В 90-е годы фотограф Адриенна Сэлинджер сделала серию портретов американских подростков в спальных комнатах и записала их истории.
ЭЙМИ Д.: Недавно я побывала в Израиле. Сперва было страшно: я слышала про войну, пулеметы, 18-летних детей, расхаживающих с оружием — а ведь это почти мой возраст. Дома все газеты пишут о том, как там плохо. Оказалось, наоборот: там мирно и красиво. Хочу, чтобы все мои друзья побывали там и испытали то, что испытала я.
В прошлом году во время празднования Хануки у моего друга была вечеринка. Я сказала ему, что не смогу пойти, а он не понял почему. Такие у нас религиозные праздники — почти как Рождество или Пасха. Кстати, воскресенье в Израиле — будний день. Работают не только евреи, но и христиане.
После поездки я начала иначе ощущать свою национальность. Раньше я не считала себя еврейкой, будто если бы Холокост сейчас повторился, то меня бы это не коснулось. Но сейчас я поняла, что я еврейка и это бы меня определенно коснулось. Кроме того, меня заинтриговала личность Анны Франк.
Я хочу стать модельером, как Донна Каран. Я люблю дорогую одежду, поэтому мне надо много зарабатывать. Я такая избалованная: все, что я люблю — дорого. Одежду мне покупают родители.
АУТО С.: Мой отец всегда был жестоким человеком. Сейчас он стал будто бы рациональным, от чего еще неприятнее. Он умен, но не образован. Он часто не приходил домой. Мы обычно возвращались на полчаса раньше, чем он, чтобы понять, в каком настроении он будет. Кому-то всегда доставалось, когда он был злой, на кого падет выбор, мы не знали. Иногда мы подставляли друг друга, чтобы не попасть под горячую руку. Один раз он ударил меня топориком. Мы ремонтировали заднее крыльцо, и я должен был помочь ему. Мне было девять или десять лет. Он промахнулся по гвоздю, а я просто попался ему на глаза. Было очень больно. И это только потому, что я попался ему на глаза.
В детстве его самого избивали, поэтому отец считает, что насилие — залог дисциплины. Он может выйти из себя, даже когда внешне кажется спокойным. Я его старший сын, и меня назвали в честь него, так что он хочет гордиться мной. Поэтому так и не может простить мне, что я не оправдываю его надежды.
Я с трудом привязываюсь к людям.
БОБ Т.: Неделю я работал в Comfort Windows (компания по установке окон. — Прим. Esquire), начальник там был прекрасный. С утра он давал задание, я брал окно и выезжал к клиенту. Многие начальники строги, настоящие работяги. Мой же любит пошутить. Что он категорически не приемлет, так это пьянство на работе. Но как только с работой покончено, он сам предлагает выпить. Весь день он спрашивает, не хотим ли мы содовой или еще чего-нибудь. А по утрам готовит работникам кофе.
Три недели назад одному парню дали задание. Когда он приехал к клиентам, тех не было дома. На холодильнике висела записка: «Угощайтесь. Пончики на стойке, кофе уже приготовлено. Когда закончите с работой, возьмите пиво в гараже. Он начал пить, как только дочитал записку. Установил окно, а про отделку совсем забыл. К полудню был совсем пьяным. Начальник уволил его, как только он вернулся в офис. Теперь там висит огромный плакат: «После пива вас уволят».
ДЖЕЙСОН С.: Реконструкцией Средних веков увлекаются многие. Мы проводим турниры, бои, начинаем войны. У нас есть королевства, лично я — в Восточном. Раз в год мы устраиваем большую войну в Пенсильвании, где участвуют шесть тысяч человек. Она длится около недели. Обычно мы воюем тяжелыми мечами, поэтому используем защиту для кистей, паха (это самое важное), колен, локтей и лица. Многие носят исключительно кожаную одежду. По большей части едят мясо, но я вегетарианец. У нас есть шуты и другие развлечения. Многие женщины, кстати, дерутся лучше мужчин.
