Военный историк Мартин ван Кревельд рассказывает, как институт государства приходит в упадок, а корпорации и международные организации возвращают нас в Средневековье, и это неплохо.
Государство
Государство и правительство — это разные вещи. Правительство старо как мир, может быть, древнее, чем история человечества. Государство — сравнительно новое изобретение, которое включает в себя правительство, но не исчерпывается им. В нынешнем виде оно было придумано совсем недавно, в XVII веке. И как мне кажется, сейчас государство приходит в упадок.
Помимо суверенитета — то есть отказа делить свои функции с кем бы то ни было — и территориальности — то есть существования в определенных границах, в которых только оно и претендует на исполнение своих функций, — государство обладает еще одним важным свойством. Оно — абстракция (впервые это заметил Гоббс, назвавший государство «искусственным человеком»). У него нет никакого конкретного наполнения, оно не связано ни с постоянным правителем, ни с управляемым народом, но существует само по себе. В конце 1680-х французский король Людовик XIV сказал: «Государство — это я». Семьдесят лет спустя в Пруссии Фридрих Великий говорил уже: «Я — первый из слуг государства». Чем объясняется эта перемена? На мой взгляд, она связана с расцветом бюрократии.
Бюрократия никогда не была ни властителем, ни народом. Она была создана для того, чтобы управлять подданными, но с течением времени стала достаточно сильна, чтобы править самостоятельно, даже в отсутствие сюзерена, который делился бы с ней своей властью. В какой-то момент она вышла из-под контроля своих создателей и начала управлять ими. Вы можете наблюдать это по всей Европе в XVII веке. Происходило это везде по-разному — и с разной скоростью. Началось во Франции, Британии, Австро-Венгерской империи и Пруссии. Сперва только в крупных странах, потому что маленькие, и в Германии, и в Италии, сохраняли персональную власть много дольше. При этом такая огромная страна, как Россия, вполне вероятно, стала государством только к концу XIX столетия: даже тогда там было меньше чиновников, чем в Пруссии столетием раньше.
Со временем государство приобрело и собственную ценность: Гегель говорил, что оно — знак божьего присутствия на земле, наполняя это понятие новым моральном смыслом. Семья основана на любви, гражданское общество — на интересе, а государство дает людям новую мораль. Что-то, ради чего можно жить и умирать. Не удивительно, что со временем государство приобрело и новые функции. Помимо ведения войн и обеспечения правопорядка, оно взяло на себя, например, социальное обеспечение граждан. Оно стало опекать своих подданных. Пик развития государства всеобщего благосостояния пришелся на 70-е годы XX века. За триста лет — с конца XVII до конца XX века — мы пережили великую трансформацию, нами стали править государства.
Мне, впрочем, кажется, что это не навсегда. И функции государства, и его значение в глазах собственных граждан со временем сокращаются. Мы наблюдаем закат государства.
Корпорации
Государство по сути своей — это корпорация, и не удивительно, что главную угрозу ему несут настоящие, частные корпорации. И те, и другие — абстрактные организации, «искусственные люди». Корпорации берут на себя те или иные государственные функции. Из-за глобализации они не имеют суверенитета, но это делает их только более могущественными. А самое главное, они не ограничены контролем избирателей. Государство не может избавиться от неугодных людей или переселить их, куда ему вздумается. Корпорация может увольнять и перемещать людей куда свободнее; она должна заботиться о своих работниках, но не об их семьях. Она может быть гораздо более гибкой.
Корпорациям не нужна легитимация в привычном смысле слова: они не управляются демократической процедурой, не проводят выборов. Естественно, они не могут существовать без лицензии того или иного государства — но это совсем другая легитимация, ее гораздо проще добиться. От контроля государства они в большой степени избавились, фактически себя эмансипировав. Если корпорации не нравится государство, с которым она вынуждена вести дела, она может просто переехать в другую юрисдикцию. Для этого не надо даже строить новую штаб-квартиру — достаточно просто перерегистрироваться в другом месте, самостоятельно решая, где и сколько платить налогов.
