Шахматист, политик, 56 лет
[caption id="attachment_64428" align="aligncenter" width="700"]
Фото: shutterstock / Antonio Ballesteros[/caption]
Иногда надо просто взять и довериться интуиции: она играет гораздо большую роль в жизни, чем ей привыкли отводить. Интуиция — это же на самом деле опыт и вера в собственные силы.
Все это зависит от каких-то других факторов — от ощущений, например. Вроде бы сегодня все, как вчера, но, кажется, и наверху что-то не складывается, и внизу больше невозможно терпеть. Что-то прогнило в королевстве датском.
Интеллект определяется не пройденным путем, а результатом.
Самое большое искусство в шахматах состоит в том, чтобы не показать сопернику, что он может делать.
Карпов — это музейный экспонат. В шахматах в одиночку не создают шедевров. Нужен соперник высшего уровня.
Я не параноик. Хотя люди с камерами уже и не прячутся: оперативная съемка ведется на каждом моем выступлении. Забавно, когда тебя передают из области в область: машина доезжает до конца области — а там уже ждет другая. И так далее. К такому я давно привык: первые матчи с Карповым я играл под диким государственным прессингом. Я играл с фаворитом системы, и Карпов получал максимальную поддержку плюс все возможные способы надавить, вывести человека из себя. Я тогда четко уяснил: реальность — она такая, какая есть, и если хочешь что-то делать — надо с ней считаться.
О вещах, которые находятся вне моего контроля, я попросту не думаю. Смерть лучше вычеркнуть из своего сознания — иначе ничего у тебя не выйдет.
Есть еще такая штука, как просто хорошее настроение: вкусная еда в ресторане и какой-то треп, Джеймс Бонд в кино на хорошем экране... Важно все время переключать свой мозг. Если не читаю — в интернете могу сыграть в шахматы, под ником, конечно. Там все играют анонимно, хотя по силе, конечно, понятно, кто есть кто.
Я бы не стал проезжаться по Голливуду. Он делает свое дело — поставляет как минимум два отличных фильма в год. Но главное, что Голливуд поставляет американцам ролевые модели. «Военный ныряльщик», «Форест Гамп», «Филадельфия», да любой фильм с Николсоном и Де Ниро — это кино про людей, которые ищут себя в мире. Это кино, заставляющее тебя думать. В 1960-e был снят фильм «Убить пересмешника» — единственный «Оскар» Грегори Пека, — и в результате появился новый стереотип в отношениях белых и черных. Я хочу сказать, что американский кинематограф быстро и здорово реагирует на все происходящее. В России ролевые модели пока — это госчиновники и удачно вписавшаяся в нынешнюю конструкцию путинского правления Ксения Собчак. Собчак как ролевая модель — это тупик.
То же с искусством и литературой: стандарты качества определяются потребителем. Двести лет назад круг потребителей был маленький и, соответственно, запросы у них были очень высокие. Сейчас потребителем искусства, литературы является почти каждый человек. Даже если ты не можешь что-то купить, то ты, по крайней мере, можешь высказать свою точку зрения в интернете.
Это не хорошо и не плохо — это вектор развития мира. Но я вовсе не призываю жертвовать своими идеями, приспосабливаться — нет. Хочешь, чтобы люди понимали тебя, — ищи новые формы…
Я прочел всех «Гарри Поттеров», я знаю, как играть в Star Wars и StarCraft. У меня сын десяти лет — надо же понимать, с кем говоришь. Он тоже знает, чем я занимаюсь. Я ему все объяснил в категориях «Звездных войн»: мощь державы, сверхдержава и так далее. Все это дети хорошо понимают.