Я не сражаюсь, потому что у меня нет полного комплекта доспехов. Кроме того, мне не исполнилось 18 лет, а это обязательное условие. Чтобы воевать, нужно пройти тесты, которые покажут, хорошо ли вы натренированы и сможете ли постоять за себя.
Многие мероприятия я не посещаю, просто потому что у меня нет машины, а выходные заняты — я работаю посудомойщиком.
КАРЛОС С.: В три года у меня была нормальная семья: мать, отец, сестра, кошка и собака. Потом от нас ушла мама, родители развелись. С пяти лет я жил с отцом. Он страдал гемофилией и умер от СПИДа. Я узнал, что у него СПИД за восемь месяцев до его смерти, хотя болел он уже два года. В то время вокруг этого заболевания было много истерии. Отец считал, что в моих интересах ничего не знать о болезни. Но, пожалуй, я быстро все понял... Помню, когда ему делали операцию на колене, поселили в специальную палату. Я должен был надевать маску и перчатки во время посещений, а медсестры боялись подойти к нему. Тогда я не задумывался об этом, но, оглядываясь назад, понимаю, как мне бы хотелось, чтобы он все рассказал.
Когда отец умер, меня приютил его друг — дядя Билл. Я люблю его, он вдохновляет и поддерживает меня во всем, что я делаю. У дяди Билла жил сосед — они делили одну кровать. Отец никогда не говорил мне, что Билл — гей. И Билла он попросил не рассказывать мне об этом. Отец геем не был. Они с Биллом дружили с 1972 года. Билл даже нянчил меня. Я не хотел, чтобы мои друзья знали о болезни отца, потому что боялся, что они решат, что он гей. Я и сам был гомофобом в 14 лет, когда впервые услышал про СПИД. Я очень злился: мне казалось, что этим болеют только геи.
ДЭНА Д.: Моя мама покончила с собой за день до того, как я стала старшеклассницей. В День труда. Она отправила нас домой к отцу и обещала, что на следующий день мы устроим пикник. Когда мы вернулись домой, дверь калитки была заперта. Мой брат перепрыгнул через забор и зашел в дом. Внутри лежала моя собачка, а комнаты были заполнены каким-то газом. Брат с отцом побежали внутрь, пытаясь найти маму. Потом они попытались привести в чувство собаку, но и она не двигалась. Отец вызвал скорую, но мама была уже мертва.
В школе никто из друзей со мной не разговаривал, так они были напуганы. С ними ничего подобного никогда не случалось. Я начала крутиться вокруг людей, которые курили и принимали наркотики, они приняли меня, несмотря ни на что. Затем я сама стала принимать наркотики. Я не виню в произошедшем маму, но ее самоубийство привело меня на неверный путь. Если бы она была со мной, то я, вероятно, была бы другой. После смерти матери учеба для меня уже ничего не значит.
ДЖЕННИФЕР Г.: Я ушла из школы, потому что терпеть не могу директора, который постоянно выдумывает новые правила. К примеру, как-то меня наказали на два дня за то, что я держалась за руку с бойфрендом: нас заставили сидеть в классе все выходные. Выйти в туалет можно было только в установленное время. Ужас. Впрочем, я ненавидела школу и до этого случая; всегда прогуливала ее в торговом центре.
Однажды меня отстранили от занятий на три дня. Я сказала: «Если вы думаете, что наказываете меня, то ошибаетесь. Все наоборот, три дня без школы — это настоящий праздник». Получается, что меня отстраняют за прогулы — абсурд.
Я умна и вполне могла бы закончить школу, но мне просто лень прилагать усилия. Я послала все к черту. Теперь я люблю вставать по утрам и делать все, что захочу. Впрочем, приходится работать. Но ничего, чем больше работаешь, тем больше денег можешь потратить на любимые вещи.
