Поэт, прозаик, переводчик, дважды номинант на Нобелевскую премию по литературе, умер в возрасте 73 лет в Нью-Йорке.
Выжимки, говорите, будут из моих ответов? Валяйте, я вам доверяю.
Стишки я писать умею лучше, чем говорить умные вещи.
Никогда не задумывался над тем, какое у меня жизненное кредо.
Все мудрые вещи, которым нас учат философы, на самом деле очень простыми словами можно выразить для мальчика или девочки, которые ходят в детский сад: не бери чужого, извинись, если кого-то обижаешь, не дерись, не вредничай, не подличай. Этот тезис я не так давно почерпнул в нашумевшей книге «Все самое важное для жизни я узнал в детском саду» Роберта Фулема. Все просто.
Умный, хитрый, человек-праздник и вообще классный тип? Про меня такое говорят? Согласен полностью! Как там в старом анекдоте? Говорите, говорите...
А если серьезно, я человек скромный, простой, как грабли. Похвалу заслужить надо, так считаю. Еще я не злой, податливый.
Людей люблю. Всегда думаю о них лучше, чем следовало бы, стараюсь, по крайней мере. Иногда меня даже обвиняют в слишком большом желании идти на компромисс. За что люблю? Они хорошие, несчастные очень. Не верю как-то, что человек по природе может быть злым, а если так, значит, он глупый и его жалеть надо.
Черты, которых у меня нет, – решимость, энтузиазм.
Идею возможности уехать в другую страну я впитал с молоком матери.
Парадокс, но при прочих равных условиях, в отсутствие гражданской войны, репрессий очень мало людей готовы уехать в другую страну, даже если она намного богаче.
И в желании остаться есть свои прелести, и в намерении уехать. Одним одно, другим другое.
Однажды на каких-то переговорах, где я выступал в качестве шестерки, то есть переводчика ВМФ, кстати, это было в Казахстане, нас принимал премьер-министр, очень интеллигентный, начитанный человек. И вот вкалываю я, значит, а работа очень ответственная, оговориться нельзя, и понимаю, что премьер на меня как-то странно поглядывает. Ну ладно, думаю, продолжаю. А когда официальная часть закончилась, он мне и говорит: «Бахыт Шкуруллаевич, я и не знал, что вы в МВФ работаете! Как стихи? Как проза?» Народ был ошеломлен. Я польщен. Но история вышла мне боком – боссы, скажем так, были озадачены.
Я написал несколько романов и один из них особенно плохой. О моей работе в МВФ. Я писал его десять лет. Писал на русском, на английском, все равно никуда не годится. Почему? Потому что я хотел написать бестселлер. А Господь, как говорится, не фраер, не надо ставить перед собой подобную задачу, надо просто писать как тебе хочется. Но у меня еще есть надежда его переделать. Дело совести.
Как-то на приеме у Аскара Акаева, которого я очень люблю и уважаю, в честь приезда Чингиза Айтматова в составе нашей делегации присутствовало лицо, которое, мягко говоря, меня недолюбливало. И вот сидит это лицо рядом с Айтматовым, с которым я, кстати, тогда знаком не был, и громко так спрашивает Чингиза Торекуловича: «Есть у нас такой хрен, который всем говорит, что он известный русский писатель. А вот мне интересно знать – правду он говорит или нет?» И называет мою фамилию. После чего Айтматов встал и вместе с супругой, пройдя через весь зал, подошел ко мне, чтобы обнять и пожать руку... Вот так вот! А нечего, нечего, я считаю.
Из поэтов я многих люблю. Мандельштам, Ходасевич, Заболоцкий, Баратынский. Бродский, в конце концов. Среди молодых как-то мало вижу ярких феноменов. Истощается месторождение, а темпы его прироста не поспевают.
В юности я по глупости упустил шанс познакомиться с Надеждой Яковлевной (Мандельштам. – Esquire). Я был молодой, веселый, ехал куда-то водку пить. Вот по этой причине и отказался от предложенного к ней визита.
