Писательница, приехавшая в Штаты из Тринидада, автор сборника рассказов о закулисной жизни фешенебельных курортов на карибских островах «Из жизни островитянок» рассказала в интервью Юрию Серебрянскому о новой книге, посвященной жизни великой Нины Симон, и о том, каково это – быть темнокожим в Америке сегодня.
Бренда спустилась на пятнадцать минут раньше назначенного, но мы уже были здесь, заняли столик у окна во всю стену с видом на заливаемую мелким дождем площадь перед Дворцом Республики. Неестественно яркое освещение в фойе отеля делало алматинское июньское утро за окном еще более тусклым. Она выбрала место спиной к окну, хотя я задумывал дать ей возможность видеть улицу, собираясь задать несколько вопросов о той реальности, в которой она оказалась далеко не в первый раз.
На творческой встрече в библиотеке имени Бегалина, которая прошла накануне, она признавалась в любви к Казахстану, здешним людям, и я хотел проверить ее верность высказываниям в такую погоду.
Тринидад, из которого Бренда в шестидесятых перебралась в США с десятью долларами в кармане, где ей повезло быть нанятой знаменитой Ниной Симон и услышать цвет афроамериканской поэзии вживую, на первый взгляд так не похож на Казахстан. Но если внимательно прочесть сборник рассказов писательницы «Из жизни островитянок», выпущенный в Алматы в 2009 году после ее предыдущего приезда, параллели найти можно.
– Родится на острове, петь калипсо (народная музыка Тринидада. – Esquire) — особое мироощущение. В книге «Из жизни островитянок» нет видимой ностальгии, как будто написана она была или еще там или сразу после переезда, все очень детально и реалистично. Есть ли она в жизни, ностальгия по корням, по детству и юности на Тринидаде? Вы ведь еще гражданка Тринидада?
– На самом деле нет. Большинство историй я написала много лет спустя после отъезда из Тринидада. Я уехала в 1967-м, а книгу написала в 1996-97-м. Может быть, отсутствие ностальгии связано с тем, что я езжу домой, и что Тринидад во мне, Карибы во мне. Это не всегда просто, живя в Штатах, оставаться всегда с этим миром внутри, но поэтому я не чувствую себя такой одинокой.
Я была гражданкой Тринидада, но не обновляла свой паспорт много лет… Теперь считаю себя американкой.
– Сегодня вы называете себя американкой. Что отличает афроамериканскую литературу от остальных?
– Огромная разница! Во-первых, тем, кто писал о правах афроамериканцев, приходилось делать этот под серьезным прессингом. У людей не было возможности пойти в школу, учиться грамоте. Писатель – это тот, у кого есть время, возможности и условия, и это не распространялось на афроамериканцев долгие годы. Большинство из ранних авторов писали, не связанные обязательствами этим заниматься, только для себя, учились сами, не посещали всех этих колледжей с именами. Условия, в которых росла афроамериканская литература, очень сильно отличались от других этнических литератур. Что касается авторов с Карибских островов, в детстве я не читала западных писателей, познакомилась, только когда была тинейджером.
– Вы рассказывали о борьбе афроамериканцев за права в США в шестидесятых, а какова современная ситуация? Кем вы себя там ощущаете сегодня?
– Это очень серьезный вопрос, и я хочу серьезно на него ответить. Ответить с перспективы того, кто приехал сюда с «верхушки современной цивилизации» и хочу сравнить то время с современной ситуацией. Я скажу, что в период с моего приезда в шестьдесят седьмом и по девяносто седьмой у нас было много перемен, я бы сказала, прогрессивных изменений. Темнокожим практически удалось добиться ощущения равенства, но мы знали, что по сути оставалась эта уродливость, это cнисхождение к нам из-за цвета кожи.
Но после того, как избрали Барака Обаму, кто-то начал опасаться, что афроамериканцы добились слишком большого прогресса, и вот эта уродливость подковерная начала расти и расти, и сейчас я сильно переживаю за положение темнокожих в Америке.
Сегодня мы снова протестуем, как в шестидесятых. Один из моих сыновей живет в Германии, у него есть сын. Он сказал, что ни за что не вернется жить в Штаты. Не хочет, чтобы его сын жил в страхе. Я, мама и бабушка, живем в страхе. Но боюсь я не темнокожих, боюсь не обычных белых, я боюсь полиции. Мой самый большой страх в США — один из полицейских остановит моего ребенка и застрелит. И этот офицер полиции избежит наказания. У меня много белых друзей, у которых есть дети, и мы обсуждаем такие вещи, потому что они пытаются понять меня, но они не могу почувствовать этот страх. Тревогу по утрам.
Они живут без этого страха: твой сын выйдет из дома и не вернется. Такие люди, как я, живут с этим каждый день.
Это уже было в шестидесятых, потом мы боялись разве что ядерной войны, и вот этот страх вернулся. Это жутко.
– Вы пишите об этом? Литература обязана на это реагировать?
– Да, обязана, это трудно. Думаю, я пишу об этом по-своему. Друг сказал мне: «Ты писатель, ты пропускаешь через себя боль». Я потеряла почти всех братьев, кроме одного, вспоминать об этом, значит будить боль, но я пишу о том, почему прежде всего меня воспринимают по цвету кожи.
– Вы знаете, здесь у нас кое-какие перемены и события. Насколько автор должен или не должен быть вовлечен в социальную и политическую жизнь и среду? Насколько это сегодня важно для творческого человека или опасно?
– Безоговорочно да! Есть писатели, которые думают, что нужно писать, владея только техникой, не имея ощущения происходящего вокруг, и это для них нормально. Но я верю, что на писателе лежит ответственность смотреть вокруг и выражать то, что видишь, в своем жанре, будь то проза, стихи или эссе. По мне, искусство ради искусства — трата времени, это для богатых. Нет, я думаю, что это должно быть прекрасно, элегантно, это должно быть искусством, но должно иметь социальную составляющую внутри.
– Реальность сильно ускорилась. Кажется, что современная литература стала быстрее реагировать на происходящее в мире, меньше пасторалей — больше острых проблем. Вы согласны с этим? Если да, то хорошо это или плохо? Как это может сказаться на качестве литературы?
– Краткость не всегда означает качество. Несколько месяцев назад New Yorker опубликовал рассказ Джона Вайдмана, он очень известный афроамериканский автор. Рассказ отвратительный, к тому же много ошибок, они публикуют афроамериканских авторов, но иногда в спешке, как будто никто не следит за этой работой.
– Не хотели бы вы рассказать немного о книге Mississippi Goddamn, посвященной певице Нине Симон?
– Как вы узнали о Mississippi Goddam? (Смеется.) Мне приятно, что в одном журнале опубликовали главу из книги в октябре. Я над ней работаю, это очень сложная книга, потому что это нон-фикшн, а я прозаик. Она о шестьдесят седьмом годе, когда я работала с Ниной Симон, и о том, как Нина рассказывала мне, что значит быть черным в Америке, и это показывает Нину в свете борьбы за права афроамериканцев. Большинство знает ее как певицу и как непростую личность. Те, кто был на ее концертах, иногда должны были ждать часами, прежде чем она выйдет на сцену, у нее был сложный характер. Но я жила в ее доме, смотрела за ее дочкой, видела Нину в ситуациях, которых я тогда не понимала.
И что я делаю в этой книге — я соединяю наши жизни, я показываю, как она изменила мою жизнь в США и дала направление, но я хочу показать, как тексты многих ее песен – и одна из них Mississippi Goddam – отражали происходящее в то время.
Для меня Нина Симон была живым примером искусства с социальной составляющей. Вот, о чем эта книга. Не знаю, когда закончу, я одновременно заканчиваю третий роман, но книга о Нине Симон выйдет до конца следующего года.
– Мичиганский университет, в котором вы учились, и городок Анн-Арбор очень важны для русской литературы. Там располагается издательство, которое с семидесятых выпускало книги русских писателей, не подвергавшиеся цензуре. Там, с 1972-го по 1982 годы, преподавал Иосиф Бродский. Какая там была атмосфера для вас? Чем запомнился Мичиганский университет и какие у вас предпочтения среди писателей, пишущих на русском языке?
Конечно, я слышала об этом! Небольшое издательство, которое организовал Карл Проффер и его супруга. И если я назову место в США, которое считаю своим домом, то это будет Анн-Арбор, где меня приняли в Университет Мичигана, где я получила стипендию, где я получила неоценимую помощь от университета, и где была замечена моя первая писательская работа. Там же я удостоилась трех литературных призов – одного за рассказ, другого за роман и третий за пьесу. Если я думаю о том месте, на которое откликается моя душа, – это Анн-Арбор. Моя дочь и ее семья там живут.
Не все знают, что мой любимый поэт Дерек Уолкотт, писавший короткую прозу, и Иосиф Бродский были очень хорошими друзьями. Я встречалась с ним несколько раз, знала его, и он всегда говорил о Бродском. Он находился под влиянием Бродского, и, конечно, Бродский — мой любимый русский поэт. Что касается русских писателей — Достоевский, но я должна сказать, что плохо знаю современную русскую литературу, у меня очень много работы в других областях.