ДЖЕФФ Д.: Летом я побывал в лагере для гитаристов и занимался там три раза в день. Нашим преподавателем был выпускник Беркли или какого-то другого известного университета, он показал нам особую технику игры на гитаре. Каждую неделю к нам приходили известные люди наподобие Холли Ниэр или Джона Аберкромби. Нас определили в ансамбль и дали задание сыграть концерт в конце обучения. Я там жил неделю в общежитии колледжа в Нью-Милфорде, Коннектикут. Не могу вспомнить название колледжа... В общем, опыта набрался.
С родителями у меня нет никаких проблем. Мой отец — социальный работник и хорошо меня понимает. Впрочем, иногда он чересчур переносит профессию в личную жизнь и пытается анализировать мое поведение. Когда я попадаю в передряги в школе, он спрашивает: «Ты понимаешь, что сделал? Что у тебя было на душе? Что заставило тебя так поступить? Понимаешь, к чему могли привести твои действия?» В такие моменты я чувствую себя одним из его пациентов.
РИК В.: Комиксы — мой эскапизм. Это целый мир, в который я люблю погружаться. Один из моих любимых героев — «Каратель». Мне нравится его способ мышления. Им движет месть за семью, которая погибла во время бандитской разборки. С тех пор он борется с преступностью. Такова его история. Он очень жесток, всегда имеет при себе пулеметы и не боится ими воспользоваться. У него всего один настоящий друг — дизайнер его костюма.
Я хочу связать свою карьеру с комиксами, стать иллюстратором. Вот одна из историй, которую я придумал. Два парня идут по улице и вдруг слышат какой-то шорох в кустах. Темно. Они, конечно, напуганы. Из кустов на них набрасывается зверь и пытается порвать на мелкие кусочки. Затем откуда ни возьмись появляется супергерой и спасает их. Я начинаю с такой истории, затем берусь за свой альбом с набросками.
Какую музыку я люблю? Хард-рок и хэви-метал, потому что в этих жанрах правда. Конечно, за этой музыкой закрепилась дурная репутация, ее называют сатанистской, но это не так. Из нее можно многое узнать о мире, войне, любви; узнать о наркотиках, алкоголе и как этим злоупотребляют люди. Мир не такой, каким его многие видят, — в нем много напряжения.
У меня скучная работа: я удаляю сорники в оранжерее. Это, конечно, нудно, но мне нужны деньги. Мое увлечение пластинками и комиксами хуже, чем наркотики. Как только я вижу что-то новое, то сразу же хочу это купить.
ЛЕПОРА Ф.: Я стала членом NAACP (Национальная ассоциация содействия прогрессу цветного населения. — Esquire), и это лучшее, что со мной случалось. Там я узнала, насколько важна Африка и роль темнокожего населения в истории США; что ключевую роль в становлении страны сыграли не только отцы-основатели, как нас учили в школе. Чернокожим никогда не рассказывают про африканскую культуру. Не учат тому, что нужно любить себя таким, какой ты есть. Из-за этого мы испытываем к себе презрение и ненависть. Иногда мои друзья-афроамериканцы говорят: «Он такой черный и уродливый». Это не шутка, они правда думают, что чем человек чернее, тем он некрасивее. В клипах рэперов снимаются негритянки со светлой кожей, поэтому многие девушки считают, что это стандарт красоты. СМИ показывают кудрявых чернокожих мужчин с «правильными» прическами; женщин со светлой кожей и длинными волосами.
Сколько я себя помню, мама выпрямляла мне волосы, а в девятом классе мне сделали химическую завивку. В этом году спикер NAACP спросил, представляем ли мы себя без завивки, и все ответили «нет». Все эти годы меня учили выпрямлять волосы, и я даже не могла представить себя со своими естественными волосами. С тех пор я решила, что не буду завиваться. Я горжусь естественной формой. Впрочем, иногда можно сделать прическу.
