Редактор Esquire Ольга Малышева пообщалась с русскоговорящими жителями разных стран и задумалась о сходствах и различиях.

русский язык

Глобализация и локализация – два взаимоисключающих, казалось бы, тренда, которые параллельно существуют в современном контексте. Чем больше мы погружаемся в мировой порядок, тем больше держимся за собственный, местный, уклад.

Я ехала в Эстонию на встречу русскоязычных драматургов, живущих за пределами России. Это были авторы из Казахстана, Беларуси, Украины, Израиля, Литвы и Башкортостана (который формально хоть и субъект РФ, но автономная республика с собственным государственным языком). Язык – это все-таки очень мощный инструмент объединения, и казалось бы, у цивилизаций, говорящих на одном языке, должно быть множество точек соприкосновения. Только, как говорится, так-то оно так, да не совсем так.

В Таллинне, как, впрочем, и в Риге, и в Вильнюсе – русская речь на улицах звучит достаточно часто. Может, не настолько, как в Алматы – но все же. Но театр, который встречал драматургов в Эстонии – русский, он государственный, дотируемый из казны. Такие русские театры, театры диаспоры, есть во всех прибалтийских странах (как и у нас есть – немецкий, корейский и уйгурский).

Но у каждого из нас, драматургов, был свой русский.

В моем, казахстанском, есть «қойшы» и «шаршадым», в башкирском русском есть «курут» и «губадия», в беларуском – «чыво» и «хтосьци», в литовском – вроде и слова все знакомы, но музыка языка совсем другая.

И мы прекрасно друг друга понимаем, хотя каждый держится за уникальность собственного, локального, русского, и это всячески подчеркивает.

Свое, локальное, становится важно и ценно особенно тогда, когда ты далеко от дома. Я угощаю всю компанию шоколадом «Казахстан» и выясняю, что московская художница, которая работает сейчас на проекте в Русском театре в Таллинне, родом из Караганды.

В центре Таллинна мы пьем чилийское вино и едим французский сыр. И говорим о советском детстве, которое у нас было общее, о девяностых, которые во всех, уже постсоветских, странах были так похожи. О современности, где различий уже больше.

Беларусы рассказывают, как еще несколько лет назад считалось неприличным отвечать по-русски, если к тебе обращаются на беларуском. Сейчас по-другому, сейчас проще, сейчас все равно. У моей коллеги из Алматы свой пример: ее пьесу, написанную по-русски, перевели на казахский язык и поставили в региональном театре. Поехать на премьеру она постеснялась: ее бытовой казахский не настолько хорош. Беларусам такая проблема практически не знакома – и языки похожи, и контекст другой.

В этом смысле гораздо больше общих точек у нас с Башкортостаном: там тоже есть русский театр, но в быту местные говорят по-башкирски. И язык, и культура там – тюркские, это практически ощущение братства, но парадокс: Уфа – российский город. Хотя ментально башкирский драматург из Уфы мне, русской казахстанке, ближе, чем русский из Москвы, например.

Глокализация – глобализация+локализация – это, похоже, главное слово ближайших десятилетий.

У нас есть неограниченные возможности передвигаться по миру реально или виртуально, вместе с тем, казахстанский паспорт, к примеру, на 59 месте в мире по рейтингу путешествий. На границе с Эстонией в этот раз я провела времени больше, чем обычно, из-за нестыковок в базе отпечатков пальцев (это уже не говоря о том, что сама процедура получения Шенгенской визы всегда имеет оттенок унижения).

Символично было, что на неделе в Астане, на съезде глав мировых религий, мероприятии, казалось бы, объединяющим, первым был разговор о новом железном занавесе. При видимой открытости мира, границы, в том числе и информационные, становятся все крепче.

В самолете из Таллинна в Стамбул я познакомилась с двумя русскими эстонками из Нарвы. «Куда вы летите?» — спросили они. «В Казахстан». «Ого! По путевке?» «Нет, я домой лечу». «В Ташкент?» «Нет, в Алматы» «Но потом же в Ташкент?» «Ташкент – в Узбекистане». Финал получился неловким. Хотя, с другой стороны, зачем русским в Таллинне знать, где находится Казахстан. Они вообще в Анталию летели.

Мне в этой истории интересно другое. Если бы в той компании русскоязычных драматургов оказались авторы из Украины (а таковой планировался, но не смог прилететь), или Узбекистана, или Грузии, или Чечни – насколько отличалась бы риторика обсуждения пьес и приватных разговоров?


 

Поделиться: