Я родился на Крайнем Севере. Под Магаданом на берегу Охотского моря есть поселок закрытого типа Ола. Моего отца, военного, который позже пройдет первую и вторую чеченскую, отправили туда по распределению. Мама поехала за ним. Тем, кто работал на Севере, раньше квартиры давали, льготы. С надеждой на это ехали.
Мы жили в строительном вагончике. Вагончики были расставлены по периметру, посередине – плац. Пространство было поделено на комнатки шторами из бусин. У меня была отдельная кровать, уроки делал на кухонном столе. Печь топили дровами из ближайшего леса. Отец был капитаном, поэтому дрова кололи солдаты; в мои обязанности входило поддержание огня. Отец с вечера затопит, а рано утром ему на работу, поэтому ночью я вставал, чтобы подкинуть дров. Еще для поддержания тепла в доме оленьи и собачьи шкуры стелили, а в сани – медвежьи, они более шерстяные.
Детсада не было. В школу я ходил в районном центре. Километров 5 в одну сторону, в любую погоду.
На меня надевали тулуп из оленьей кожи, унты, шарф шерстяной – его не продувает, на голову шапку-ушанку. Зимой мы, бывало, ходили в школу по лабиринтам, которые были выше нас. Лабиринты рыли солдаты. Когда начиналась вьюга, в поселке отключали свет. Вьюга звучит как… два пальца в рот – вот такой свист, только очень громкий. Смотришь в окно – ничего не видно, стена белая, как молоко. Двери у нас были не наружу, а вовнутрь – иначе не откроешь. Да и так не легче. Когда заметало, отец звал меня расчищать. Из окна выпрыгиваешь головой вниз, пока тебя за ноги держат. Потом встаешь, обуваешься и начинаешь расчищать. Мы возле своего вагончика, соседи – возле своего, так поселок и разгребался.
Обморожение у меня случилось один раз: мне было лет 12, когда я упал в январское море с баржи – поскользнулся на ледяной корке. Хорошо, один морячок увидел и быстро вытащил. Лечение было серьезным, меня обкалывали наркотиками, но все равно было больно. В нескольких километрах от нас находилось чукотское поселение: родители поехали туда за тюленьим жиром и недели две обмазывали меня им с ног до головы. Он как сало: растапливаешь, даешь немного остыть, наносишь на кожу. Люди там нечасто болеют. Заболел – в баню, самогонки. Бани там замечательные, из настоящего сруба.
Полярный день длится недели две, полярная ночь – также, в остальное время день-ночь, день-ночь…Но дальше на север – там по полгода дни и ночи. В полярные дни мы задергивали специальные черные занавески.
Отец держал 40 собак. Он не был заводчиком, на Севере у всех так. Собаки постепенно размножаются, отдавать некому – у всех свои, на улицу же не выгонишь. Они жили в загоне: по бокам – стойла с сеном, посередине – дорога. Их дрессировали для разных нужд: одних – пасти оленей, вторых – катать сани, третьих – охранять дом. Собак на ночь привязывали, потому что вокруг волки. У меня было семь личных собак, я с 13 лет сам запрягал и ездил на них.
Хаски – прелестные собаки, умные, преданные. Уезжая, мне особенно трудно далось расставание с ними. Через два месяца после этого наша хаска, единственная из всех, кто был вхож в дом, умерла. Тетя рассказывает: два месяца ничего не ела, тосковала. Я в 2010 году привез родственникам из Олы хаску в подарок, но она умерла зимой от жары. Мы проснулись утром, а она преставилась. Хаска не такая собака, которую можно держать дома или во дворе на привязи. Если у нас держать эту породу, то надо выезжать каждый день или через день куда-то в горы – привязывать к ней баллон для тяжести, чтобы бегала, разминалась. Когда я был совсем маленький, ко мне очень привязалась хаска по кличке Лиза. Она была на привязи, а я рядом играл. Мама рассказывает: «Делаю что-нибудь на кухне и через окошко наблюдаю, как Лиза «нянчится» с тобой. Как начнешь отползать далеко, дальше чем длина ее цепи, так за ворот возьмет тебя и к себе подтаскивает…»
Рыба, икра, оленина и иногда, если мужики на охоту пойдут, то медвежатина – вот наш рацион.
