Писатель делится воспоминаниями о встречах с выдающимися личностями нашего времени – Умберто Эко и Фрасуазой Саган, Томом Вульфом и Чарльзом Буковски, Чаком Палаником и другими.
Фото: Getty Images
В дверь звонят. Это Уэльбек, он пришел немного раньше. Я крайне польщен тем, что принимаю у себя величайшего французского писателя, несмотря на то что у него аллергия на моего кота. «Странный у тебя кот, — говорит Уэльбек. — Морда злая. Жутковато смотреть. Надо бы его сфотографировать для твоего журнала, пусть читатели сами в этом убедятся». Я возражаю, что не намерен выставлять фотографии Кокошки: нечего его пиарить, он и так склонен к нарциссизму. Кроме того, уточняю я, это не кот, а кошка, а «кисок» — простите мне вульгарный каламбур — в журнале «Lui» («Он») и без того хватает. Принимать у себя Уэльбека — это вам не хухры-мухры. Прежде всего возникает проблема стряхивания пепла: надо то и дело подставлять пепельницу под то место в пространстве, куда вот-вот упадет пепел его сигареты. Всему миру известно, что Мишель Уэльбек держит сигарету между средним и безымянным пальцами, но мало кто знает, что он патологически не способен сбрасывать пепел в специально предназначенные для этого посудины. Чтобы представить себе формат нашей беседы, вообразите хозяина дома, пытающегося ловить на лету столбики пепла, готовые сорваться с сигареты на рубашку гостя, либо в его тарелку, либо в бокал. Мы едим кускус, доставленный на дом из ресторана «Бебер», и запиваем его вином «Кот-роти». Затем мы переходим к дегустации сыров, подобранных нарочно для Мишеля специалисткой в этой области Николь Бартельми; в основном это мягкие сыры. Десерт я заказывать не стал, потому что знаю: больше нам ничего не захочется. Мы с Мишелем дружим уже двадцать лет: познакомились в начале девяностых, когда оба были безвестными дебютантами. В 1998-м, после выхода романа «Элементарные частицы», Уэльбек стал социально-культурным явлением. Еще два года спустя я написал «99 франков» — роман, идею которого подсказал мне Мишель. С тех пор наши с ним судьбы сплелись воедино, что избавляет нас от конкуренции. Можно сформулировать это иначе: я изначально предвидел и принял его превосходство. Я всегда чувствовал огромную нежность к этому утонченному, усталому писателю, произносящему (не спеша) только искренние, идущие от сердца слова. Мне нравится его читать, слушать, восхищаться им, я понимаю, что даже просто быть с ним рядом — величайшее благо. Он всегда смешной и трогательный, даже когда волосы прилипают у него ко лбу и он кемарит за столом. Ф. Б. Итак, официальная часть: собираешься ли ты в будущем году публиковать новый роман? М. У. Мм... Да, но название я тебе не скажу. Тереза требует эксклюзивности. Ф. Б. В добрый час! Я так понимаю, что ты по-прежнему имеешь дело с «Фламмарионом» (Тереза Кремизи была в тот момент директором этого издательства). М. У. Для начала я хотел бы поговорить о тебе. Ты написал несколько книг, одни хороши, другие не фонтан. Но ты, безусловно, лучший литературный критик, и уже давно. Поэтому я отношусь к тебе настороженно. Ф. Б. Ха-ха-ха! Ты согласился прийти на ужин, чтобы меня умилостивить? М. У. Мм... Я серьезно: ты критик, которого я боюсь больше всех. Ф. Б. (Смеется.) Нет, Мишель, ты согласился прийти ко мне, потому что теперь нельзя курить в ресторане. М. У. Доминик Вуане ((Dominique Voynet; р. 1958) — французский политический деятель, сенатор департамента Сена — Сен-Дени, одна из организаторов новой политической партии «зеленых», член Европарламента) заявила, что главная опасность для детей — это когда курят в квартире. Вот увидишь, скоро нельзя будет курить даже у себя дома! Когда я пишу, я курю гораздо больше, чем обычно. Сейчас я выкуриваю четыре пачки в день. Похоже, без никотина я не смогу писать. Поэтому и уменьшить дозу в настоящий момент невозможно. Ф. Б. А можно два слова о твоей проблеме с зубами? Ты внешне от этого меняешься. В последний раз, когда ты был у меня (прости, что раскрываю твои интимные секреты...), ты забыл на обеденном столе свои зубы и поехал на Берлинский фестиваль без них. А без зубов у тебя на фотографиях совсем другое лицо... Тебе на это наплевать? М. У. Ну... в общем, да... если начистоту. (Смеется) Ф. Б. А как вообще здоровье? М. У. Мм... да так себе. Я думаю, когда закончу этот роман, все же надо уменьшить количество сигарет. Со спиртным проблем нет, разве что когда такси вызываешь. Примерно в половине случаев шоферы говорят: «Не, я вас не повезу! Вы ж мне ща всю машину заблюете!» Ф. Б. Иначе говоря, твое внешнее преображение — это не попытка стать похожим на сморщенного Поля Леото? ((Paul Léautaud; 1872–1956) — французский писатель и театральный критик; Бегбедер имеет в виду фотографию писателя, сделанную за несколько дней до смерти, в шапке и с котом.) М. У. Понятия не имею, как он выглядел. Меня иногда сравнивают с Генсбуром ((Serge Gainsbourg, наст. имя Люсьен Гинзбург; 1928–1991) — французский поэт, автор и исполнитель песен, а также актер, кинорежиссер и сценарист.), но это нелестное сравнение, потому что мне больше нравятся Мишель Польнарефф ((Michel Polnareff; р. 1944) — французский певец и композитор; его карьера связана с многочисленными скандалами.) и Джо Дассен. Ф. Б. Как? «Она в высоких сапогах до верха длинных ног / Над этой чашей — красоты невиданной цветок» (Припев из песни Сержа Генсбура, посвященной Брижит Бардо, с которой у него был бурный роман в 1967 г.). Разве тебе это не нравится? М. У. Да ну... Я лучше писал. Кстати, хочу уточнить: я очень люблю песню как жанр. Лет в одиннадцать-двенадцать я уже вовсю слушал хит-парады. Но эстетический шок я пережил, когда открыл для себя рок. Ф. Б. Твой царь и бог по-прежнему Пол Маккартни? М. У. Да, но Шуберта я люблю не меньше. Ф. Б. Могу засвидетельствовать, что своими глазами видел, как ты плакал под «Let it be». Это было в Гетари (местечко в Аквитании (Франция)). Слушая Шуберта, ты тоже плачешь? М. У. Да, помню, когда я слушал «Пастуха на скале», то разрыдался в голос прямо посреди концерта. Это сбило певицу, потому что я не умею плакать тихо. Хотя, может, она была довольна, что кого-то ее пение проняло до слез, но все равно это было страшно неловко. А вступление кларнета — вообще один из самых прекрасных моментов, которые я в своей жизни слышал... Когда я пытаюсь представить, что являет собой гений, я думаю о Бетховене, а не о Шекспире. Еще недавно моим кумиром был Маккартни, а теперь, когда я состарился, это Джими Хендрикс... Встреча с Игги Попом тоже была для меня огромным счастьем. Песня «1969 год» группы «Студжиз» — это первый диск, который я купил в своей жизни. Ф. Б. Что удивительно — это что твои стихи положили на музыку Игги Поп, Карла Бруни и Жан-Луи Обер ((Jean-Louis Aubert; р. 1955) — французский автор и исполнитель песен, певец, гитарист и продюсер; член рок-группы «Телефон».). Они все такие разные! М. У. Мм... Сочинители самого высокого уровня без труда находят меня! (Улыбается.) Ф. Б. А ты ведь скоро собираешься на открытие улицы, названной твоим именем, в испанском городке Мурсия. Что ты чувствуешь, как это, когда у тебя есть своя улица? М. У. Мм... Это забавно. По-моему, это произвело впечатление на твою дочь. Ф. Б. Да, она была потрясена. По-моему, тебе следует там жить. Тогда можно будет писать на конверте: г-ну Мишелю Уэльбеку, улица его же имени. М. У. Мм... Даже удобно... В этом есть что-то дворянское. Ф. Б. Тебе понравилось играть самого себя в «Похищении Мишеля Уэльбека» Гийома Никлу? М. У. Это было весело, потому что похитителям осточертел их