Политолог Адиль Нурмаков объясняет, что стоит за словами президента на публичных выступлениях, когда они прочитаны не по бумажке.
Пока отечественные и иностранные масс-медиа обсуждают слова первого руководителя Казахстана о незаменимости первых руководителей, а пресс-служба президента объясняет, что именно он имел в виду, важно обратить внимание на другое.
Наблюдательные граждане уже заметили, что моменты, когда глаза президента отрываются от заранее подготовленного текста, являются наиболее интересными и, подчас, самыми важными во всем выступлении. Иногда он прерывает речь на русском языке для короткого заранее неподготовленного пассажа на казахском языке. Иногда вставляет экспромт-шутку, которую потом несколько дней обсуждают СМИ и комментируют политологи. Но часто это является признаком нетипичного раздражения президента, гнева и досады. И последний случай как раз из таких.
Чтение по бумажке малозначимых эвфемизмов, оксюморонов и комбинаций модных терминов из чиновничьего глоссария, мигрирующих из послания в послание, можно уже считать символом благополучия в авторитарном государстве (исключение составляют более молодые диктаторы вроде беларуского Лукашенко и латиноамериканские вожди, у которых совершенно иные бэкграунд и культурные коды). Эмоциональные эскапады, взрывающиеся посреди монотонного бюрократического текста, — это моменты истины, откровения и психологический показатель тревоги. Это наболевшее и не терпящее формализма.
На месте президента я бы тоже заволновался. Резервы уходят в песок, экономика так и не стала диверсифицированной, а цена на нефть уже упала, хотя еще совсем недавно казалось, что этого не случится до 2030 года (что для многих является синонимом слову «никогда»). Рабочая сила переоценена, производительность труда низка, утверждают международные эксперты — но если нам переплачивают, почему тогда большая часть населения едва сводит концы с концами и живет в долг. Граждане на работе и дома беспокойно обсуждают будущее тенге, но вскоре многим из них придется вести такие разговоры только дома (повезло еще, если он не в ипотеке) — массовые увольнения, вероятно, всего лишь вопрос времени, и не только в нефтяном секторе.
С точки зрения президента, творится черт знает что и черт знает почему, ведь все было совсем по-другому. Денег еще недавно было в избытке, а теперь их становится все меньше. И те, что есть, теряют в цене. Субсидировать отрасли уже невмоготу, и людей пугает то, что говорят чиновники про хлеб, бензин и прочее. Массовая приватизация запоздала и едва ли заинтересует крупных инвесторов. Уже и не вспомнить, зачем государство выкупало то, что теперь пытается снова продать. Социальные обязательства нужно удержать, но сделать это будет очень трудно.
Остается отчитывать подчиненных, которые за золотое десятилетие нефтедолларового счастья разучились работать вне зоны комфорта. Бюрократическая машина подстроилась под режим сырьевой экономики, потому что не составляет труда привыкнуть к режиму легких денег. Бюджеты, которые не можешь освоить, штатный аврал при визите проверяющих и оптимистичные отчеты, которые никто не анализирует. Временами в тебя может ткнуть пальцем Счетный комитет или прокуратура, но никто не отменял правила смягчения почти любого приговора после принятия подсудимым дежурной позы лояльности. Не все, но очень многие там, наверху, просто неспособны выйти за рамки этого modus operandi. Они тоже в шоке от ситуации, но упрекать их, призывать к экономии, ответственности, привлечению инвестиций и инноваций — все это в условиях существующей системы так же бесполезно, как и борьба с коррупцией.
Президент совершенно прав, когда говорит, что нынешнее положение тяжелее финансового кризиса конца 2000-х, который государство потушило деньгами. Сейчас такой возможности нет — требуются специалисты, имеющие нестандартные решения, а не дежурный «антикризисный план» последних лет. Нужна политическая воля для того, чтобы провести реформы быстро, включая непопулярные меры, а не оглядываться на имиджевые угрозы для собственной власти. В демократическом государстве граждане избирают правительство, соглашаясь на предлагаемые им реформы. В автократии успехом считается убедить народ, что команда, которую выбрал правитель, справится — как это было в конце 1990-х. Где их взять сегодня, как вернуть доверие людей?