Икра вообще классная, настоящая, из Охотского моря. Мы с отцом сами ловили рыбу – домой приходим, матери отдаем, она солит. Трех-, пятилитровые банки с красной икрой стояли в ряд, как у других варенья с соленьями. Икра была на завтрак, обед и ужин. К нам раз в неделю с Большой земли прилетал вертолет с провиантом. Мы с пацанами бегали и меняли у пилотов банки с икрой на 2-3 бутерброда: хлеб, масло, сыр, по ломтику огурца и помидора.
Машин в советское время там не было. К нам невозможно было добраться на транспорте, только по воздуху. Очень далеко ехать, очень много снега. Также в советское время не было огородов, коров и кошек. Сейчас уже все появилось. Холодильники и тогда были – хоть и холодно вокруг, но не будешь же во время вьюги на улицу выходить. Молоко коровье нам привозили, еще было молоко оленье.
С теплотой вспоминаю общение с чукчами, я у них в чуме часто в гостях бывал. Чукчи – хорошие люди, добрые, все окрестности знают, умеют выживать, печку топят рыбой. Рыба сушеная отлично горит, хороший жар дает. Парнишки-чукчи маленькие, вонюченькие: они вообще не моются, только все время обмазываются жиром тюленьим, чтобы не мерзнуть. Чум хоть и отапливается, там все же холодно.
А летом достаточно жарко – до +25°C. Мы с пацанами раздевались и купались в Охотском море. Температура воды градусов пять. Сейчас даже не знаю – нырнул бы? – зато после этого здесь я зимой в кофте и тонкой куртке хожу. Еще с пацанами и девчонками любили ходить на болото – знали тропу, как пройти на островок зеленый с травой посередине. Собирали там клюкву кислую-кислую. Родители ругали нас, но мы продолжали забираться туда. Я помню холода до -50-60°C. Мороз сухой, так, как у нас, не чувствуется. Но если слеза выкатится, то, не достигнув половины лица, замерзает. Мы прикалывались: брали теплое пиво, успевали сделать один глоток, и оно прямо на глазах становилось ледышкой.
Однажды с отцом мы пошли на речку рыбу ловить. А метрах в трехста от нас – медведи. Рыба, когда на нерест идет, плывет вверх по течению, на водопадах прыгает, вот они как раз стояли на порогах и ловили.
И так дрались меж собой, что страшный рев стоял. Я испугался поначалу, но отец говорит: «Чего боишься? Пока зверя не тронешь, он тебя не тронет». Потом разошлись: мы – домой, медведи – в лес.
Когда мы переехали в Алматы, мне было 15 лет. Я сильно заболел: давление скакало, из носа, ушей, глаз кровь шла. Матери сказали: «Увозите его обратно в Магадан, он у вас тут умрет». Но родители нашли одного врача – она сама с Севера была и пообещала поставить меня на ноги. Через две недели я поправился.
В первый и единственный раз я вернулся на Север в 2010 году, поехал в гости к тете. Надел толстый бараний тулуп «Пилот», а когда вышел с самолета, показалось, что в рубашке стою. Встречать меня приехали все 23 одноклассника. Хоть сейчас есть машины, за мной приехали на санях. Тетя привезла унты, оленью шубу, шапку, переоделся прямо в аэропорту. Управлять санями я отказался, все забыл. Укрылся медвежьей шкурой – и поехали. До дома тети я добрался только через несколько дней, все по гостям ездил.
Жизнь рядом с Северным полюсом – особенный опыт. Там я понял, что люди могут выжить везде. Жизнь бьет ключом даже там, где, казалось бы, нет никаких подходящих условий. Что животные – не враги, а друзья. Что общий язык можно найти со всеми. Что человек – далеко не венец природы, а лишь часть ее.
Записала Ольга Ходорева