заложник. Получилось что-то вроде стокгольмского синдрома наоборот. А я лишний раз подтвердил свою репутацию поверхностного дилетанта! Что касается диска Жан-Луи Обера, должен признаться, что ровным счетом ничего не делал. Проект меня увлек, но делать я ни черта не делал. Ф. Б. При этом твои стихи вошли в престижную серию «Поэзия» издательства «Галлимар». Агата Новак-Лешевалье, автор предисловия, считает, что ты владеешь искусством «сталкивания». Ты сам формулируешь это так: «Нам требуются небывалые метафоры; нечто вроде религии, принимающей во внимание существование подземных автостоянок» (Мишель Уэльбек. «Истории» (перевод Ильи Кормильцева). М. У. Это была безумная затея! Для меня оказалось проблемой выбрать последовательность стихотворений в этой антологии: как только какой-нибудь стих казался мне хорошим — бац! — у меня менялась концепция. Это было как делать монтаж. Сборник «Непримирившийся» — действительно лучшее, что я написал. Ф. Б. Насколько я знаю, ты писал свой роман (речь идет о «Покорности») на Кубе и в Таиланде. Ты нарочно делаешь это в странах, где не говорят по- французски? М. У. Мне нужно чувствовать себя один на один с языком. Там я целый день не говорю по-французски. Французский — только для письма, это помогает сосредоточиться. Ф. Б. Как ты начинаешь новый роман? Подыскиваешь сюжет или просто ждешь вдохновения? М. У. Мм... Ты думаешь, думаешь над ним, потом приходят первые страницы, потом ты просто продолжаешь. И оп — пошло дело. Ф. Б. Ты несколько раз говорил мне, что любишь длинные романы, потому что они позволяют переселиться в текст, устроиться поудобнее и из этого положения следить за развитием истории и персонажами... М. У. Может, я не прав, но с этой книгой еще больше, чем с предыдущими, я стараюсь, чтобы все было идеально, и все время правлю текст. Так что следующий роман будет короче. Ф. Б. Вот это здорово! М. У. То есть как это «здорово»? Ф. Б. Э-э-э... просто я ленив... М. У. Ну это уж и вовсе свинство! Признайся сразу, что от моих книг тебя воротит! Ф. Б. (Смеется.) Гонкуровская премия изменила твою жизнь? М. У. Нисколько. Единственное, что изменилось, — это что мой новый роман не обязательно должен выйти к сентябрю. Ф. Б. А я публикуюсь как раз в сентябре. М. У. Конечно, у тебя «Гонкур» еще впереди. Ф. Б. Никак невозможно, меня просватали премии «Ренодо». М. У. Каков мерзавец! На кой ты впутываешься в такие истории? (Смеется.) Ф. Б. После нескольких лет ирландской ссылки ты уже год как вернулся во Францию и живешь у заставы Шуази, в бетонной башне, напоминающей нью-йоркские небоскребы, с видом на китайские идеограммы. Как в фильме «По лезвию ножа («По лезвию ножа» или «Бегущий по лезвию»(«Blade Runner», 1982) — фильм, снятый режиссером Ридли Скоттом с Харрисоном Фордом в главной роли.) М. У. Причина двоякая. С одной стороны, мне хотелось вернуться во Францию, но не чувствовать себя во Франции. С другой стороны, до автострады рукой подать, можно в любой момент сесть в машину — и поминай как звали. Ф. Б. Ты не рад, что вернулся? М. У. Мне довольно-таки хреново во Франции. Пока меня не было, тут еще больше гайки закрутили. Правительство, похоже, преследует одну-единственную цель: чтобы людям похуже жилось, и это идет по возрастающей. Мне горько за Францию. Сказать тебе? Мне кажется, гражданская война не за горами. Посмотри, какая накаленная сейчас атмосфера. Того гляди взорвется. Ф. Б. Все знают, что такое «социальный раскол». Тебя считают писателем «сексуального раскола». Что ты думаешь о законе, обязывающем клиентов проститутки платить налог? М. У. Это совершенное непотребство. Я знаком с проститутками, даже не как клиент, а как приятель. Некоторые из них признавались, что чувствуют себя виноватыми, потому что покупают себе всякие там разные глупости типа