Евгений Танков, юрист, 35 лет.
Вот уже две недели я сижу в камере СИЗО. У меня почти ВИП-условия – уютно, светло и довольно тепло. Вежливый тюремщик постоянно справляется, не нужно ли мне выключить свет или еще чего. А недавно по линолеуму – коричневая имитация гранита – прошествовал паук. Так что я не один, и все не так уж плохо, если забыть о том, что мне грозит пять лет тюрьмы. Суд будет судить меня за то, что я высмеял абсурд, творящийся в его же стенах.
К своей акции я тщательно готовился, каждый свой жест и слово спланировал заранее. Моей целью было выразить несогласие с решениями судьи Алшинбекова, которые сходят ему с рук, как, впрочем, и другим его коллегам. Я делал это уже не раз, однажды предложил вызвать в суд кардинала Ришелье, и суд выписал официальную повестку. А на другом процессе меня признали госорганом. Много было нелепостей.
В тот день, 19 марта, я хотел принести на судебное заседание топинамбур или кабачок и сигары. Но в магазинах ни того, ни другого, ни третьего не оказалась, поэтому мне пришлось купить пачку сигарет «Черный капитан», а вместо топинамбура – зеленый перец.
В фойе суда меня встретил оппонент, представитель ответчика Игорь Митин, и мы вместе прошли в зал заседаний. Там уже сидели люди. Я начал раскладывать на скамье припасенные предметы: пять розовых мухобоек, одну черную обшарпанную пешку, кубик двенадцатигранный, зеленую зажигалку и гильотину для сигар. Отдельно на стул положил зеленый перец.
Тем временем начался процесс. Судья Алшинбеков заметно нервничал, но делал вид, что ничего не замечает. Секретарь, украдкой поглядывая то на меня, то на него, с трудом сдерживал улыбку. Я предоставил Алшинбекову последний шанс и в очередной раз предложил заявить самоотвод. Он занервничал еще больше, но отказался. Тогда я взял слово.
«Уважаемый суд! – обратился я к участникам заседания. – Я разработал документ, регламентирующий применение телесных наказаний к судьям. Сейчас я предлагаю нашему уважаемому судье воспользоваться мухобойкой для самозащиты!»
И включив функцию видеосъемки на висящем на шее фотоаппарате, двинулся в сторону Алшинбекова. Не сводя с меня глаз, он отправил секретаря за приставом. Я протянул ему мухобойку, ошеломленный слуга Фемиды не двигался с места. Я сделал ложный замах, как бы призывая его к бою, – вскочив с места, судья схватил со стола папку с надписью «Дело» и, прикрываясь ею, устремился к проходу. Я еще несколько раз взмахнул мухобойкой, в ответ Алшынбеков сорвал с моей шеи фотоаппарат и со всей силы шмякнул его об пол. Я бросился спасать свою технику, судья же, путаясь в мантии, оттаскивал меня, растягивая одежду. В этот момент я почувствовал два удара по голове и, обернувшись, увидел Митина, который, бросившись на меня, потянул за руку. Но я на него не в обиде.
Казалось, что противостояние продолжается бесконечно долго. Присутствующие в зале судебных заседаний, разинув рты, смотрели, как мы с судьей боремся и пыхтим. Тут на его мантии треснули швы, и он на секунду ослабил хватку. Я тоже замешкался, оглянулся, – воспользовавшись этим, Алшинбеков и Митин крякнули и дружно на меня навалились. Под тяжестью наших тел гипсокартонная перегородка рухнула, и мы все вместе повалились на пол. И только тогда – словно добивались именно этого – успокоились. Разбитый фотоаппарат было уже не вернуть, я бросил его, поднялся, зажег сигарету «Черного капитана» и потушил ее об зеленый перец. Завершил все-таки свою акцию. Потом наконец-то пришел юный пристав и вывел меня в коридор, где к тому времени образовался затор: это на шум сбежались все работники суда – секретари, судьи, приставы. Глядя на меня с негодованием, толпа галдела и, поддакивая друг другу, наперебой квалифицировала мои действия:
– Это покушение на судью!
– Да-да, покушение!
– Возмутительно!
– Неслыханно!
Вскоре появились стражи порядка – семь полицейских, один из них с автоматом. Через полчаса к ним подоспела подмога, еще пять человек, включая одну даму. Мы вернулись на место происшествия, в зал заседаний, где был составлен протокол. Меня попросили написать объяснительную. Я послушно выполнил требование, исписав 6 листов. Полиция аккуратно собрала разбросанные по залу вещдоки.
– Прокурора не забудьте! – сказал я им, указывая на лежавший в сторонке зеленый перец. Полицейские озадаченно покрутили овощ у себя перед носом и внесли в протокол.
Из суда меня повезли на анализы в наркологию – подышать в трубочку, сдать мочу и кровь. Я к тому времени уже чувствовал себя звездой: меня везде узнавали, приветствовали. Даже в ИВС я встретил не осуждение, а поддержку. Один опер, увидев меня, пришел в такой восторг, что, подговорив коллегу, сфотографировался со мной на камеру своей сотки. Все были крайне любезны, даже услужливы. Пришел какой-то пожилой адвокат с предложением своих услуг, но я отказался. После формального досмотра – мое тело проверили на наличие повреждений – мне выдали железную кружку, резиновые сланцы и проводили в камеру. Я попросил ручку и 4 листа бумаги – принесли, не отказали, в общем, грех жаловаться. Все условия.
В последующие дни мы ездили на очную ставку с Алшинбековым, Митиным и приставом Куатбаевым. Алшынбеков на встрече выглядел потерянным, его руки дрожали, правый мизинец был перехвачен лейкопластырем.
– Порвались связки. Еще ссадина на ноге, – пробормотал он в ответ на вопрос следователя, а потом в сердцах воскликнул: – Тьфу, гадость какая! Позорник! Не мужчина!
Я промолчал. А что говорить? Свое отношение к несправедливому суду я уже высказал. Добавить нечего. А Митин под конец расчувствовался, крепко пожал мне руку и спросил, как можно передать в мою камеру сигареты…
Записала Анар Бекбасова