Корпорации лучше используют технологии, коммуникации, транспорт, компьютеры, интернет — все то, что критически важно в современном мире. Как правило, именно по той простой причине, что у них нет территории. Государства проигрывают им. Я несколько раз был в Давосе, и там это очевидно, как нигде. Это специальное место, куда государства приезжают, чтобы попросить корпорации: «Пожалуйста, приезжайте! Мы сделаем для вас все, что угодно».
Государства, как и электорат, могут, конечно, накладывать любые ограничения на корпорации в пределах своей территории. После экономического кризиса 2008 года у государств появился большой соблазн так или иначе контролировать рынки. Но я сильно сомневаюсь, что они технически способны справиться с этой работой. Все по той же причине: корпорации подвижны. В конце концов, они всегда могут сказать «спасибо большое» — и переехать куда-то. Последнее слово остается за ними. Или даже не уезжать: достаточно копить свою выручку за границей, как делает, например, корпорация Apple.
Партизаны
Традиционно считается, что важнейшим фактором становления государства стала монополизация насилия. Оно оставило право на насилие себе, объявив все прочие его источники, включая и корпорации, вне закона. Но и эта монополия, кажется, разрушается. Медленно, везде с разной скоростью, но в общем и целом монополии на насилие в современном мире не существует.
Главная и самая очевидная тому причина — изменилась природа войн. Война между государствами стала слишком большим, слишком хлопотным и слишком опасным делом. С распространением ядерного оружия сильные державы и вовсе перестали воевать друг с другом — только со слабыми странами. Подавляющее большинство войн, которые ведутся после конца Второй мировой, совсем не похожи на войны прошлого. В них участвуют партизанские отряды, а не регулярные армии, и нельзя сказать, кто тут военный, кто — гражданский, а порой даже — за какое государство кто воюет.
Сильные государства не могут ничего поделать с этой ситуацией. Например, мало кто сомневается, что российская армия способна захватить Украину за пару недель. Вопрос в том, что делать с ней дальше. Как управлять 45-миллионной страной, жители которой совершенно не хотят становиться частью России. Зачем обрекать себя на масштабную партизанскую войну. Точно также, как Афганистан сыграл важную роль в падении СССР, так и Украина, если бы вы ее захватили, привела бы рано или поздно к падению Российской Федерации. Попытка захватить Украину была бы для вашей страны просто самоубийственной, потому что нормальной войны там не будет — только бесконечные, изматывающие стычки с партизанами. В этой ситуации все труднее пойти и умереть за свою отчизну, даже если очень хочется.
Я прочитал множество книг о том, что скоро войны прекратятся. Единственное, что случается чаще войн, — это предсказания, что им скоро придет конец. Психолог Стивен Пинкер написал целую книгу о том, что люди стали менее жестокими. В качестве одного из свидетельств он приводит данные о числе погибших в военных конфликтах. Цифры его верны, но он упускает из виду, что самых кровавых войн — между могущественными державами — человечество сейчас не ведет. Так что, вопреки его убеждениям, люди все так же любят воевать — под кожей у нас скрываются ужасные животные. Только теперь они предпочитают это делать ради негосударственных организаций и образований. Люди все чаще готовы воевать не за государство, а против него. И умирать готовы — не за, а против. Даже профессиональные военные все меньше готовы ехать на другой конец мира и участвовать в войне там, но многие не против поднять оружие против собственного государства. Я впервые задумался об этом где-то двадцать лет назад. Тогда мне говорили, что я сошел с ума. Теперь это, кажется, уже мейнстрим. Никто не готов умирать ради государства. Во время Второй мировой войны ваша страна пожертвовала 20-30 миллионами человек, чтобы советское государство могло жить. И другие страны несли огромные потери. Сегодня никто не согласится на это.
