Казахстанская глубинка – это очаровательный микс провинциальности, доброты, грязи, наивности и разрушений, сравнимых разве что с военными действиями.
Пострадавшим выглядит все – дома, дороги, вокзалы и даже люди. В торце первого этажа обветшалого, почти целиком осыпавшегося трехэтажного дома можно наткнуться на шикарное крыльцо с коваными перилами и с вывеской над дверью – «Дукен «Вайсман». Или здание, на котором черной непроглядной ночью горят алые буквы «Отель Алёша». Или спросить на улице «Который час?», и усталый, интеллигентного вида мужчина скажет вам в ответ: «Вы же не отсюда? Тогда вам полезно будет узнать – у нас тут нет времени». В стекло иллюминатора осенняя казахстанская земля почти везде выглядит терракотовой пустыней. Кое-где появляются горы – они живые, и это выглядит случайным подарком, штрихом сумасшедшего художника, который перепутал краски и по ошибке макнул кисть в зеленое. Еще большим сюрпризом изредка вырисовывается бирюзовая, змеевидная река с густой разноцветной растительностью по краям. Это ненадолго. Потом снова сухая, расчлененная неровными венами дорог почва. У нас много полезных ископаемых. Вот как раз под этой унылой спящей поверхностью. Чтобы в это поверить – надо копать очень глубоко. И это основная формула, которой в Казахстане надо пользоваться в любой области, где бы ты ни работал – в рекламе, банковской сфере, нефтяном промысле или в книгопечатании. У тебя очень маленький клочок плодоносящей земли, который ты должен интенсивно вскапывать изо дня в день, чтобы чего-нибудь добиться.
Маленькая частная гостиница встречает нас по всем законам казахстанского гостеприимства. Все тут уже знают, как нас зовут, приносят в номера скрепки и лейкопластырь, а нетрезвая добрая женщина, подавшая нам ужин, честно признается: «Я пойду домой, у меня дети маленькие. Вы когда покушаете, оставьте все, я утром уберу. Если вам надо что-то из бара – возьмите, я потом посчитаю». Она показывает нам свои владения. За барной стойкой – нехитрые полочки с соками, водой и пакетиками чая. Сахар и несколько видов варенья и меда стоят в розетках на столе. Доступ к холодильнику – свободен. Там стоят трехлитровые банки с соленьями: грибы, огурцы и помидоры. Пошатываясь, она уходит к детям. Мы остаемся полновластными хозяевами в неуютном тускло освещенном помещении, где нам приходится испытать совершенно необычное чувство, когда посторонний человек вдруг одаривает тебя незаслуженным доверием.
Большая стройка многоэтажного дома вся завалена мусором: строительным и не очень. Вокруг нее – вросшие в землю, покосившиеся глиняные домики с одним плодовым деревом на каждый участок, все остальное пространство тоже состоит из мусора – оно занято поломанными ящиками, ржавыми велосипедами, пнями, трубами, листами картона и шифера, где-то к деревянному домику-туалету по-дружески прислонился холодильник «Бирюса». Эти картинки из прошлого выглядят гораздо живее, чем огромная махина из бетона с зияющими глазницами пустых окон. На этой стройке, несмотря на разгар рабочего дня, только два человека. Крановщик и еще один строитель – по виду очень молодой. Обхватив руками крюк подъемного, крана он отталкивается ногами от горы мусора и взлетает вверх. Крановщик качает кран из стороны в сторону над строительной площадкой и над маленькими двориками частных жилищ. До тех пор, пока у молодого руки не устают: тогда он отпускает их и падает в песчаный холм в центре стройки. Встает, смеется, показывает знаками наверх, что готов повторить трюк. И снова забирается на гору мусора. Так происходит раз шесть. Оба, судя по всему, страшно довольны. Я верю – это строительство когда-нибудь обязательно закончится.