тряпок от кутюрье, чтобы поскорей спустить деньги. А так — им очень даже нравится их профессия, и запретить им заниматься проституцией — величайшее свинство. А не хотеть слышать, что думают обо всем об этом сами проститутки, — и вовсе трагическая недальновидность. Теперь по поводу того, чтобы клиенты платили штраф: с человеческой точки зрения это мерзость. Я не в состоянии терпеть правительство, которое творит подобные вещи, это ни в какие ворота не лезет... Ф. Б. А как избежать гражданской войны, которую ты предрекаешь? М. У. (С интонацией де Голля.) Я вынашиваю проект новой демократической конституции. Довольно нетрадиционный шаг — начинать политическую кампанию в мужском журнале «Люи», но у меня нет других выходов на серьезное общественное мнение, и потом, привычки надо менять. Я хочу расширить прямую демократию, убрав парламент. На мой взгляд, президент республики должен избираться пожизненно, но с условием, чтобы его можно было лишить полномочий в случае, если так решит народный референдум. Третья важная мера: судьи должны быть выборными (выбирать их, разумеется, надлежит из числа дипломированных юристов, иначе говоря, такого, как ты, нельзя будет избрать). Четвертая мера: государственный бюджет будет распределяться гражданами, которые ежегодно будут заполнять листок, где надо галочкой отмечать соответствующие графы. Таким образом, народ должен решать, какие отрасли в первую очередь нуждаются в финансировании. И прежде чем определить бюджет того или иного министерства, специалисты будут подсчитывать среднее арифметическое. Если мы хотим выйти из кризиса политического представительства, в котором застряли, нужна прямая демократия. Если мы эти меры не примем, то все кончится катастрофой. Ф. Б. Хочешь быть еще одним Мишелем Дебре? ((Michel Debré; 1912–1996) — французский политический деятель, соратник де Голля, воплотивший его идеи в конституции Пятой республики.) М. У. Руссо, между прочим, разработал проект конституции для Польши. А это — «мой проект для Франции». Ф. Б. Что в тебе забавно — это что ты романтик- моралист почти христианского толка, которого все считают декадентствующим нигилистом и атеистом. М. У. Да. Это очень странно... Мм... загадка. Если ты закуришь в ожидании поезда, тебя в мгновение ока причисляют к нигилистам. Но слово «нигилист» имеет вполне определенный исторический контекст и соотносится с XIX веком в России. Нигилисты были революционерами, которые рассуждали так: что будет дальше, пока неизвестно, но для начала надо все разрушить, а то, что будет, в любом случае лучше того, что есть. Я не нигилист, даже напротив: я консерватор наподобие Бенуа Дютертра ((Benoît Duteurtre; р. 1960) — французский писатель, эссеист и музыкальный критик, ведущий музыкальной радиопередачи; МУ намекает на его эссе «Реквием по авангарду» (1995), вызвавшее бурную реакцию в прессе, в котором Дютертр критикует современную музыку.). Ф. Б. Между прочим, мы с тобой познакомились благодаря ему. Он в девяностые годы несколько раз приглашал меня на заседания редколлегии журнала «Ателье дю роман», которые проходили в культурном центре «Люсернер». Там я встретил Филиппа Мюрэ, Лакиса Прогидиса, Милана Кундеру и тебя. М. У. Да, что этих писателей объединяло — это что они боролись с языковой «политкорректностью». Сегодня это выражение даже произносить никто не хочет, оно стало комичным, но в те времена это имело определенный смысл, да и сейчас снова приходится бороться за свободу выражения. В последние двадцать лет понятие языковой политкорректности развивалось и менялось. Его по-прежнему ругают, но вопреки всему оно продолжает существовать. Я был знаком с Филиппом Мюрэ: когда он был жив, мы с ним много спорили, но сегодня я прихожу к выводу, что он во всем был прав. И с этим надо как-то