Глобализация и появление все новых террористических организаций отнимают у государства монополию на насилие. Снова оказывается, что организации определенного типа выигрывают схватку у государств. Это происходит из-за растущей взаимозависимости государств, неспособных существовать друг без друга и, главное, потери веры. Сегодня большинство людей готовы, скорее, согласиться с Ницше, сказавшим, что государство — самый холодный из бессердечных монстров. Государство лгало, обманывало, предавало, грабило и пытало — делало все то, что запрещало делать прочим. И это происходило не случайно, а было частью его природы.
Я думаю, что Ницше был прав, и большинство людей в наше время разделяют эту позицию. Попытайтесь процитировать им Гегеля, и они засмеются вам в лицо. Хотя, может, в России это и не так. Не обижайтесь, пожалуйста, но Россия — это огромная Саудовская Аравия с развитым оружейным комплексом.
Феодалы
Журнал Foreign Policy как-то попросил меня сформулировать, куда движется мир, в одной фразе. И я написал, что мир движется к состоянию, напоминающему Средние века. Если немного расширить этот тезис, получится примерно следующее.
Во-первых, мир будет куда более раздроблен. Сто лет назад в результате многовековой централизации вся земля была поделена практически полностью между семью крупными державами. Сегодня их больше двух сотен, и каждый год образуется какая-нибудь новая независимая территория.
Во-вторых, власть будет поделена — как в Средние века — между формированиями очень разного рода. Мы привыкли думать о международных организациях вроде ООН как о сверхгосударствах, но на деле они уменьшают власть государства. Председатель ООН и президент США делят власть так же, как ее делили тысячу лет назад папа римский и император Священной римской империи. Каждый раз, как возникает новый наднациональный орган власти, мы делаем новый шаг в этом направлении.
Наконец, политическая децентрализация будет сопровождаться массовой миграцией людей из одной юрисдикции в другую. Они будут продолжать вести войны — в рамках мало что значащего международного законодательства, но войны эти будут сравнительно безобидными. Благодаря глобализации они будут легко общаться между собой и смотреть одни и те же фильмы, но едва ли это сотрет между ними религиозные, социальные и культурные различия.
Одно можно сказать наверняка: конец истории нам не грозит.
Записал Андрей Бабицкий
Государство
Государство и правительство — это разные вещи. Правительство старо как мир, может быть, древнее, чем история человечества. Государство — сравнительно новое изобретение, которое включает в себя правительство, но не исчерпывается им. В нынешнем виде оно было придумано совсем недавно, в XVII веке. И как мне кажется, сейчас государство приходит в упадок.
Помимо суверенитета — то есть отказа делить свои функции с кем бы то ни было — и территориальности — то есть существования в определенных границах, в которых только оно и претендует на исполнение своих функций, — государство обладает еще одним важным свойством. Оно — абстракция (впервые это заметил Гоббс, назвавший государство «искусственным человеком»). У него нет никакого конкретного наполнения, оно не связано ни с постоянным правителем, ни с управляемым народом, но существует само по себе. В конце 1680-х французский король Людовик XIV сказал: «Государство — это я». Семьдесят лет спустя в Пруссии Фридрих Великий говорил уже: «Я — первый из слуг государства». Чем объясняется эта перемена? На мой взгляд, она связана с расцветом бюрократии.
Бюрократия никогда не была ни властителем, ни народом. Она была создана для того, чтобы управлять подданными, но с течением времени стала достаточно сильна, чтобы править самостоятельно, даже в отсутствие сюзерена, который делился бы с ней своей властью. В какой-то момент она вышла из-под контроля своих создателей и начала управлять ими. Вы можете наблюдать это по всей Европе в XVII веке. Происходило это везде по-разному — и с разной скоростью. Началось во Франции, Британии, Австро-Венгерской империи и Пруссии. Сперва только в крупных странах, потому что маленькие, и в Германии, и в Италии, сохраняли персональную власть много дольше. При этом такая огромная страна, как Россия, вполне вероятно, стала государством только к концу XIX столетия: даже тогда там было меньше чиновников, чем в Пруссии столетием раньше.