Человек должен смотреть вперёд и открывать для себя новые горизонты. Я добился в шахматах большего, чем мог ожидать, и связей с шахматами не теряю. Но профессиональные шахматы стали для меня прошлым, славным, но — прошлым. Я продолжаю работать над шахматными книгами серии "Мои великие предшественники", сейчас в процессе сдачи шестой том, еще столько же будет написано в течение нескольких лет. Заинтересованно слежу за шахматной жизнью, турнирами, но уже – как сторонний наблюдатель. В шахматах добился даже большего, о чем мог мечтать, и мне кажется, человек всегда должен пытаться раздвигать свои горизонты. Если мне простят некую напыщенность выражения – то 25 лет я защищал цвета своей страны, считаю, что сейчас делаю то же самое.
Я человек одного удара. Как раньше мной владела одна идея — стать чемпионом, так и сейчас. Но в шахматах все сделано: неинтересно быть наверху двадцать лет. Понятно, что в 43 года трудно быть настолько же тотально детерминированным, как в 18 лет, потому что есть и какая-то личная жизнь, и интересы, которые отвлекают, — надо книжки, например, писать. Но шахматы приучают тебя к тому, что есть первое место, а все остальные — дикий провал. Когда мне говорят сейчас: представляешь, мы вчера в футбол у Македонии выиграли! — я смеюсь.
Основная угроза миру сегодня исходит от стран, у которых слишком много нефти. Мы же все понимаем, что Россия без нефти — это страна, которая встанет на путь демократических реформ. Шальные нефтедоллары ничего хорошего не делают: пока нефть была 10 долларов за баррель, в Иране правил умеренный Хотами, искавший компромиссы. Как стала стоить 70 долларов — пришел Махмуд Ахмадинежад.
Раздражает безыдейность власти. Вокруг столько разных вызовов: Китай, радикальный ислам, Америка, Европа. А кто мы в этом мире? Куда мы идем? Власть не то что не отвечает на вопрос — она даже боится его ставить.
В мире все просто помешались на идее конца истории и войне цивилизаций. Если посмотреть на последние крупнейшие философские откровения, Фукуяму и Хантингтона, то в большом ходу апокалиптическое мышление: все кончится плохо, потому что слишком много неконтролируемых факторов. А где позитивное мышление? Хотелось бы услышать ответ на вопрос: а что бы нам сделать, чтобы была альтернатива?
Но я, кажется, понял, почему у них заела пластинка. Про конец времени любят поговорить те, кто постарше меня, кто привык к определенному ритму 1960-80-x годов: холодная война, устоявшаяся система координат. Никто ведь не был готов к концу холодной войны, в том числе и победители. Где этот мир? Куда он делся? И никто не ожидал, что станет очевидцем третьей мировой революции.
В истории, как мне кажется, было три принципиальных момента, связанных с изменениями массового сознания. Первый — появление алфавита, что позволило сохранять информацию. Второй — книгопечатание, результатом чего было создание культурного слоя. Третий момент — возникновение интернета, когда информация стала всеобщей. Мы неожиданно оказались соучастниками интернетовской революции. Даже Билл Гейтс в 1995-м году говорил: а-а, интернет, да это — так. Никто не был к ней готов. Поэтому сегодня мы имеем явное несоответствие формы и содержания: понятно, что и Microsoft не лучший продукт, который был на рынке, что и Google быстро устаревает.
Когда, в 1990-м, компьютер рассчитал вариант на 76 ходов до мата, я не поверил — но он оказался прав! На мгновение я увидел Бога.
Скорость изменений, миллиарды сайтов и, главное, количество людей, у которых есть мобильные телефоны, компьютеры, камеры, — все это и приводит к апокалиптическому мышлению. Моя мысль: раньше ощущение апокалипсиса приходило от незнания, сегодня — от избыточности знания. Что нам нужно — так это научиться философски осмысливать себя в этом мире. Как великая философия XVIII и XIX веков осмысливала Ренессанс — благодаря чему появилось много концепций, в том числе и марксизм, — так и мы должны сегодня понять, что с нами произошло и куда мы идем…
Самый важный человек для меня — Черчилль. Единственный политик современности, который был в состоянии противостоять общественному мнению. Трижды ему приходилось выступать против общественного мнения, и трижды история доказывала, что он был прав. После большевистского переворота 1917 года он говорил, что надо уничтожить большевиков, но никто его не послушал. В 1930-e он говорил, что надо договариваться со Сталиным, потому что Гитлер опаснее. В 1946-м он предупреждал о том, что ООН может превратиться в выхолощенный бюрократический орган — на пятьдесят лет вперед заглянул.
