Кундузай, 51 год
Последние несколько лет я работаю в Центре психического здоровья на улице Каблукова. Почти в каждом областном центре есть такие, но наша больница – самая знаменитая.
До этого много лет проработала в больнице в поселке Актас в Талгарском районе, где находится самый знаменитый «псих» Николай Джумагалиев. Однажды он задал мне вопрос: «А ты пробовала человеческое мясо? Если бы попробовала, то поняла бы меня». Он все рассказывал мне, что очищает мир от порождений дьявола, шайтана, а все блондинки являются ими.
В Актасе находятся люди, совершившие тяжелые и очень тяжелые преступления; по признанию суда – в невменяемом состоянии. Режим у больных и служебного персонала почти одинаковый – крайне строгий. Никаких колюще-режущих предметов, стеклянной или другой бьющейся посуды, закрытая одежда, полный запрет косметики, открытых плеч и юбок выше колена. Есть даже такое пикантное правило: во время месячных на работу желательно не приходить либо держаться подальше от пациентов, так как они чувствуют это и могут возбудиться. Больные лечатся или, вернее сказать, сидят в клинике по 10-15 лет без контактов с внешним миром и соответственно с женщинами, поэтому есть риск.
Такие ограничения как бы уравнивают, роднят всех обитателей психиатрической клиники. Но, как ни странно, работающие в нашей системе в других местах уже не приживаются – не могут. Все, кто уходил, потом возвращались, несмотря на маленькие зарплаты. В это трудно поверить, но даже успешный бизнес бросали. Наши пациенты, они завораживают, что ли, ты начинаешь помогать и уже не можешь остановиться.
Самое сложное в нашей работе – заглянуть человеку в душу. Пока нет таких приборов, которые могли бы читать мысли, поэтому все зависит от чуткости врача. В остальных областях медицины намного проще – взял анализы, просканировал прибором, поставил диагноз – и проводи лечение. Нам же надо внимательно изучать все в пациенте – каждое слово, походку, осанку, мимику, взгляд, манеры, поведение. Важна любая мелочь. Мы ежедневно проверяем состояние пациентов, вплоть до зубов, потом беседуем – какие у него на сегодня планы, о чем думает, чего хочет. Также изучаем родственников – часто фактор развития болезни находится в семье. Хотя я бы сказала, что наши пациенты не болеют – они страдают. Это важно понимать.
Предрасположенность к психическим расстройствам передается по наследству, но это не значит, что человек обязательно унаследует само расстройство. Он может его приобрести от сильных стрессов, душевных, физических травм, после инфекционных заболеваний. Очень часто человек просто не может найти свое место в мире – он слишком примитивен или, наоборот, слишком сложен для него. Вот дети известных художников, музыкантов, артистов часто страдают, уходят в себя. Среди моих пациентов было много таких. Они очень талантливы, но слишком зациклены на чем-то одном.
Основной наплыв в наших палатах происходит осенью и весной – это те самые сезонные обострения. В последнее время большой приток молодежи – китайские синтетические наркотики, курительные смеси и даже энергетические напитки доводят их до психоза, который часто перетекает в шизофрению. Еще страдают от неразделенной любви, например, мне запомнилась девочка, без остановки говорившая только о Тимати, целыми сутками рассказывавшая выдуманные истории из их совместной жизни. Главный фактор помощи и излечения – отношение людей, общества. Можно сколько угодно выделять денег, покупать лучшие препараты и применять современные методики – без соответствующей культуры у таких людей не будет нормальной жизни. Ведь их стесняются даже самые близкие люди, родные. На Западе считается само собой разумеющимся сходить к психотерапевту после сильного стресса, а у нас это скрывают, стыдятся.
Между тем шизофрения распространяется и часто протекает скрытно, незаметно для окружающих. А медицина до сих пор не знает ее причин и не имеет эффективных методов лечения. Родственники до последнего не хотят признавать, что член их семьи страдает шизофренией, списывают на сглазы, проклятья. Стало популярным возить больных в Киргизию, где местные знахари держат их в зинданах, дают травы и доводят до полного помешательства. К нам таких несчастных привозят в крайне запущенном состоянии – едят с ложки, не ходят самостоятельно в туалет, – их трудно, а порой уже невозможно вытащить. В лучшем случае мы можем определить истинные причины и ввести пациента в состояние ремиссии, когда за счет медикаментов он пребывает в спокойном, апатичном состоянии. Полное излечение шизофрении невозможно.
Бред и бредовые идеи трудно поддаются коррекции. Любой разговор пациент либо не воспринимает, либо делает такие умозаключения, фантазии, которые только усиливают состояние. А придя в себя, человек не помнит, о чем говорил, и не верит, что мог сказать и делать такие вещи. Мы не имеем права рассказывать им, но часто это делают другие пациенты или родственники. Они потом извиняются, руки целуют.
Вообще, чем старше возраст, в котором начали проявляться симптомы, тем больной опасней для своих близких – почему-то именно на них он концентрирует агрессию. Бывает, что нападают и на нас, дерутся, пинают – человек делает медработников частью своего бреда и видит в них угрозу.