Со временем государство приобрело и собственную ценность: Гегель говорил, что оно — знак божьего присутствия на земле, наполняя это понятие новым моральном смыслом. Семья основана на любви, гражданское общество — на интересе, а государство дает людям новую мораль. Что-то, ради чего можно жить и умирать. Не удивительно, что со временем государство приобрело и новые функции. Помимо ведения войн и обеспечения правопорядка, оно взяло на себя, например, социальное обеспечение граждан. Оно стало опекать своих подданных. Пик развития государства всеобщего благосостояния пришелся на 70-е годы XX века. За триста лет — с конца XVII до конца XX века — мы пережили великую трансформацию, нами стали править государства.
Мне, впрочем, кажется, что это не навсегда. И функции государства, и его значение в глазах собственных граждан со временем сокращаются. Мы наблюдаем закат государства.
Корпорации
Государство по сути своей — это корпорация, и не удивительно, что главную угрозу ему несут настоящие, частные корпорации. И те, и другие — абстрактные организации, «искусственные люди». Корпорации берут на себя те или иные государственные функции. Из-за глобализации они не имеют суверенитета, но это делает их только более могущественными. А самое главное, они не ограничены контролем избирателей. Государство не может избавиться от неугодных людей или переселить их, куда ему вздумается. Корпорация может увольнять и перемещать людей куда свободнее; она должна заботиться о своих работниках, но не об их семьях. Она может быть гораздо более гибкой.
Корпорациям не нужна легитимация в привычном смысле слова: они не управляются демократической процедурой, не проводят выборов. Естественно, они не могут существовать без лицензии того или иного государства — но это совсем другая легитимация, ее гораздо проще добиться. От контроля государства они в большой степени избавились, фактически себя эмансипировав. Если корпорации не нравится государство, с которым она вынуждена вести дела, она может просто переехать в другую юрисдикцию. Для этого не надо даже строить новую штаб-квартиру — достаточно просто перерегистрироваться в другом месте, самостоятельно решая, где и сколько платить налогов.
Корпорации лучше используют технологии, коммуникации, транспорт, компьютеры, интернет — все то, что критически важно в современном мире. Как правило, именно по той простой причине, что у них нет территории. Государства проигрывают им. Я несколько раз был в Давосе, и там это очевидно, как нигде. Это специальное место, куда государства приезжают, чтобы попросить корпорации: «Пожалуйста, приезжайте! Мы сделаем для вас все, что угодно».
Государства, как и электорат, могут, конечно, накладывать любые ограничения на корпорации в пределах своей территории. После экономического кризиса 2008 года у государств появился большой соблазн так или иначе контролировать рынки. Но я сильно сомневаюсь, что они технически способны справиться с этой работой. Все по той же причине: корпорации подвижны. В конце концов, они всегда могут сказать «спасибо большое» — и переехать куда-то. Последнее слово остается за ними. Или даже не уезжать: достаточно копить свою выручку за границей, как делает, например, корпорация Apple.
Партизаны
Традиционно считается, что важнейшим фактором становления государства стала монополизация насилия. Оно оставило право на насилие себе, объявив все прочие его источники, включая и корпорации, вне закона. Но и эта монополия, кажется, разрушается. Медленно, везде с разной скоростью, но в общем и целом монополии на насилие в современном мире не существует.
Главная и самая очевидная тому причина — изменилась природа войн. Война между государствами стала слишком большим, слишком хлопотным и слишком опасным делом. С распространением ядерного оружия сильные державы и вовсе перестали воевать друг с другом — только со слабыми странами. Подавляющее большинство войн, которые ведутся после конца Второй мировой, совсем не похожи на войны прошлого. В них участвуют партизанские отряды, а не регулярные армии, и нельзя сказать, кто тут военный, кто — гражданский, а порой даже — за какое государство кто воюет.