Большое количество событий, происходящих в мире, и внешне, может быть, не связанных, не имеют решения, потому что отсутствует единая понятная цель. Во времена холодной войны было ясно: вот один лагерь, вот другой. Важно снова найти цель, которая мобилизовала бы людей. Рывок в американской промышленности в 1960-x во многом был связан с их желанием быстрее русских высадиться на Луне. Сегодня целью может быть что угодно: желание полететь на Марс, желание построить что-то на Луне. Всю эту огромную энергию надо куда-то бросить. Иначе с ума можно сойти.
Стратегия в шахматах — возможность делать какие-то прогнозы, но для этого надо хоть как-то контролировать ситуацию. С политикой по-другому: слишком много неизвестных. Единственная моя стратегия в политике — тактика выживания.
На сегодняшний же день мы видим удручающую картину полного отсутствия стратегического мышления - вместо долгосрочных стратегических планов, базирующихся на западных ценностях, в приоритет поставлены материальные. А ведь вызовы меняются, многие из достижений западной цивилизации, в первую очередь – коммуникационные средства массовой информации, – позволяют тому же Путину в условиях свободного мира вести более эффективную пропагандистскую войну. Что делает Запад? Вместо стратегического планирования мы видим неуклюжие попытки заключить какие-то сделки.
Не понимаю этого истерического крика: русскому человеку свобода не нужна, для русских власть — что погода. Кажется, Локк еще говорил, что свобода нужна немногим, и их задача — обмануть остальных, сказав, что она нужна всем.
Фото: shutterstock / Antonio Ballesteros[/caption]
Иногда надо просто взять и довериться интуиции: она играет гораздо большую роль в жизни, чем ей привыкли отводить. Интуиция — это же на самом деле опыт и вера в собственные силы.
Все это зависит от каких-то других факторов — от ощущений, например. Вроде бы сегодня все, как вчера, но, кажется, и наверху что-то не складывается, и внизу больше невозможно терпеть. Что-то прогнило в королевстве датском.
Интеллект определяется не пройденным путем, а результатом.
Самое большое искусство в шахматах состоит в том, чтобы не показать сопернику, что он может делать.
Карпов — это музейный экспонат. В шахматах в одиночку не создают шедевров. Нужен соперник высшего уровня.
Я не параноик. Хотя люди с камерами уже и не прячутся: оперативная съемка ведется на каждом моем выступлении. Забавно, когда тебя передают из области в область: машина доезжает до конца области — а там уже ждет другая. И так далее. К такому я давно привык: первые матчи с Карповым я играл под диким государственным прессингом. Я играл с фаворитом системы, и Карпов получал максимальную поддержку плюс все возможные способы надавить, вывести человека из себя. Я тогда четко уяснил: реальность — она такая, какая есть, и если хочешь что-то делать — надо с ней считаться.
О вещах, которые находятся вне моего контроля, я попросту не думаю. Смерть лучше вычеркнуть из своего сознания — иначе ничего у тебя не выйдет.
Есть еще такая штука, как просто хорошее настроение: вкусная еда в ресторане и какой-то треп, Джеймс Бонд в кино на хорошем экране... Важно все время переключать свой мозг. Если не читаю — в интернете могу сыграть в шахматы, под ником, конечно. Там все играют анонимно, хотя по силе, конечно, понятно, кто есть кто.