И будет похоже на все гостиницы, в которых мы жили, и где абсолютно все, до самых мелочей, продумано так, чтобы на каждом шагу ты испытывал максимальные неудобства. Чтобы включить свет в номере, надо пересечь темную комнату по диагонали. Чтобы выключить свет в спальне – надо встать с кровати. Чтобы закрыть дверь в туалет, надо удариться ногой о батарею. Чтобы открыть окно, надо сломать ноготь. Чтобы вскипятить чайник – надо поставить его на пол: с других поверхностей шнур до розетки не дотягивается. И сотни других «чтобы» – как будто тот, кто планировал это строительство, на самом деле родился танцором или капитаном дальнего плавания, а на стройку попал случайно – покачаться на крюке подъемного крана. В поездах стало относительно чисто, и кипяток бесплатный, и проводники обучились вежливости. Микроклимат купе и качающийся за окном скупой пейзаж призывают к покою и созерцанию. Но. Время от времени поезд останавливается, и ты выходишь. Эти «буранные полустанки» – эпицентр степной жизни. Любой из них – вполне подходящая локация для съемок фильма о военном времени. Не потребуется никаких дополнительных декораций, никаких фильтров, даже людей переодевать не надо: все здесь выглядит так, как это было в конце тридцатых – начале сороковых, когда сталинские эшелоны выгружали корейцев, немцев, армян…
Без всякого объяснения причин этого масштабного переселения со стороны властей и без малейшей надежды на возвращение домой у переселенцев. Старый, потрескавшийся асфальт выглядит так, будто его бомбили. Покосившиеся деревянные сараюшки (аптека, магазин, кассы, промтовары, почта) прижимаются друг к другу согбенными плечами, будто понимая – без этой взаимной поддержки они рассыплются в прах. На металлических и деревянных столах шустрые старухи в спортивных штанах Abibass поправляют и окуривают адыраспаном свой товар: вязаные носки и шали, четки, батарейки, вяленую рыбу, колготки, семечки и носовые платки. Все это придавлено внушительными булыжниками – чтобы не улетело от внезапных порывов дикого ветра. Не сказать, что торговля идет бойко, но женщины не расстраиваются: «Се-е-е-емашки, кольца кальма-а-а-а-рф! Подходим, берем!» Рядом с этими продуктово-одежными развалами на табуретках выставили свой товар настоящие повара. Здесь предлагают горячие чебуреки, шашлык, плов и даже бешбармак. Вы когда-нибудь видели беш в пластмассовом ведре? Здесь так бывает. Три школьницы, словно сошедшие с выпускных виньеток советского периода – в коричневых платьях и белых гипюровых фартуках, – стоят на перроне, перешептываясь. Пришли после уроков взглянуть на проходящий поезд, поспорить – кто едет? Зачем? Унылый пес, ободранный и равнодушный, ждет отправления поезда. Ему не важно, «кто и зачем». Его интересы – упавший случайно беляшик, который обязательно обнаружится, когда поезд уйдет и перрон опустеет. Сборщик бутылок, сборщик окурков, просто бездельник, просто алкаш – люди, прописанные на станции. Так проходит для них каждый день…
Вагоны заполняются людом. За 500 тенге в карман проводнику на любом откидном кресле в коридоре можно ехать целый день в какой-нибудь другой такой же поселок – к родне, к врачу, за покупками, на свадьбу. Поезд трогается. За окном восстанавливается привычный пейзаж. Сухая трава, бараны, человек на лошади. Сухая трава, бараны…. Иногда верблюды. Почему они всегда выстраиваются в ровную линию на горизонте? Знают, наверное, как это красиво смотрится со стороны. Особенно если закат и облака.
В одном из районов нас встречает молодая совсем девушка (живет с мамой и сестрой, образования нет, работает в местной библиотеке по вторникам и пятницам – в остальные дни библиотека закрыта для посещений). Но ключ всегда с ней, и частенько она сама ходит туда читать. Если остается время после хозяйственных хлопот. Она сама вызвалась быть нашим проводником, и для нее это первый опыт. Он ей удается. Микроавтобус заказан, с ночлегом договорилась, все встречи назначены и расписаны (от руки, но очень старательно и в пяти экземплярах). Она деловито руководит погрузкой вещей, отдает какие-то приказания водителю, а потом совершенно по-родственному сообщает: «Там на сиденья я положила верхнюю одежду, какую смогла найти. Подумала, вы не готовы к нашим ветрам». И одежда оказывается более чем кстати: ветер пронизывает тебя насквозь, пробирается под одежду, щиплет за шею, локти, кусает позвоночник. Одежда тех, кто живет на одной улице с этой
доброй девочкой, дает хоть какие-то шансы сохранять остатки естественного тепла. А вечером нас ждет кыурдак и казахский чай – мама девочки настойчиво потребовала, чтобы на ужин мы пришли к ней. Собственно, кто мы ей? Но для мамы этот вопрос был вообще не главным. У
дочери гости – значит, кыурдак. Бедное убранство комнаты и видавшая виды клеенка мелькнули неяркой серой иллюстрацией к жизни, которая теплится вдали от больших городов. Мелькнули и сразу ушли на второй план. На переднем картина куда более яркая. За столом собралась вся улица, жители которой поделились с нами тулупами и меховыми жилетками. Сейчас все они сидели здесь, за столом, с удовлетворенным видом и гордостью: приятно, что в эти места еще кто-то заглядывает. «Нас ведь ни на одной карте нет», – смеется усатый морщинистый мужик, который выезжал из деревни всего два раза за свои 62 года. Один из них – на сельско-хозяйственную выставку в тогда еще Акмолу. «Вот там я посмотрел настоящую жизнь, – вспоминает он. – Фонтаны, скамейки, дороги».