Книга – вещь незаменимая, как сейчас модно выражаться, артефакт. Ее приятно держать в руке. Но сегодня она все больше превращается в роскошь. По многим причинам, например экологическим.
Книга должна стоить дорого, в широком смысле. Элиот, например, в завещании запретил издавать свои книги массовым дешевым тиражом, потому что считал – раз его произведения дались ему большим трудом, так пусть и читатель выложит за это заметную сумму.
Когда что-то малодоступно, к этому есть большое уважение. Во время учебы на химфаке МГУ у меня был друг, однажды он подарил мне «Дар» Набокова, великий, один из моих самых любимых романов. Друг ночами сидел в нашей фотолаборатории, переснимал зарубежное издание, которое ему дали на три дня, и печатал его на ломкой, хрусткой бумаге. Это было сокровище.
Одна из вещей, которая подверглась едва ли не самой большой инфляции в нашу эру, – это информация. А поскольку человечество еще не разучилось верить печатному слову, пусть даже и на экране компьютера, это часто приводит к кровопролитиям, к повсеместному расцвету ненависти, и что с этим делать, я не знаю.
Как писал Есенин, «задрав штаны, бежать за комсомолом», так и я стараюсь идти в ногу с веком.
Поэт вообще никому ничего не должен. Единственное, что он обязан – выполнять свое предназначение, отражать в своих сочинениях какие-то простые вещи типа добра и красоты. Правда, эффективность этого дела гораздо ниже, чем эффективность автомата АК-47.
Поэзия – та же добыча радия. Трудное дело, потому что ты никогда не знаешь, что у тебя получится.
Ты пишешь, потому что не можешь не писать. Все.
Сегодня поэт тоже может быть пророком.
Мои первые стишки были очень беспомощными. Я их почти все выкинул.
Давеча один московский литературный деятель на страничке в Фейсбуке, где все поздравляли меня с днем рождения, написал: «Не люблю ни его пошлейших стариковских виршей, ни его самого». Бедный мальчик. Бог с ним.
Ремонт Тимофеевич Приборов (псевдоним поэта, его пародийная литературная маска. – Esquire) – это жизнерадостный идиот-графоман, которому последнее время стало очень тяжело писать, для России он просто перестал быть смешным. Возможно, будь он казахским поэтом, все было бы иначе, потому как Казахстан до такой степени оскотинивания пока не дошел.
Я почти тридцать лет прожил в Канаде и научился там понимать, как здорово, когда в стране две культуры.
В Америке я не дома. Это замечательная страна, но я во многом я с ней не согласен. А после смены руководства здесь и вовсе стало противно жить…
Прекрасно было бы получить Нобелевскую премию в качестве представителя Казахстана.
В плане гастрономических предпочтений я чистый казах. Мясо. Мясо! Мясо!!!
Отвратительно отношусь к рыбалке, охоту считаю одним из самых страшных преступлений.
Мат бывает двух типов. Один для экспрессии, как, например, у Алешковского «Давно пора, ебена мать, умом Россию понимать!», а бывает мат просто от злобы. Первому я не чужд, а вот второго варианта избегаю. Зачем? Есть слова гораздо более обидные, чем матерные.
Врать, тем более по-крупному, это какашечно.
Мне хотелось бы быть лучшим другом, иногда, мне кажется, я не дотягиваю до этой планки.
Советы человечеству давали многие, и все это обычно кончалось кровавой баней.
Я когда-то чуть-чуть излечился от клинической депрессии, когда вдруг сообразил про судьбу Мандельштама – величайший русский поэт XX века сдох как собака в каком-то пересыльном лагере на куче мусора. И на что же мне после этого жаловаться?
Два симпатичных молодых человека звонят мне из Алма-Аты и выясняют у старого мудака его взгляды на жизнь. Это приятно.
Записала Ирина Утешева
Фотограф Иван Беседин
