Esquire публикует интервью американского поэта Кристофера Меррилла казахстанскому писателю Юрию Серебрянскому.
В Казахстане побывал американский поэт, журналист, эссеист, директор писательской программы IWP Кристофер Меррилл. На днях его книга Self-Portrait with Dogwood получила премию американских независимых издателей Next Generation Indie books award в номинации «мемуары».
Поэтический вечер Кристофера в Алматы, который мы решили провести в субботу, пришлось перенести из здания, где располагается American Space (клуб, созданный для продвижения культурных проектов родом из США). Сюда собирался приехать президент Назарбаев для участия в каком-то мероприятии.
Надо отметить, что президент все-таки приезжал, и, войдя, увидел распечатанную огромными буквами собственную цитату «Цифровизация всей страны — путь к процветанию нации», если не ошибаюсь.
Вечер состоялся в особняке, одном из тех, что снимает для свои сотрудников консульство США. Патио на первом этаже, мягкий свет, составленные амфитеатром стулья напротив стеклянных дверей, за которыми не прекращая лил дождь. Американский юг, если вы еще помните «Унесенных ветром». Отличная атмосфера для творческой встречи. Кристофер читал стихи, выбирая из разных книг, не делая больших пауз для поиска. Когда погружаешься - не замечаешь даже извинений автора за затянувшуюся паузу в поисках очередного текста в бумажной книге. Думаешь о предыдущем стихотворении. В котором ураган, дом, снесенный в воду стихией...
Серебрянский: Кристофер, ты оказался в Алматы в сезон, когда невозможно предсказать погоду в следующий час. Ты уже успел застать здесь яркое солнце, дождь, туман и даже снег, все, кроме шторма, который невозможен, так как моря здесь нет. Какая из стихий тебе ближе? Нужно ли тебе определенное состояние природы, чтобы начать писать? Или ты пишешь в любую погоду?
Меррилл: Мне и недавно ушедшей поэтессе Люси Брок-Бройдо однажды во время чтений в Шекспировской библиотеке Фолджера в Вашингтоне был задан вопрос, и ее описание творческого процесса запечатлелось в моей памяти: она могла писать только от Хеллуина, 31 октября, до ранней зимы. Она должна была находиться в собственной квартире в Кембридже, Массачусетс, а постоянно она жила в Нью Йорке, и на улице должна была быть ненастная погода, предпочтительно снег, что объясняет объем опубликованного ею за всю жизнь — четыре сборника, все небольшие.
Как бы то ни было, в то время я освещал войну в Боснии, поэтому я привык писать в не способствующих тому условиях — в автобусах и поездах, сидя в подвале под обстрелом. Мне импонирует подход Люси к работе, но я склонен следовать примеру Нормана Дуби: если один из его учеников делает фетиш из определенного способа письма, он заставляет его или ее отправиться на автовокзал в Фениксе (Норман преподает в Университете штата Аризона), что бы там в течение недели писать по стихотворению в день. Обычно это излечивает от греха обожествления литературной работы.
На одной из ежегодных конференций Bread Leaf, ее директор, Роберт Пак, показал мне кленовый лист, края которого покраснели, и заявил: «Если ты не способен писать стихи осенью, ты не имеешь права называть себя поэтом», - что выглядит в некотором роде сурово. Однако наступление осени, с ее откровениями смертности вдохновляет меня на начало новой работы, так же как и любое мое воздействие на природу или опыт столкновения со стихией.
Записал Юрий Серебрянский Фото christophermerrillbooks.com
В Казахстане побывал американский поэт, журналист, эссеист, директор писательской программы IWP Кристофер Меррилл. На днях его книга Self-Portrait with Dogwood получила премию американских независимых издателей Next Generation Indie books award в номинации «мемуары».
Поэтический вечер Кристофера в Алматы, который мы решили провести в субботу, пришлось перенести из здания, где располагается American Space (клуб, созданный для продвижения культурных проектов родом из США). Сюда собирался приехать президент Назарбаев для участия в каком-то мероприятии.
Надо отметить, что президент все-таки приезжал, и, войдя, увидел распечатанную огромными буквами собственную цитату «Цифровизация всей страны — путь к процветанию нации», если не ошибаюсь.
Вечер состоялся в особняке, одном из тех, что снимает для свои сотрудников консульство США. Патио на первом этаже, мягкий свет, составленные амфитеатром стулья напротив стеклянных дверей, за которыми не прекращая лил дождь. Американский юг, если вы еще помните «Унесенных ветром». Отличная атмосфера для творческой встречи. Кристофер читал стихи, выбирая из разных книг, не делая больших пауз для поиска. Когда погружаешься - не замечаешь даже извинений автора за затянувшуюся паузу в поисках очередного текста в бумажной книге. Думаешь о предыдущем стихотворении. В котором ураган, дом, снесенный в воду стихией...
Серебрянский: Кристофер, ты оказался в Алматы в сезон, когда невозможно предсказать погоду в следующий час. Ты уже успел застать здесь яркое солнце, дождь, туман и даже снег, все, кроме шторма, который невозможен, так как моря здесь нет. Какая из стихий тебе ближе? Нужно ли тебе определенное состояние природы, чтобы начать писать? Или ты пишешь в любую погоду?
Меррилл: Мне и недавно ушедшей поэтессе Люси Брок-Бройдо однажды во время чтений в Шекспировской библиотеке Фолджера в Вашингтоне был задан вопрос, и ее описание творческого процесса запечатлелось в моей памяти: она могла писать только от Хеллуина, 31 октября, до ранней зимы. Она должна была находиться в собственной квартире в Кембридже, Массачусетс, а постоянно она жила в Нью Йорке, и на улице должна была быть ненастная погода, предпочтительно снег, что объясняет объем опубликованного ею за всю жизнь — четыре сборника, все небольшие.
Как бы то ни было, в то время я освещал войну в Боснии, поэтому я привык писать в не способствующих тому условиях — в автобусах и поездах, сидя в подвале под обстрелом. Мне импонирует подход Люси к работе, но я склонен следовать примеру Нормана Дуби: если один из его учеников делает фетиш из определенного способа письма, он заставляет его или ее отправиться на автовокзал в Фениксе (Норман преподает в Университете штата Аризона), что бы там в течение недели писать по стихотворению в день. Обычно это излечивает от греха обожествления литературной работы.
На одной из ежегодных конференций Bread Leaf, ее директор, Роберт Пак, показал мне кленовый лист, края которого покраснели, и заявил: «Если ты не способен писать стихи осенью, ты не имеешь права называть себя поэтом», - что выглядит в некотором роде сурово. Однако наступление осени, с ее откровениями смертности вдохновляет меня на начало новой работы, так же как и любое мое воздействие на природу или опыт столкновения со стихией.
Тем не менее хочется думать, что как писатель я буду открыт любому и каждому, всему, что окажется на пути.Серебрянский: Твое понимание поликультурности в Казахстане? С какой страной ты можешь сравнить нашу ситуацию? Ты ведь много путешествуешь, в конце концов. Меррилл: Я не так долго пробыл в Казахстане, чтобы сделать компетентное суждение о поликультурности, но могу сказать, что разнообразие физиономистики, увиденное в Алматы и Астане, возвращает в памяти к моей первой поездке в Москву, где я был приятно удивлен увидеть во всем великолепном разнообразии лица страны, лежащей в одиннадцати часовых поясах. Разнообразие, конечно, центральный пункт миссии IWP Международной писательской резиденции, и я всегда счастлив посещать места, в которых разные люди сталкиваются, встречаются, к лучшему или к худшему.
Мне слишком хорошо знакомы трудности страны, сформированной иммиграционными волнами, на чем и основана история Америки, факты, проявляющие себя в каждом новом выпуске новостей или материале о происходящем сейчас на нашей южной границе.Что действительно делало Америку великой - это ее открытость, традиции, находящиеся сегодня под ударом. Мне сложно представить, какого рода давление испытывают меньшинства в Казахстане. Серебрянский: Вопрос о русской и русскоязычной литературах. В США, к примеру, выросло целое поколение пишущих по-русски поэтов и прозаиков. Кто-то считает себя частью русской литературы, другие называют себя русскоязычными авторами связанными с Россией только языком. За время работы директором писательской программы IWP тебе пришлось встречаться и с писателями из России и с авторами, живущими за ее пределами, читать и тех и других. Что ты думаешь об этой ситуации? Меррилл: Распады империй часто приводят к интересными литературным последствиям, совершенно отдельным от количества фейерверков, сопутствующих кончине любого политического режима. Взять таких разных авторов, как Джозеф Конрад, Владимир Набоков, Салман Рушди, Чинуа Ачебе, Дерек Уолкотт, Арундати Рой, и Александр Хемон, которые возродили английскую литературу, или как Самюэль Беккет, Патрик Шамуазо, Венюс Кури-Гата, Тахар Бенжеллун поменяли французскую литературу, «Империя напишет ответный удар», так называлась статья, вышедшая в журнале Тайм несколько лет назад. Она точно описывает, как писатели с так называемой периферии могут формировать литературный дискурс в центре. Ответ или ответы могут прийти с периферии. Можно предположить, что это может быть справедливо и для русской литературы. Советская империя пала. Русская литература в ее многочисленных и разнообразных итерациях, конечно, выиграет от рассеивания своих поэтов и писателей по всему миру. Серебрянский: Каким тебе видится эффект воздействия глобализации на культурном уровне? Меррилл: В эпоху информации эстетические влияния разлетаются по всему миру со скоростью света, формируя художников и писателей невообразимыми до сих пор способами, устанавливая связи быстрее, чем когда-либо, и у этого есть положительные и отрицательные последствия. Все это облегчает творческим людям поиск родственных душ, что мир становится одновременно маленьким, но более захватывающим и пугающим.
Мы проживаем критический момент истории, который поэты и писатели описывают и документируют своими формальных способами, что предполагает бесконечное разнообразие эстетического опыта.Пусть это продолжается, несмотря на то, что националисты тоже получили больше возможностей влиять на мир. Серебрянский: Отличаются ли стихи, написанные на компьютере от тех, что написаны рукой? На бумаге. Меррилл: Большой разницы я не вижу, несмотря на то, что и мой способ записи в эпоху информации меняется, в том смысле, что я могу парой кликов проверить факты, источники и так далее. Гугл экономит мне много времени на походах в библиотеки, к лучшему или к худшему, и я осознаю, что теперь держу в уме, работая на своем ноутбуке, что всегда под рукой мировая паутина, если я решу последовать за догадками, прочесть что-то необходимое для продолжения работы, проверить этимологию слова, подтвердить достоверность какой-нибудь информации или бесцельно серфить от одного к другому, в доинтернетовскую эпоху я называл это мечтой. Родится стихотворение на бумаге или обычным текстом, его оригинальность и возможности выжить будут зависеть оттого, насколько интенсивно вовлечено воображение; и хотя я могу предпочесть нацарапать первые строчки, сидя на заседании с юристами или на обратной стороне посадочного талона, я также знаю, что если и когда нахлынет вдохновение, критически важно увековечить в памяти текст с помощью любого письменного инструмента, включая телефон. Большое количество новых стихотворений началось с того, что я отправлял по электронной почте строки в середине ночи самому себе. Серебрянский: В Казахстане, стране, где, откровенно говоря, не все в порядке с понятием «свобода слова», отношение к журналистам и писателям, тем не менее, мягкое. Размеры тиражей книг и распространение информации о них не позволяет говорить об авторах, имеющих какое-либо влияние на общественное мнение. Выражение «поэт в России больше, чем поэт» здесь не работает, хотя было время, когда поэт Олжас Сулейменов возглавил движение, добившее закрытия семипалатинского полигона. Какова миссия поэзии сегодня? Искусство ради искусства? Меррилл: Почти в самом конце холодной войны мексиканский лауреат нобелевской премии по литературе Октавио Паз справедливо утверждал, что поэзия является самым свободным способов выражения души, поскольку она не подвержена прихотям рынка. Она не только является неотъемлемой частью самого понятия «свобода», но и становится валютой при автократическом режиме, становясь для читателей тем, что Эзра Паунд называл «новости, которые остаются новостями».