Про дороги я сразу приняла решение не писать. Но не получается. Триста километров – это пять часов пути. Так ты думаешь вначале. Получается все восемь. И ни один водитель не думает огорчаться по этому поводу. «Ты, милая, тут зимой в буран не попадала», – по-доброму улыбается мне наш рулевой. Его нервная система отстроена, как часовой механизм, – никогда никаких сбоев. Казахстанские дороги можно рекомендовать как метод лечения, который укрепит расшатанные нервы и освободит от любых страхов. После этого правда ничего не страшно. Дело в том, что большей частью это не дороги, а то, что от них осталось. Но у тебя нет другого выбора. Вернее, он есть: ехать по вздыбленным горбам поплывшего от жары и снова застывшего уже стихийным образом асфальта, либо ехать рядом с официальной трассой по степи, по траве, по грейдерной дороге. Путешествуя по Казахстану, ты вообще всегда стоишь перед выбором. И пусть ни один из пунктов тебя не устраивает, но других не предвидится. Ты можешь отказаться от завтрака или все-таки прийти и подождать около часа, пока тебе принесут холодную яичницу. Ты можешь принять душ, но тебе надо сразу определиться, какую воду ты предпочитаешь – ржавую нормальной температуры или прозрачный кипяток? Ты можешь дойти до ступенек нужного тебе здания двумя путями – чтобы пыль по колено или грязь по щиколотку.
Путешествующему по Казахстану надо усвоить еще ряд негласных правил. Если ты не сигналишь каждые три минуты – ты плохой водитель. Музыка должна играть громко. Чистить обувь – бессмысленно. Ну и самое главное – будь готов к любого рода неожиданностям. Если ты арендовал в Доме культуры помещение для пресс-конференции, то это вовсе не значит, что зал будет в твоем распоряжении. Вполне возможно, что в самый разгар дебатов к тебе войдет директор ДК и скажет: «Освободите, пожалуйста, зал. У нас сейчас тут будет свадьба. Это недолго, полчаса. Потом продолжите!» А чтобы сходить в туалет, ты должен поискать того, кто владеет ключом от заветной двери, он пойдет с тобой, все откроет и даст наставления, мол, недолго и аккуратно. По поводу «недолго» – это меня особенно изумило. «А почему не оставить дверь открытой, ведь нас много, не будете же вы открывать туалет каждому страждущему?» Ответ звучит безапелляционно: «Буду! Если оставить открытым, знаете, как потом будет вонять!»
Но, несмотря на все бытовые неудобства, дорожные неурядицы, сложности с ветрами, если меня еще раз позовут в такую поездку – я снова соглашусь. Такого Млечного пути, как в степи ночью, я не видела нигде. Это закатное солнце и глаза лошадей. Запах кошмы, баурсаков и крепкозаваренного чая. Люди, готовые постелить тебе свое единственное одеяло. Дети, которые садятся к тебе на колени, не успев узнать – кто ты. Для меня все это очень родное, я здесь родилась и живу с этим всю жизнь. Но я спросила у англичанина, который приехал сюда однажды летом на пару месяцев, чтобы изучить состав почв. Приехал и остался. И живет чужой для него жизнью в этих странных условиях уже 12 лет. Я спросила его – как он смог оставить свои изумрудные газоны, кэбы, Биг-Бэн и пятичасовой чай. Он сказал мне: «Ты что? Ты еще спрашиваешь… Там рамки, распорядок, подчинение. А здесь – стихия, свобода, полет. Несмотря на бесконечную грязь, здесь все девственно чистое. Это как возвращение в невинность».
