Евгений Абдуллаев, поэт, прозаик, литературный критик, 46 лет.
Китайские иероглифы, по преданию, возникли из созерцания императором Фу Си знаков на спине явившегося ему священного дракона.
Кириллица была создана святым Кириллом после долгой молитвы.
В духовном центре армян – Эчмиадзине – хранятся буквы армянского алфавита из золота и драгоценных камней.
«Орфография – явление религиозное, вроде соблюдения поста», – говорит один из героев романа «Орфография» Дмитрия Быкова. Религиозное или нет, но, безусловно, важное.
Столкновение латиницы и кириллицы началось буквально с того момента, когда константинопольские миссионеры святые Кирилл и Мефодий создали свою азбуку для моравов. Конкурентами Кирилла и Мефодия – баварскими миссионерами, писавшими латиницей и ее насаждавшими, – это было воспринято как ересь. Начались доносы; последовал вызов Кирилла и Мефодия в Рим, к папскому престолу, на выяснение.
В Риме создателей новой азбуки, кстати, неожиданно оправдали. Но это уже другая история.
В принципе, латиница ничем не лучше кириллицы. А кириллица ничем не лучше латиницы. Это две сестры. На первый взгляд их легко спутать – пока не выскочит какая-нибудь «Щ» или «Q». В плане удобства они одинаковы.
Письменность никогда не вводится и не отменяется по соображениям удобства. Или красоты букв. Или почтения к литературе, которая на ней создана.
Письменность – это не просто инструмент общения между людьми. Это инструмент общения власти с народом. Даже, прежде всего, власти – самой с собой. Поскольку власть – существо многоголовое, ей важно самой с собой договориться и саму себя убедить, чтобы головы вели себя хорошо и не кусали друг друга.
С этой целью в конце тридцатых годов народы бывшего Туркестанского края, до того едва «переехавшие» с арабицы на латиницу, были осчастливлены кириллицей. Кириллизации, впрочем, подверглись почти все советские народы; только грузинам и армянам было позволено не кириллизироваться. Власть действовала по принципу: одно государство – одна письменность; шла консолидация элит, последние сторонники сближения с Западом (такие еще оставались) либо физически исчезали, либо спешно мимикрировали.
С нынешней латинизацией – схожая история, пусть и не такая драматическая; но, как заметил один мыслитель (писавший на латинице, но миллионно растиражированный на кириллице), история повторяется дважды: первый раз в виде трагедии, второй раз – в виде фарса.
Переход с арабской письменности на латиницу и затем на кириллицу был трагедией: ломалась многовековая преемственность, изымались книги на «отсталой» письменности, репрессировались люди…
Постсоветский переход обратно на латиницу происходит по законам фарса. С точки зрения обычного человека невозможно понять, зачем в государстве с поголовной (или почти) грамотностью менять письменность, которой эта грамотность обеспечена, на другую. Да и речь идет о замене не египетских письмен, шумерской клинописи или узелкового письма инков… Даже не китайских иероглифов (от которых, замечу, сами китайцы и японцы не собираются отказываться).
Почему же в начале 90-х – узбекский, а в середине 2010-х – казахский истеблишмент решил вернуться к латинице?
Объединять, правда, эти два случая можно лишь с оговорками. Узбекистан наступал на грабли латинизации при других условиях. Начало девяностых – период разно-образных экспериментов, которые бывшие республиканские элиты, приплюснутые свалившейся на них независимостью, ставили сами на себе и на подручном населении. В Узбекистане, к тому же, переходу на латиницу предшествовал короткий «медовый месяц» с Турцией. Я как раз работал в те годы в одном институте, куда любили заезжать американские гости. Обязательным вопросом на этих встречах был о том, какой модели – «турецкой» (произносилось с теплотой в голосе) или «иранской» (теплота мгновенно исчезала) – собирается следовать Узбекистан. Как на хорошем экзамене, звучал бойкий ответ: «по турецкому». Следовали удовлетворенные улыбки.
Впрочем, дело было не столько в Турции, отношения с которой вскоре похолодели и слегка опушились инеем, и не в Штатах. И даже не в стремлении бывших советских (ставших в одну ночь постсоветскими) руководителей поменять государственный декор, не меняя по существу самой системы. Дело было в поисках консенсуса внутри самих элит. Одних чуть ободрить, других охладить. Переходом на латиницу, с одной стороны, посылался сигнал поднимавшим голову религиозным элитам, чаявшим возвращения арабской письменности. С другой – части еще остававшегося в госструктурах русского чиновничества. С третьей – перехватывалась инициатива у националистической оппозиции, которая активно играла на «языковых» лозунгах…
За решением перейти на латиницу в Казахстане тоже, вероятно, мерцают какие-то причины – и в чем-то даже схожие. Свои какие-то трещины внутри элит. Вообще, у любого бессмысленного решения всегда есть какие-то причины и доводы; отчего, однако, оно не перестает быть бессмысленным. Впрочем, и не слишком опасным. Скорее всего, через лет десять после перехода на латиницу все мягко затормозится на том же, что и в Узбекистане. На сосуществовании двух письменностей. Не очень комфортном и логичном, но ведь и к абсурду можно приспособиться, если не слишком его замечать.
Пример Азербайджана, на который иногда ссылаются, тут не слишком показателен. Там и население в два раза меньше, чем в Казахстане (не говоря об Узбекистане), и страна помоноэтничней, и уровень национализма повыше, и Турция – друг и сосед. Собственно, еще во времена советского перехода на латиницу азербайджанская интеллигенция была в авангарде процесса – чего нельзя было сказать о казахской или узбекской.
Впрочем, кто-то от этой «смены букв», думаю, выиграет. Как ни парадоксально это звучит – литература. Писатель, литератор – существо с повышенной чувствительностью к окружающим его словам и тому, как они написаны. И то, где для обычного здравомыслящего человека – просто бессмысленная и затратная замена одной орфографии на другую, для человека пишущего – боль и трещина в мире. А там, где боль, где языковая травма – там рождаются новые и замечательные тексты. Лучшая литература создается не там, где язык и письменность незыблемы, а там, где они напоминают пункт приема стеклотары после взрыва. И в этом смысле серьезная литература – неважно, создается она на казахском, узбекском, русском, – с переходом на латиницу, возможно, даже окажется в своеобразном выигрыше. Писать мы будем все лучше, все больнее.
С чем я нас, увы, и поздравляю. Насчет остального – посмотрим.
Иллюстратор Зоя Фалькова