Диктаторы понимают, что важнее подвергнуть цензуре фильм, чем книгу, потому что привлекательность для аудитории целлулоида экспотециально больше, чем привлекательность книги.Но есть и примеры слов, имеющих вес: «Реквием» Ахматовой, Воронежские стихи Мандельштама, Элегия к Джону Дону и другие стихи Бродского, эти книги будут формировать сознание читателей, до тех пор, пока будут существовать читатели. Это и есть причина, по которой американский поэт Чарльз Симик говорил: «Если вы хотите узнать историю двадцатого века, читайте поэтов, а не историков». Миссия поэзии неизменна: говорить правду о своем времени на языке, превосходящем свое время. Невозможно, конечно, вот почему поэты в каждой точке мира долго не ложатся, слушая новости, которые остаются новостями. Серебрянский: Насколько серьезно, на твой взгляд, будущее прозы связано с жанром creative non fiction? Меррилл: Сreative non fiction, или литературная журналистика, как этот жанр еще называют, - новое название существовавшей формы повествования, в основе которой лежит следование условию литературности. Можно сюда отнести авторов начиная с Фукидида до таких современных военных и революционных хроникеров, как Рышард Капушинский, авторов, работающих с темами природы и науки в традициях Генри Торо, Анни Диллард, писателей из отдела фактов Нью Йоркера — Джона Макфи, Сьюзен Орлин, разнообразных мемуаристов от Джоан Дидион до Джоржа Оруэлла, и какое-то количество неклассифицированных по жанрам работ, уважающих факты, однако и их можно заново открыть и представить публике. И мне хочется вообразить себя причастным к этим почетным традициям, пишу ли я о футболе, войне, православном монашестве, природе, и даже о собственном прошлом. Серебрянский: Я решил ничего не спрашивать у тебя о Иосифе Бродском. Как бы он к этому отнесся, интересно? Меррилл: Обладая своим знаменитым высокомерием, Иосиф Бродский становился образцом смирения, когда речь заходила о его собственной поэзии, поскольку он отмечал неоднократно, что поэт является исследователем, который, используя в качестве инструментов метр и рифму, может обнаружить себя в месте, еще не нанесенном на карты. Отсюда и острое беспокойство, которое каждый поэт испытывает в момент творения. У Бродского были очень четкие определения по отношению к другим поэтам — я однажды слышал, как он назвал стихи Джона Эшбери мусором, ибо он считал, что ставки для каждого стихотворения были однозначными: бессмертие или забвение. Именно поэтому он с такой страстью читал лекции о своих любимых поэтах - Одене и Харди, Кавафи и Милоше, Ахматове и Уолкотте: поэты, которым благоволили удача и бог. Он надеялся, что его собственная работа добавила что-то в интеллектуальную ткань нашего времени, что, несомненно, и получилось. Серебрянский: Поздравляю тебя с полученной только что Премией независимых издательств! Какая из твоих книг самая важная? Какую из работ считаешь наивысшим личным достижением? Меррилл: Как только книга опубликована, я стараюсь не оглядываться назад, предпочитая сосредоточиться на текущем моменте, как сейчас на этом интервью, например. И если уж я должен объявить фаворита среди собственных книг, я назову «Лодку» моей самой завершенной поэтической работой, а Things of the Hidden God: Journey to the Holy Mountain, возможно, главным личным достижением как минимум моего сознания. «Остануться только гвозди. Сцены балканских войн» была самой смелой для написания, The Grass of Another Country: A Journey Through the World of Soccer самой веселой, а Self-Portrait with Dogwood - самой личной. Но самая важная работа на данный момент, наряду со стихами, эссе и рецензиями, это биография моего предка, первым приехавшего в новый свет, Роджера Уильямса. Он помог мне озвучить идею «свободы совести», центрального понятия основополагающих документов моей страны и использовать ее для того, чтобы разобраться в том продолжающемся эксперименте со свободой, который ведет Америка.
Записал Юрий Серебрянский Фото christophermerrillbooks.com