Я бы не стал проезжаться по Голливуду. Он делает свое дело — поставляет как минимум два отличных фильма в год. Но главное, что Голливуд поставляет американцам ролевые модели. «Военный ныряльщик», «Форест Гамп», «Филадельфия», да любой фильм с Николсоном и Де Ниро — это кино про людей, которые ищут себя в мире. Это кино, заставляющее тебя думать. В 1960-e был снят фильм «Убить пересмешника» — единственный «Оскар» Грегори Пека, — и в результате появился новый стереотип в отношениях белых и черных. Я хочу сказать, что американский кинематограф быстро и здорово реагирует на все происходящее. В России ролевые модели пока — это госчиновники и удачно вписавшаяся в нынешнюю конструкцию путинского правления Ксения Собчак. Собчак как ролевая модель — это тупик.
То же с искусством и литературой: стандарты качества определяются потребителем. Двести лет назад круг потребителей был маленький и, соответственно, запросы у них были очень высокие. Сейчас потребителем искусства, литературы является почти каждый человек. Даже если ты не можешь что-то купить, то ты, по крайней мере, можешь высказать свою точку зрения в интернете.
Это не хорошо и не плохо — это вектор развития мира. Но я вовсе не призываю жертвовать своими идеями, приспосабливаться — нет. Хочешь, чтобы люди понимали тебя, — ищи новые формы…
Я прочел всех «Гарри Поттеров», я знаю, как играть в Star Wars и StarCraft. У меня сын десяти лет — надо же понимать, с кем говоришь. Он тоже знает, чем я занимаюсь. Я ему все объяснил в категориях «Звездных войн»: мощь державы, сверхдержава и так далее. Все это дети хорошо понимают.
Человек должен смотреть вперёд и открывать для себя новые горизонты. Я добился в шахматах большего, чем мог ожидать, и связей с шахматами не теряю. Но профессиональные шахматы стали для меня прошлым, славным, но — прошлым. Я продолжаю работать над шахматными книгами серии "Мои великие предшественники", сейчас в процессе сдачи шестой том, еще столько же будет написано в течение нескольких лет. Заинтересованно слежу за шахматной жизнью, турнирами, но уже – как сторонний наблюдатель. В шахматах добился даже большего, о чем мог мечтать, и мне кажется, человек всегда должен пытаться раздвигать свои горизонты. Если мне простят некую напыщенность выражения – то 25 лет я защищал цвета своей страны, считаю, что сейчас делаю то же самое.
Я человек одного удара. Как раньше мной владела одна идея — стать чемпионом, так и сейчас. Но в шахматах все сделано: неинтересно быть наверху двадцать лет. Понятно, что в 43 года трудно быть настолько же тотально детерминированным, как в 18 лет, потому что есть и какая-то личная жизнь, и интересы, которые отвлекают, — надо книжки, например, писать. Но шахматы приучают тебя к тому, что есть первое место, а все остальные — дикий провал. Когда мне говорят сейчас: представляешь, мы вчера в футбол у Македонии выиграли! — я смеюсь.
Основная угроза миру сегодня исходит от стран, у которых слишком много нефти. Мы же все понимаем, что Россия без нефти — это страна, которая встанет на путь демократических реформ. Шальные нефтедоллары ничего хорошего не делают: пока нефть была 10 долларов за баррель, в Иране правил умеренный Хотами, искавший компромиссы. Как стала стоить 70 долларов — пришел Махмуд Ахмадинежад.
Раздражает безыдейность власти. Вокруг столько разных вызовов: Китай, радикальный ислам, Америка, Европа. А кто мы в этом мире? Куда мы идем? Власть не то что не отвечает на вопрос — она даже боится его ставить.
В мире все просто помешались на идее конца истории и войне цивилизаций. Если посмотреть на последние крупнейшие философские откровения, Фукуяму и Хантингтона, то в большом ходу апокалиптическое мышление: все кончится плохо, потому что слишком много неконтролируемых факторов. А где позитивное мышление? Хотелось бы услышать ответ на вопрос: а что бы нам сделать, чтобы была альтернатива?
