Музыкант, умер в 1971 году в возрасте 27 лет
Меня интересует все, что связано с бунтом, беспорядком, хаосом, и особенно с деятельностью, которая выглядит как бессмыслица. Мне кажется, что это путь к свободе.
Я думаю, что логическое продолжение жизни в Америке — желание стать президентом страны.
Можете называть нас эротическими политиками. Мы — группа, играющая рок-н-ролл, мы — группа, играющая блюз, мы просто группа, но мы еще и гораздо большее. Концерт The Doors — это открытое заседание, созванное нами для драматических дискуссий и развлечений. Выступая на сцене, мы участвуем в создании мира, и мы празднуем это с собравшейся публикой. Это скульптура тел в действии.
Это политика, но наша сила — в сексе. Наши концерты — это политическое взаимодействие, завязанное на сексе. Секс исходит от меня, потом переходит к зачарованному кругу музыкантов на сцене. Музыка достигает аудитории и взаимодействует с ней. Люди идут домой и взаимодействуют со своей реальностью, а потом с этой реальностью взаимодействую я, так что вся эта секс-история становится огромным сгустком энергии и страсти.
Существует известное, и существует неизвестное, а между ними двери.
У меня была такая волшебная формула — я использовал ее, чтобы прорваться в собственное подсознание. Я лежал и повторял снова и снова: «Трахни мать, убей отца. Трахни мать, убей отца».
Музыка высвобождает мое воображение. Когда я исполняю свои песни на публике — это драматический акт, но не просто игра в театре, а социальный акт, реальное действие.
Мне бы хотелось основать собственный театр. Это очень интересно. Хотя мне все еще нравится петь.
Я думал, что стану писателем, или социологом, ну или драматургом. А потом написал свои первые 5−6 песен — я просто записал то, что исполнялось на фантастическом рок-концерте, который происходил в моей голове. А когда я записал эти песни, пришлось их спеть.
Я слишком жадный, чем больше — тем лучше. Я бы хотел, чтобы дома у меня валялись золотые слитки, просто чтобы были.
Меня очень волнует один вопрос. А что плохого в том, чтобы быть толстым? Ужасно быть худым и легким, ветер подует — и вас унесет. А жир — это очень красиво.
Я играю на маракасах. Могу сыграть пару песен на пианино — мои собственные сочинения, так что это не совсем музыка, просто шум. Я бы хотел научиться играть на гитаре, но пока душа не лежит.
Поэзия близка мне, потому что она вечна. Пока на свете живут люди, они будут помнить слова и сочетания слов. Ничто не выживет в холокосте, только поэзия и песни.
Свое первое стихотворение я написал где-то в пятом-шестом классе. Оно называлось «Пони-экспресс».
Когда я учился в старших классах, у меня была куча записных книжек. По какой-то дурацкой причине — а может, это был мудрый поступок — я их все выбросил. Нет ничего, что я хотел бы заполучить больше, чем эти два-три блокнота. Я даже думал пойти на сеанс гипноза или принять тиопентал натрия, чтобы вспомнить — ведь я писал в них ночь за ночью. С другой стороны, если бы я их не выбросил, я бы никогда не написал ничего оригинального, поскольку там были в основном вещи, о которых я слышал или читал, типа цитат из книг. Я думаю, что если бы я от них не избавился, я не был бы свободен.
Люди боятся свободы, они держатся за свои цепи. Это дает им чувство безопасности.
Лишение человека свободы начинается с самого рождения. Общество, родители — все отказываются предоставить свободу, дарованную вам при рождении.
Если ты повторяешь все время одно и то же, это рано или поздно всем наскучит. Кто захочет слушать о революции 24 часа в день?
Кажется, я сказал, что мои родители умерли, — в шутку. У меня еще и брат есть, но я уже год его не видел. Я ни с кем из них не вижусь.
Наши лучшие выступления были в клубах. Концерты — это, конечно, хорошо, но там возникает это ощущение толпы, которое не имеет ничего общего с музыкой. В клубе все иначе, слушатели видят, как ты потеешь, а ты видишь, как потеют они. И нет никакой фигни.
Я обожаю пить. Но не могу же я пить молоко, воду или кока-колу. Это все испортит. Чтобы обед или ужин был полноценным, нужно пить пиво или вино.
Это похоже на партию в азартные игры. Ты идешь вечером выпивать и не знаешь, где окажешься на следующий день. Может, все будет хорошо, а может, все закончится полнейшим кошмаром. Это все равно что бросать кости.
Религия — это что-то вроде философии, которой ты посвящаешь большую часть своего времени. Это могут быть наркотики, алкоголь, деньги, литература. Религия — это то, о чем ты думаешь и над чем работаешь больше всего.
Чем больше враждебности — тем лучше. Противостояние — это новая дружба.
Любовь — это сон. Сны — это дело хорошее, но не удивляйся, если проснешься в слезах.
Любовь ранит, чувства вызывают тревогу. Люди обучены тому, что боль опасна. Как они могут иметь дело с любовью, если боятся чувствовать?
Внутренняя боль, переживаемая в одиночестве, гораздо страшнее, чем боль, которую могут причинить тебе другие.
Люди боятся смерти даже больше, чем боли. Это странно. Ведь жизнь гораздо больнее смерти. Когда ты умираешь, боль заканчивается.
Никогда не знаешь, когда тебе придется исполнить свою последнюю песню.
