизился с цыганами, их диаспорой, лидерами, жил у них дома в Ташкенте и Бухаре. Но сначала пошел на хитрость: делал фотографии и раздавал им бесплатно. По большей части, они любят фотографироваться, хотя есть и те, что до сих пор думают, что фотограф забирает их душу.
После выставки «Мое любимое дерево» про культ елки в Узбекистане времен Каримова нашей арт-группой интересовалась милиция. Хотели завести уголовное дело. Помню, как сидел дома и думал: «Сейчас постучат». Я тогда почувствовал сильный страх и понял, что у меня не хватает энергии и сил, чтобы работать с политическими и социальными проектами. Прошло какое-то время, я успокоился, забыл об этом страхе и снова начал заниматься этой х*йней.
Проект «Благостный джихад» (можно посмотреть в Алматы в Еsentai Gallery в рамках выставки «Альтернативные тезисы». – Esquire) про пошлость самого символа воина, про блестящую пошлость, помешанную на гопническо-воровской эстетике. Мой дед воевал, у него много медалей, он дошел до Берлина, но когда его просили рассказать про войну, он начинал плакать. Он не тряс медалями и не кричал: «Могу повторить». Я хотел рассказать об этом.
Я не могу смеяться над наемниками, воюющими в Сирии или Украине. Мне грустно от этого ужаса. Я испытываю какое-то сочувствие к этим людям. Я не знаю, почему это желание убивать сидит в нас и как оно было посажено? Как от этого можно избавиться? Можем ли мы не быть жесткими и на каком уровне? Мы попадем в этот мир и нам говорят: вот тебе пистолетик, ты воин, ты мужчина, ты должен защищать. Это же п*здец какой-то.
Когда я смотрел документальные фильмы про наемников, бывало, меня тошнило, я блевал, вспоминая при этом слова полковника Курца из «Аппокалипсиса сегодня»: «Ужас, ужас, ужас».
Мне кажется, то, что сейчас происходит, это незаконченная Первая мировая, в которой нет ни победителей, ни побежденных – это просто процесс, который будет длиться вечно…
Записала Галина Рыжкина
Фотограф Мария Попова