Но я, кажется, понял, почему у них заела пластинка. Про конец времени любят поговорить те, кто постарше меня, кто привык к определенному ритму 1960-80-x годов: холодная война, устоявшаяся система координат. Никто ведь не был готов к концу холодной войны, в том числе и победители. Где этот мир? Куда он делся? И никто не ожидал, что станет очевидцем третьей мировой революции.
В истории, как мне кажется, было три принципиальных момента, связанных с изменениями массового сознания. Первый — появление алфавита, что позволило сохранять информацию. Второй — книгопечатание, результатом чего было создание культурного слоя. Третий момент — возникновение интернета, когда информация стала всеобщей. Мы неожиданно оказались соучастниками интернетовской революции. Даже Билл Гейтс в 1995-м году говорил: а-а, интернет, да это — так. Никто не был к ней готов. Поэтому сегодня мы имеем явное несоответствие формы и содержания: понятно, что и Microsoft не лучший продукт, который был на рынке, что и Google быстро устаревает.
Когда, в 1990-м, компьютер рассчитал вариант на 76 ходов до мата, я не поверил — но он оказался прав! На мгновение я увидел Бога.
Скорость изменений, миллиарды сайтов и, главное, количество людей, у которых есть мобильные телефоны, компьютеры, камеры, — все это и приводит к апокалиптическому мышлению. Моя мысль: раньше ощущение апокалипсиса приходило от незнания, сегодня — от избыточности знания. Что нам нужно — так это научиться философски осмысливать себя в этом мире. Как великая философия XVIII и XIX веков осмысливала Ренессанс — благодаря чему появилось много концепций, в том числе и марксизм, — так и мы должны сегодня понять, что с нами произошло и куда мы идем…
Самый важный человек для меня — Черчилль. Единственный политик современности, который был в состоянии противостоять общественному мнению. Трижды ему приходилось выступать против общественного мнения, и трижды история доказывала, что он был прав. После большевистского переворота 1917 года он говорил, что надо уничтожить большевиков, но никто его не послушал. В 1930-e он говорил, что надо договариваться со Сталиным, потому что Гитлер опаснее. В 1946-м он предупреждал о том, что ООН может превратиться в выхолощенный бюрократический орган — на пятьдесят лет вперед заглянул.
Большое количество событий, происходящих в мире, и внешне, может быть, не связанных, не имеют решения, потому что отсутствует единая понятная цель. Во времена холодной войны было ясно: вот один лагерь, вот другой. Важно снова найти цель, которая мобилизовала бы людей. Рывок в американской промышленности в 1960-x во многом был связан с их желанием быстрее русских высадиться на Луне. Сегодня целью может быть что угодно: желание полететь на Марс, желание построить что-то на Луне. Всю эту огромную энергию надо куда-то бросить. Иначе с ума можно сойти.
Стратегия в шахматах — возможность делать какие-то прогнозы, но для этого надо хоть как-то контролировать ситуацию. С политикой по-другому: слишком много неизвестных. Единственная моя стратегия в политике — тактика выживания.
На сегодняшний же день мы видим удручающую картину полного отсутствия стратегического мышления - вместо долгосрочных стратегических планов, базирующихся на западных ценностях, в приоритет поставлены материальные. А ведь вызовы меняются, многие из достижений западной цивилизации, в первую очередь – коммуникационные средства массовой информации, – позволяют тому же Путину в условиях свободного мира вести более эффективную пропагандистскую войну. Что делает Запад? Вместо стратегического планирования мы видим неуклюжие попытки заключить какие-то сделки.
Не понимаю этого истерического крика: русскому человеку свобода не нужна, для русских власть — что погода. Кажется, Локк еще говорил, что свобода нужна немногим, и их задача — обмануть остальных, сказав, что она нужна всем.