Меня интересует все, что связано с бунтом, беспорядком, хаосом, и особенно с деятельностью, которая выглядит как бессмыслица. Мне кажется, что это путь к свободе.
Я думаю, что логическое продолжение жизни в Америке — желание стать президентом страны.
Можете называть нас эротическими политиками. Мы — группа, играющая рок-н-ролл, мы — группа, играющая блюз, мы просто группа, но мы еще и гораздо большее. Концерт The Doors — это открытое заседание, созванное нами для драматических дискуссий и развлечений. Выступая на сцене, мы участвуем в создании мира, и мы празднуем это с собравшейся публикой. Это скульптура тел в действии.
Это политика, но наша сила — в сексе. Наши концерты — это политическое взаимодействие, завязанное на сексе. Секс исходит от меня, потом переходит к зачарованному кругу музыкантов на сцене. Музыка достигает аудитории и взаимодействует с ней. Люди идут домой и взаимодействуют со своей реальностью, а потом с этой реальностью взаимодействую я, так что вся эта секс-история становится огромным сгустком энергии и страсти.
Существует известное, и существует неизвестное, а между ними двери.
У меня была такая волшебная формула — я использовал ее, чтобы прорваться в собственное подсознание. Я лежал и повторял снова и снова: «Трахни мать, убей отца. Трахни мать, убей отца».
Музыка высвобождает мое воображение. Когда я исполняю свои песни на публике — это драматический акт, но не просто игра в театре, а социальный акт, реальное действие.
Мне бы хотелось основать собственный театр. Это очень интересно. Хотя мне все еще нравится петь.
Я думал, что стану писателем, или социологом, ну или драматургом. А потом написал свои первые 5−6 песен — я просто записал то, что исполнялось на фантастическом рок-концерте, который происходил в моей голове. А когда я записал эти песни, пришлось их спеть.
Я слишком жадный, чем больше — тем лучше. Я бы хотел, чтобы дома у меня валялись золотые слитки, просто чтобы были.
Меня очень волнует один вопрос. А что плохого в том, чтобы быть толстым? Ужасно быть худым и легким, ветер подует — и вас унесет. А жир — это очень красиво.
Я играю на маракасах. Могу сыграть пару песен на пианино — мои собственные сочинения, так что это не совсем музыка, просто шум. Я бы хотел научиться играть на гитаре, но пока душа не лежит.
Поэзия близка мне, потому что она вечна. Пока на свете живут люди, они будут помнить слова и сочетания слов. Ничто не выживет в холокосте, только поэзия и песни.
Свое первое стихотворение я написал где-то в пятом-шестом классе. Оно называлось «Пони-экспресс».
Когда я учился в старших классах, у меня была куча записных книжек. По какой-то дурацкой причине — а может, это был мудрый поступок — я их все выбросил. Нет ничего, что я хотел бы заполучить больше, чем эти два-три блокнота. Я даже думал пойти на сеанс гипноза или принять тиопентал натрия, чтобы вспомнить — ведь я писал в них ночь за ночью. С другой стороны, если бы я их не выбросил, я бы никогда не написал ничего оригинального, поскольку там были в основном вещи, о которых я слышал или читал, типа цитат из книг. Я думаю, что если бы я от них не избавился, я не был бы свободен.
Люди боятся свободы, они держатся за свои цепи. Это дает им чувство безопасности.
Лишение человека свободы начинается с самого рождения. Общество, родители — все отказываются предоставить свободу, дарованную вам при рождении.
Если ты повторяешь все время одно и то же, это рано или поздно всем наскучит. Кто захочет слушать о революции 24 часа в день?
Кажется, я сказал, что мои родители умерли, — в шутку. У меня еще и брат есть, но я уже год его не видел. Я ни с кем из них не вижусь.
Наши лучшие выступления были в клубах. Концерты — это, конечно, хорошо, но там возникает это ощущение толпы, которое не имеет ничего общего с музыкой. В клубе все иначе, слушатели видят, как ты потеешь, а ты видишь, как потеют они. И нет никакой фигни.
Я обожаю пить. Но не могу же я пить молоко, воду или кока-колу. Это все испортит. Чтобы обед или ужин был полноценным, нужно пить пиво или вино.
Это похоже на партию в азартные игры. Ты идешь вечером выпивать и не знаешь, где окажешься на следующий день. Может, все будет хорошо, а может, все закончится полнейшим кошмаром. Это все равно что бросать кости.
Религия — это что-то вроде философии, которой ты посвящаешь большую часть своего времени. Это могут быть наркотики, алкоголь, деньги, литература. Религия — это то, о чем ты думаешь и над чем работаешь больше всего.
Чем больше враждебности — тем лучше. Противостояние — это новая дружба.
Любовь — это сон. Сны — это дело хорошее, но не удивляйся, если проснешься в слезах.
Любовь ранит, чувства вызывают тревогу. Люди обучены тому, что боль опасна. Как они могут иметь дело с любовью, если боятся чувствовать?
Внутренняя боль, переживаемая в одиночестве, гораздо страшнее, чем боль, которую могут причинить тебе другие.
Люди боятся смерти даже больше, чем боли. Это странно. Ведь жизнь гораздо больнее смерти. Когда ты умираешь, боль заканчивается.
Никогда не знаешь, когда тебе придется исполнить свою последнюю песню.