– Что для вас море? Можно ли понять калипсо, если ты не родился на острове, например, казахстанцам, лишенным моря?
– (Смеется.) Понять калипсо. Думаю, это трудно для иностранца. Это очень личное для местных жителей. Есть, однако, общие темы, вроде песни, в которой поется о Колумбе, который первым побывал на островах. «Колумб лжет» она называется.
Хорошее калипсо – не просто танец, это истории о том, что происходило на островах, это очень метафорично для нас. Есть одна категория в жанре, которую мы не можем передать в переводе, отношения между мужчиной и женщиной в калипсо, мы слушаем и не чувствуем в этом оскорбления, посягательств, и я не ощущаю вины за это.
https://youtu.be/TzUPVXPMzwI
Море всегда очень важно. Несет очень много символики. Папа водил нас на море, где мы купались детьми, это путь, которым мы пришли на острова из Африки, и кто-то погиб в пути, метафора свободы. Море — это еще и место, где живут африканские боги. И ты знаешь с детства, что когда родители приводят тебя на море, это не просто валяться на пляже, загорать и купаться, оно очень духовно для нас. Оно и кормило нас, к тому же.
– Назовите ваше главное правило жизни.
– Вы заставляете меня пустить слезу. Это песня с которой я росла. Никому о ней в Америке не рассказывала. Она о помощи. О том, что я могу помочь кому-то…
(Поет.)
«Моя мама учила меня делать все возможное, но не только для себя, для других, помогать, если мы можем».
– Расскажите о корнях, о происхождении своей семьи. Бываете ли на родине и как к вам и вашему творчеству там относятся?
– Я из очень большой семьи, нас четырнадцать человек. Я шучу на этот счет: семь девочек и семь мальчиков, мои родители создали интересный сбалансированный мирок. Я не знала близко всех своих сестер, мы росли в бедности, и они, мои сестры, были бы недовольны тем, что я сейчас это рассказываю.
Я выросла с двумя отцами, жившими в нашем доме. С отцом, за которым моя мама была замужем, и мужчиной, который был отцом трех моих младших сестер. Моя мама была абсолютно предана отцу, и после их расставания ему негде было жить, поэтому он жил с нами. И вот я росла, называя этих мужчин одного папой, другого отцом. Вы можете сказать, что это было какое-то неправильное окружение, но это не так, просто интересная семья, и никто в нашей деревне никогда ничего плохого о нас не говорил. Моя мама прожила долгую жизнь.
Я оказалась первой в семье, кому удалось уехать за границу. Один мой брат жил в Англии, двое жили в Канаде, а после того, как я приехала в Штаты, сестра и брат последовали за мной, и после них приехала мама. Ни один из отцов не последовал за ней. Я росла пацанкой, любила стучать в металлический барабан. Знаете, что это? Это было запрещено девочкам, мне приходилось убегать с мальчишками по вечерам. Я любила петь калипсо. Пела, потому что были проблемы с деньгами в семье, и когда я была подростком, не имела возможности получить среднее образование бесплатно, а мои родители смогли оплатить только два первых года учебы, и мне пришлось бросить школу. А я так любила учиться и писать, но нужда вынудила начать петь калипсо за деньги, даже при том, что девочкам в моем возрасте было не принято этим заниматься. Однако я заработала достаточно денег, чтобы проучиться еще год. Потом пришлось бросить и работать на фабрике.
Сразу после переезда я не возвращалась домой в течение 15 лет. Впервые съездила туда после того, как мама вернулась на Тринидад. Она умерла в 2002 году. До этого я бывала дважды в год и постаралась привить моим детям любовь к Тринидаду, теперь я стала ездить раз в год.
Что до того, как там относятся ко мне, ответ потребует объяснений: на Тринидаде все, что касается моей семьи и меня, прежде всего имеет отношение к моему брату. Он имам. В девяносто первом мой брат и группа людей пытались выступать против правительства. Так что многие там любят брата, но есть немало и тех, кто отрицательно к нему относится. Потому что он выступает на стороне бедных. Он сидел в тюрьме два года. Но продолжает делать то, что делал. Так что официальный Тринидад — католическая каста, имеет на нас зуб, но в то же время пару лет назад в «Тринидад экспресс» вышел очень хороший материал обо мне, эта история о том, как я переехала в США, даже не окончив школу, и смогла поступить в колледж. Какая-то часть СМИ смотрит в мою сторону дружелюбно.
– Пять слов о Казахстане.
– Я чувствую здесь покой. Не чувствую себя туристом. Даже если я не могу сказать, что знаю какую-то часть города, мне очень комфортно здесь. Я как дома и чувствую заботу людей обо мне.
