Андрей Трегубенко

28 апреля 2018

Знаешь, что такое ария? Если в драматическом спектакле два человека поговорили, один ушел, а другой ему вслед – «а-ах» – просто вздохнул, то в опере этот вздох и есть целая ария.

Когда я пришел в театр, были такие люди, с которыми не спорил никто. Они говорили: «Сегодня я чувствую себя не очень, поэтому мы сегодня играем в этой тональности». И дирижер говорил: «Раздайте другие ноты».

Сейчас мы готовим «Севильского цирюльника» (премьера обновленной постановки состоится в ГАТОБ 28-29 апреля. – Esquire) полностью на итальянском языке. Пятнадцать лет я его пел на русском, в той классической постановке нашего театра, которая прославила Ермека Серкебаева. После нее даже Муслим Магомаев называл Серкебаева лучшим Фигаро Советского Союза.

Не знаю, в какой момент, но понятие «прима» или «премьер» в нашем театре исчезло. Такого не было при наших стариках. Они появлялись, и все по стенкам стояли. Потому что заходила звезда.

У меня было две операции на голосовых связках. Успокаивает только то, что у Карузо – три. То есть запас у меня есть.

Легкий доступ к информации, который дал Интернет, погасил некую ценность, некое предвкушение концерта, оперы, спектакля. Когда я приходил в это искусство, оно стоило дороже.

Когда я сказал отцу, что решил поступать в консерваторию, он сильно огорчился. Таким я его никогда не видел. «Андрей, я не желал бы для тебя нашей музыкантской судьбы». Он очень хотел, чтобы я стал военным.

Семь лет я учился в интернате с военно-морским уклоном. Был такой на Калинина-Пушкина. Над нами шефствовало руководство Северного флота. Это морская дисциплина, это в столовую строем, это речевки, это «Песню запевай!». Было клево.

Андрей Трегубенко

А ты знаешь, что такое, когда ты, будучи ребенком, стоишь, а по коридору чеканят шаг моряки в парадной форме? У боцмана кортик блестит. Золотой! Ты ничего не видишь, только думаешь, как бы этот кортик заполучить.

Начало 90-х, распад Союза, восьмой класс и состояние полной безысходности. Я не могу даже выбрать профессию. Мой интернат расформировали, и все, о чем я мечтал – море, Северный флот – просто рухнуло. Что я вообще умею делать? Без понятия. Знаю языки? Нет. В математике понимаю? Ничего подобного. В химии тоже дальше смешивания магния с марганцовкой в подъезде не ушел. Музыкой тогда даже близко не занимался. И вот с таким опустошением я пришел к вере.

Однажды я сидел у себя в спальне, молился, напевал какие-то гимны, неплохо получалось, и вдруг будто голос внутри: «А ведь ты еще будешь петь по всему миру». Я подумал: «Тааак… Что это за фантазия?» В то время за границей был только мой отец. И то в Болгарии. Да и не было такого понятия «быть за границей», это же закрытое пространство. Даже когда оно открылось, смысла в нем особо не было – мы нищие сидели в своем разрушенном непонятном обществе. И я думал: «Заграница… Странная какая-то идея».

На сегодняшний день из крупных стран я, пожалуй, не выступал только в Канаде, Австралии и Японии.

Я пришел в консерваторию без образования, благо там для таких, как я, было два подготовительных курса. Это очень гуманно.

Принято говорить, что вокалист здоров только один раз в году. То есть, как правило, когда ты поешь, у тебя всегда какие-то проблемы. Ты каждый день можешь выходить из формы и заново ее искать.

Есть десятки опер, которые я просто не люблю. Они не дают мне никаких эмоций. Зато есть несколько вещей в металле, которые я с удовольствием слушаю. Недавно скачал пару песен Сандры. Это из моего детства, это прикольно, но это не значит, что у меня ее постер в ванной висит. Я не делю музыку на стили, мой главный классификатор – нравится или не нравится, дает эмоцию или не дает.

В Алматы я не сталкивался с критиками. Есть люди, которые просто высказывают свои эмоции более или менее профессионально.

Я не читал плохих статей о себе. Меня это настораживает. Даже в Страсбурге один известный критик написал: «Его герой был исполнен очень искренне». Все. Ничего ни об игре, ни об образе. Вот не знаю, похвалил он или поругал.   

Может, это и есть высокий пилотаж актера, когда он готов воплотить любую задачу режиссера. Но если его виденье не по мне, то хоть убей меня. Я не могу представить, как на сцене делать то, что мне не нравится. Я привык делать то, что нравится мне.

Я могу прийти с едой на сцену, оторвать курице ногу, есть и петь. Знаешь, почему? Меня прет. Ну и потому что я не успел поесть во время перерыва.

Я бы не стал заниматься оперой, если бы там не было места для импровизации. 


Записал Артем Крылов

Фотограф Руслан Лисица

Cookie Image Использование файлов cookie

Мы используем куки для улучшения работы сайта. Узнать больше