Все потоптано.
Адиль Нурмаков
Пока отечественные и иностранные масс-медиа обсуждают слова первого руководителя Казахстана о незаменимости первых руководителей, а пресс-служба президента объясняет, что именно он имел в виду, важно обратить внимание на другое.
Наблюдательные граждане уже заметили, что моменты, когда глаза президента отрываются от заранее подготовленного текста, являются наиболее интересными и, подчас, самыми важными во всем выступлении. Иногда он прерывает речь на русском языке для короткого заранее неподготовленного пассажа на казахском языке. Иногда вставляет экспромт-шутку, которую потом несколько дней обсуждают СМИ и комментируют политологи. Но часто это является признаком нетипичного раздражения президента, гнева и досады. И последний случай как раз из таких.
Чтение по бумажке малозначимых эвфемизмов, оксюморонов и комбинаций модных терминов из чиновничьего глоссария, мигрирующих из послания в послание, можно уже считать символом благополучия в авторитарном государстве (исключение составляют более молодые диктаторы вроде беларуского Лукашенко и латиноамериканские вожди, у которых совершенно иные бэкграунд и культурные коды). Эмоциональные эскапады, взрывающиеся посреди монотонного бюрократического текста, — это моменты истины, откровения и психологический показатель тревоги. Это наболевшее и не терпящее формализма.
На месте президента я бы тоже заволновался. Резервы уходят в песок, экономика так и не стала диверсифицированной, а цена на нефть уже упала, хотя еще совсем недавно казалось, что этого не случится до 2030 года (что для многих является синонимом слову «никогда»). Рабочая сила переоценена, производительность труда низка, утверждают международные эксперты — но если нам переплачивают, почему тогда большая часть населения едва сводит концы с концами и живет в долг. Граждане на работе и дома беспокойно обсуждают будущее тенге, но вскоре многим из них придется вести такие разговоры только дома (повезло еще, если он не в ипотеке) — массовые увольнения, вероятно, всего лишь вопрос времени, и не только в нефтяном секторе.
С точки зрения президента, творится черт знает что и черт знает почему, ведь все было совсем по-другому. Денег еще недавно было в избытке, а теперь их становится все меньше. И те, что есть, теряют в цене. Субсидировать отрасли уже невмоготу, и людей пугает то, что говорят чиновники про хлеб, бензин и прочее. Массовая приватизация запоздала и едва ли заинтересует крупных инвесторов. Уже и не вспомнить, зачем государство выкупало то, что теперь пытается снова продать. Социальные обязательства нужно удержать, но сделать это будет очень трудно.
Остается отчитывать подчиненных, которые за золотое десятилетие нефтедолларового счастья разучились работать вне зоны комфорта. Бюрократическая машина подстроилась под режим сырьевой экономики, потому что не составляет труда привыкнуть к режиму легких денег. Бюджеты, которые не можешь освоить, штатный аврал при визите проверяющих и оптимистичные отчеты, которые никто не анализирует. Временами в тебя может ткнуть пальцем Счетный комитет или прокуратура, но никто не отменял правила смягчения почти любого приговора после принятия подсудимым дежурной позы лояльности. Не все, но очень многие там, наверху, просто неспособны выйти за рамки этого modus operandi. Они тоже в шоке от ситуации, но упрекать их, призывать к экономии, ответственности, привлечению инвестиций и инноваций — все это в условиях существующей системы так же бесполезно, как и борьба с коррупцией.
Президент совершенно прав, когда говорит, что нынешнее положение тяжелее финансового кризиса конца 2000-х, который государство потушило деньгами. Сейчас такой возможности нет — требуются специалисты, имеющие нестандартные решения, а не дежурный «антикризисный план» последних лет. Нужна политическая воля для того, чтобы провести реформы быстро, включая непопулярные меры, а не оглядываться на имиджевые угрозы для собственной власти. В демократическом государстве граждане избирают правительство, соглашаясь на предлагаемые им реформы. В автократии успехом считается убедить народ, что команда, которую выбрал правитель, справится — как это было в конце 1990-х. Где их взять сегодня, как вернуть доверие людей?
Все потоптано.
Адиль Нурмаков