Сильные государства не могут ничего поделать с этой ситуацией. Например, мало кто сомневается, что российская армия способна захватить Украину за пару недель. Вопрос в том, что делать с ней дальше. Как управлять 45-миллионной страной, жители которой совершенно не хотят становиться частью России. Зачем обрекать себя на масштабную партизанскую войну. Точно также, как Афганистан сыграл важную роль в падении СССР, так и Украина, если бы вы ее захватили, привела бы рано или поздно к падению Российской Федерации. Попытка захватить Украину была бы для вашей страны просто самоубийственной, потому что нормальной войны там не будет — только бесконечные, изматывающие стычки с партизанами. В этой ситуации все труднее пойти и умереть за свою отчизну, даже если очень хочется.
Я прочитал множество книг о том, что скоро войны прекратятся. Единственное, что случается чаще войн, — это предсказания, что им скоро придет конец. Психолог Стивен Пинкер написал целую книгу о том, что люди стали менее жестокими. В качестве одного из свидетельств он приводит данные о числе погибших в военных конфликтах. Цифры его верны, но он упускает из виду, что самых кровавых войн — между могущественными державами — человечество сейчас не ведет. Так что, вопреки его убеждениям, люди все так же любят воевать — под кожей у нас скрываются ужасные животные. Только теперь они предпочитают это делать ради негосударственных организаций и образований. Люди все чаще готовы воевать не за государство, а против него. И умирать готовы — не за, а против. Даже профессиональные военные все меньше готовы ехать на другой конец мира и участвовать в войне там, но многие не против поднять оружие против собственного государства. Я впервые задумался об этом где-то двадцать лет назад. Тогда мне говорили, что я сошел с ума. Теперь это, кажется, уже мейнстрим. Никто не готов умирать ради государства. Во время Второй мировой войны ваша страна пожертвовала 20-30 миллионами человек, чтобы советское государство могло жить. И другие страны несли огромные потери. Сегодня никто не согласится на это.
Глобализация и появление все новых террористических организаций отнимают у государства монополию на насилие. Снова оказывается, что организации определенного типа выигрывают схватку у государств. Это происходит из-за растущей взаимозависимости государств, неспособных существовать друг без друга и, главное, потери веры. Сегодня большинство людей готовы, скорее, согласиться с Ницше, сказавшим, что государство — самый холодный из бессердечных монстров. Государство лгало, обманывало, предавало, грабило и пытало — делало все то, что запрещало делать прочим. И это происходило не случайно, а было частью его природы.
Я думаю, что Ницше был прав, и большинство людей в наше время разделяют эту позицию. Попытайтесь процитировать им Гегеля, и они засмеются вам в лицо. Хотя, может, в России это и не так. Не обижайтесь, пожалуйста, но Россия — это огромная Саудовская Аравия с развитым оружейным комплексом.
Феодалы
Журнал Foreign Policy как-то попросил меня сформулировать, куда движется мир, в одной фразе. И я написал, что мир движется к состоянию, напоминающему Средние века. Если немного расширить этот тезис, получится примерно следующее.
Во-первых, мир будет куда более раздроблен. Сто лет назад в результате многовековой централизации вся земля была поделена практически полностью между семью крупными державами. Сегодня их больше двух сотен, и каждый год образуется какая-нибудь новая независимая территория.
Во-вторых, власть будет поделена — как в Средние века — между формированиями очень разного рода. Мы привыкли думать о международных организациях вроде ООН как о сверхгосударствах, но на деле они уменьшают власть государства. Председатель ООН и президент США делят власть так же, как ее делили тысячу лет назад папа римский и император Священной римской империи. Каждый раз, как возникает новый наднациональный орган власти, мы делаем новый шаг в этом направлении.
Наконец, политическая децентрализация будет сопровождаться массовой миграцией людей из одной юрисдикции в другую. Они будут продолжать вести войны — в рамках мало что значащего международного законодательства, но войны эти будут сравнительно безобидными. Благодаря глобализации они будут легко общаться между собой и смотреть одни и те же фильмы, но едва ли это сотрет между ними религиозные, социальные и культурные различия.
Одно можно сказать наверняка: конец истории нам не грозит.
Записал Андрей Бабицкий