жить. Ф. Б. Значит, молодежь, «впаривающая кнелики» (имеется в виду жест, введенный в обиход юмористом-антисемитом Дьёдонне и пользующийся большой популярностью у молодежи как знак неподчинения системе: одна рука с прямой ладонью опущена вниз (нацистское приветствие наоборот), а ладонь другой руки прижата к плечу первой (напоминает жест сердечного приветствия или признательности). Название жеста также придумал Дьёдонне.), — это последствия применения языковой политкорректности. М. У. Конечно! А ты думаешь, мне весело было, когда против меня открыли судебный процесс, притом что мне никакого дела нет до ислама? Писатель должен иметь возможность работать, не оглядываясь на цензуру. Запреты — это такая вещь, что на всех не угодишь. В наши дни если кто и свободен, так это Гаспар Пруст ((Gaspard Proust; р. 1976) — юморист словенского происхождения, в настоящий момент живущий в Швейцарии.). Его передачи-пятиминутки — это то немногое, что я всегда смотрю. Ф. Б. Как только захочешь, скажи, я вас познакомлю! А теперь, внимание, наш последний раздел. Ответь на вопрос Альбера Камю. М. У. Слушаю. Ф. Б. Можно ли вообразить себе счастливого Уэльбека? М. У. Мм... э-э-э... пфф... Веселого — да. Счастливого — я склонен ответить отрицательно. В жизни счастье у меня было фрагментарным. Это были моменты счастья. Ф. Б. Напомню первую фразу твоей первой книги: «Мир — это страдание в действии». М. У. Очевидно, что человек, написавший такое, не оптимист. Счастье... пфф.. Для этого надо представить себе Уэльбека, который перестал писать. Надеюсь, это трудно вообразить. Ф. Б. Ты за технический прогресс? Скажем, за клонирование человека, как в «Элементарных частицах» или в «Возможности острова»? Что ты думаешь о трансгуманистских утопиях, которыми занимается «Гугл»? М. У. Я недавно и за короткое время потерял обоих родителей и пса: морального удовлетворения эти смерти мне не принесли. Если бы можно было прожить 350 лет, я был бы за: столько книг еще надо прочесть. Недавно я открыл для себя Теодора Фонтане ((Theodor Fontane; 1819–1898) — немецкий писатель и поэт, наиболее яркий представитель немецкого реализма) — это гениально! Но к примеру, проект Google Glasses (очки с дисплеем, позволяющие делать видеозаписи высокого качества; разработаны компанией Google.) кажется мне малоинтересным: это жутковато — камеры, которые распознают людей. А на днях так вообще я увидел в метро рекламу для сайта знакомств, которая меня испугала. Она гласила: «Любовь не приходит случайно». Мне хотелось сказать: вот именно что случайно, оставьте нам хотя бы эту случайность! Ф. Б. Я никак не могу решить, к какому лагерю ты принадлежишь. Ты за то, чтобы защищать человечество, или же ты за «улучшенного» человека? М. У. Скажем так: мне осточертели гуманисты. Если человека можно улучшить, то почему бы это не сделать? Помню, на одной конференции меня обзывали нацистом и чуть не закидали грязью, потому что якобы я защищаю евгенику, генетику и все такое прочее. Там был один калека, который взял микрофон и еле сумел выговорить: «Я... скорее... за». Это было страшно, но все мгновенно успокоились. Понятное дело, страдать генетической, да еще малоизученной болезнью — несладко, но у всего есть границы. Пожалуй, не стоит очень уж улучшать породу людей, потому что если бы все были обязаны быть совершенными, то мы бы с тобой уже не существовали. В этот момент в дверь позвонил наш английский фотограф Джослин Бейн Хогг. И тут Мишель вытащил из своего рюкзака ампулу «мгновенного сияния» и размазал содержимое по лицу. Затем он извлек на свет божий «Песнь о Роланде» и прочел вслух кусок. А еще позже, уже ночью, шофер вызванного такси согласился доставить подвыпившего поэта до места назначения. Значит, Франция не такая уж безнадежная страна.Ноябрь 2013 г.
