Молодежь дурная, глупая. Делает то, что нельзя делать, живет так, как нельзя жить, думает, как нельзя думать. Я тоже был дурной, глупый, я до сих пор такой, это останется со мной навсегда.
Есть много вопросов, которые мы задаем себе всю свою жизнь. И вроде бы знаем ответ, но все равно продолжаем тупить.
В Алма-Ате мне страшно хорошо, дико хорошо. Я знаю каждую улицу. Здесь мое детство. Мне здесь все нравится.
Вот я иду по улице Брусиловского и говорю: «Здравствуйте, Евгений Григорьевич». А он мне не отвечает. Иду по улице Тлендиева: «Здравствуйте, Нургиса ата». Молчит. Счастье, что я мог когда-то общаться с такими людьми.
Когда я был юным, думал, что слиняю из Алма-Аты и буду счастлив. Ничего подобного.
Школьником на концерте произведений Кабалевского я сыграл виолончельный концерт. А он приехал из Москвы слушать. Не знаю, хорошо ли я играл, но ему всегда нравились все, кто его играет. Поцеловал меня, сказал, что мне нужно учиться в Москве. И я уехал.
В Казахстане я был вундеркиндом. Меня в восемь-девять лет показывали по телевидению. Меня знали Жубанова, Хамиди, Брусиловский, все великие люди. Это стало причиной и моего спокойствия, и моей лени. Когда тебе говорят, что ты классный чувак, перестаешь работать.
Когда никуда не пускают, ничего не позволяют, приходится действовать вопреки. Я решил: все равно буду жить и работать на Западе. И когда представилась первая возможность, воспользовался ею.
В 1990 году, когда Союз уже откидывал копыта, мы поехали на гастроли с Мариинкой, тогда театром имени Кирова, в Мюнхен. И я там остался. С одной сумкой. Через год Леонид Чижик, потрясающий джазовый пианист, вызвал мою семью, и мы там воссоединились.
Мы встретились в Германии с оперным певцом Паатой Бурчуладзе, и он спросил: «Ты что, кинул родину?». В этот момент присутствовал Гергиев и ответил: «Он кинул не родину, он кинул меня».
Такая странная вещь – предательство. Ты можешь не предать другого, но предашь себя. Я решил не предавать себя.
Мы с Гергиевым потом случайно в Мюнхене встретились. Я дорогу переходил, как нормальный советский гражданин, в неположенном месте. С другой стороны, нарушая, шел Гергиев. Обалдели оба. Остановились посреди дороги и не знаем, как разойтись, мы уже были в плохих отношениях после моего отъезда. Помолчали и пошли вместе по барам.
Если хочешь потерять друзей, говори им правду. Надо кое-где людей щадить.
Критика врагов важнее, чем критика друзей.
Работал я спокойно главным дирижером татарского театра. И услышал о себе отзыв Аскара Бурибаева: «Ну и что это такое, закончить карьеру в Казанском театре». И я вопреки ему поехал в Питер и стал дирижером Мариинского театра. Тщеславие сыграло. Я доказал, что могу, а вы говорите, что хотите.
То, что я сейчас приглашенный дирижер в Мариинском театре, где дирижировали Вагнер, Чайковский, Римский-Корсаков, – не моя заслуга. Это мой друг Гергиев, который зовет и приглашает.
Мне дико повезло с друзьями. Мне в карьере помогли Валерий Гергиев, Майя Плисецкая, Родион Щедрин. Какие имена!
В жизни все просто, это мы мудаки, все усложняем.
Можно мне еще пива? Я 55 лет пью.
Мой «крестный» в выпивке – Еркегали Рахмадиев. Он, правда, об этом не знал. Мы с его племянником Умурзаком подростками как-то пришли к нему в гости, а он спит, он после обеда всегда отдыхал. Открываем холодильник – там бутылка «Столичной». Решили попробовать, налили в стакан, я выпил. Умурзак говорит: «Ренат, а что дальше делать? Дядька проснется, будет ругаться». Я открыл кран, долил бутылку водки водой. И мы стали приходить постоянно, пока он спит. Я только через много лет Рахмадиеву признался.
Я интернационалист. У меня пять внуков разных национальностей. У моей родни сто кровей.
Мы в нашем татарском театре – украинцы, русские, евреи, татары, казахи – потрясающе сосуществуем. Ни у кого не возникает национальных вопросов. Живем, танцуем, играем.
Только в старости можно сказать, счастлив ты или нет. Сейчас у меня постоянное ощущение счастья.
Записали Артем Крылов, Ольга Малышева
Фотограф Илья Ким