На территории больницы категорически запрещен чай – он нейтрализует действие медикаментов, нейролептиков, а купированное состояние нельзя прерывать ни на день. Однажды пациент выпросил у меня чашку и случилось именно то, что я описала чуть выше. Он напал на меня, и все обошлось только благодаря бдительности коллег, санитаров.
Но вопреки всему изложенному, пациентов не держат на привязи к кровати, как это показывают в фильмах, только на время могут фиксировать лентами, если больной пребывает в крайне возбужденном состоянии. Чаще всего пациенты сами этого просят: «Я боюсь, что могу что-нибудь натворить, я плохо себя чувствую, у меня такое состояние сейчас, в голове шум и столько голосов, я что-то натворю, у меня раскалывается голова от голосов, они что-то требуют от меня, я не могу вам объяснить, я не могу себя контролировать. Поставьте мне укол или привяжите поскорей».
Мы стараемся учить больных контролировать себя в подобном состоянии, чтобы справляться без медикаментов. Учим также их родных. Недавно в Актасе открылись специальные курсы для родственников – доктора учат людей, как вести себя, как ухаживать после выписки, как адаптировать больных к нормальной жизни.
Таких людей, к которым опасно приближаться, как в «Молчании ягнят», сегодня нет. Потому что есть современные препараты – государство закупает их по очень высокой цене, например из Франции, и пациенты вполне адекватны.
Из навязчивых маний сегодня популярно быть президентом или сыном какого-нибудь лидера. Сталиных много стало, всех не упомнишь. Интересным пациентом у меня был «сын» Валентины Терешковой, уверенный, что мать бросила его ради полетов в космос. От этой идеи он так и не избавился.
«Дети», «племянники» крупных казахстанских политиков тоже часто попадают к нам – они, как правило, угрожают, обещают всех уволить и наказать. Некоторые очень религиозны, это мы уважаем, поддерживаем. Один пациент чуть ли не каждый месяц менял религию и неистово следовал каждой новой вере, даже имя менял – сегодня Манас, а завтра уже Миша, вчера делал намаз, а завтра просит батюшку пригласить, чтобы крестил его. По старому имени назовешь – обижается. Потом я в отпуск ушла, вернулась – он опять Манас.
Состояний бреда очень много – один пациент считал, что кругом спрятаны камеры, за ним следят, травят его, поначалу ничего кроме молока не пил и не ел. Только после того, как мы стали есть одну еду вместе с ним, поверил нам. Другой видел себя среди лошадей – постоянно гладил их, кормил, ругал.
Когда я только приступила к работе, мне было морально тяжело – привезут, к примеру, пациента, изнасиловавшего и убившего маленькую девочку, но признанного невменяемым. Как относиться к нему? Вроде ненавидишь всей душой, но, с другой стороны, понимаешь, что несчастный сам нуждается в помощи. Общественность готова собственными руками лишить его жизни, а мы ухаживаем за ним, кормим 5 раз в день, ногти подстригаем; что-то не так сделаешь в отношении убийцы – заставят объяснительную писать, могут и уволить. Восемь, десять человек круглые сутки ухаживают за насильником и убийцей – это ли гуманизм? Где он начинается и где кончается? Вправе ли мы вообще осуждать, судить и распоряжаться судьбами таких людей? А ведь они после 10, 12 лет лечения и пары лет реабилитации выходят на свободу, получают специальную пенсию, если есть жилплощадь – сохраняется полностью. На такой работе невольно становишься философом.
Джумагалиева тоже теоретически могут выпустить, сейчас он абсолютно нормальный – но вряд ли хоть один суд пойдет на это: учитывая отношение общества, ни один судья не возьмет на себя такую ответственность. Кто захочет быть виноватым, если завтра он опять зарежет пухленькую блондинку? Сегодня он спокоен, но мы знаем, как быстро может измениться настроение, даже один неверный взгляд на него способен привести к трагедии.
Иногда к нам приходят актеры театра, если играют что-то связанное с душевнобольными. В последний раз приезжали, когда ставили «Полет над гнездом кукушки». Общались с пациентами, разговаривали – они ведь бывают интересными людьми. Тот же Джумагалиев – очень хороший мастер-часовщик, любые часы может починить – от настенных китайских до швейцарских.
Легенды о том, что некоторые попадают к нам специально, за деньги, дабы избежать уголовной ответственности, – полная чушь. За всю свою практику не встречала таких, а не заметить особых пациентов было бы невозможно. Признание недееспособным, психически больным – намного хуже тюрьмы, ведь ты до конца жизни попадаешь под полную опеку государства, потом даже пенсию не сможешь самостоятельно получить. Человек полностью выпадает из общественной жизни, утрачивает идентичность, собственность на свою личностью, теряя право даже ставить где-либо подпись.
А вернуться обратно, сделать себя опять «нормальным» почти невозможно.
Записал Марат Чиналиев
