Американский писатель и нейропсихолог Оливер Сакс, автор бестселлера «Человек, который принял жену за шляпу», превращенного Майклом Найманом в оперу, а Питером Бруком в спектакль, рассказывает о музыке с точки зрения медицины.
Ваши книги принесли Вам такую славу, что большинство читателей не осознает, что Вы еще и ходите куда-то на работу. Чем Вы занимаетесь в трудовые будни?
Принимаю пациентов. Некоторые из них живут в домах престарелых или в учреждениях для хронически больных типа больницы «Бет Эбрэхэм», где сорок лет назад происходило действие моей книги «Пробуждение» (по этой книге снят одноименный фильм с Робертом Де Ниро и Робином Уильямсом. — Esquire), или в приюте монашеского ордена маленьких сестер бедняков, с которым я также сотрудничаю почти сорок лет. Кроме того, я веду прием в клинике, а кое-кого навещаю на дому, что доставляет мне большое удовольствие. К примеру, недавно побывал в гостях у дамы из Бронкса, которой свойственна амузия, то есть невосприимчивость к музыкальным тонам и ритмам.
Мир без музыки! Как же она живет?
Это милейшая женщина, умница, в прошлом школьная учительница. С раннего детства она неспособна распознать на слух ни одно музыкальное произведение и, собственно, услышать в нем музыку. Она сама мне пояснила так: «Хотите знать, что я чувствую, когда вы исполняете музыку? Идите на кухню и пошвыряйтесь кастрюлями и сковородками. Именно это я и слышу». Есть люди, почти лишенные музыкального слуха, но это сущая ерунда, по сравнению с полной неспособностью воспринимать музыку вообще, осознать ее суть, которая свойственна этой одаренной во многих отношениях женщине. У нее от сердца отлегло, когда она выяснила, что так называемая наследственная амузия имеет четкий неврологический генез. В прошлом моя пациентка часто ходила с мужем на концерты. Теперь она сокрушается, что ей не поставили диагноз еще 70 лет назад — тогда бы ей не пришлось всю жизнь притворяться и скрывать свое раздражение при первых звуках оркестра.
В Вашей книге «Музыкофилия» описывается случай из Вашей жизни: 33 года назад, когда в горах Вы сильно повредили ногу, Вас выручила музыка.
Да, я обнаружил, что на ногу опираться не могу — она безжизненно обмякла, а дело было на высоте пяти или шести тысяч футов над уровнем моря. Никто не знал, где я нахожусь, — мобильников тогда не было, я должен был спасаться от смерти сам. К счастью, у меня был при себе зонтик. Я отломал от него наконечник и наложил шину на ногу. И попытался ползти по склону вниз, отталкиваясь локтями, — довольно утомительный способ передвижения. И тут у меня в голове зазвучала «Дубинушка». На каждый такт этой песни я, поднапрягшись, совершал очередной рывок вперед, и мне казалось, что это музыка тащит меня на буксире. Мое передвижение превратилось в веселый, несложный и слаженный процесс. Ритм все координировал и синхронизировал.
А потом музыка помогла Вам встать на ноги?
Да. После того как я выбрался к людям и мне собрали ногу по кусочкам, в нейрофизиологическом отношении я далеко не сразу вернулся в строй. Если конечность некоторое время бездействует, она перестает повиноваться, так как ее репрезентация изглаживается из образа тела, существующего в коре головного мозга. Чтобы подчинить конечность себе, недостаточно одного усилия воли — нужно обхитрить себя, захватить врасплох. Если говорить о моем случае, то во мне зазвучала, как галлюцинация, музыка с кассеты, которую я постоянно слушал, — скрипичный концерт Мендельсона. Она-то меня и растормошила. Как-то у себя в клинике я осматривал пожилую женщину, которая после перелома шейки бедра перестала владеть ногой, хотя вроде бы все зажило. Никто не мог понять, в чем причина. Но однажды ее нога шевельнулась, и это произошло, когда она слушала ирландскую джигу.
Почему?
У человека существует теснейшая взаимосвязь между музыкой, воображаемой или реальной, и идеей движения. Ты не можешь слушать или представлять музыку, не испытывая при этом моторного возбуждения, и даже если сам ты находишься в неподвижности, двигательный отдел коры твоего мозга все равно шевелится.
Поэтому Вы пишете не только дома, но и сидя на филармонических концертах?
Ну я и в собственном кабинете пишу под включенное радио. И в этом отношении не одинок. Например, Ницше очень любил Бизе и всегда отправлялся на его концерты с записной книжкой. Он говорил: «Слушая Бизе, я совершенствуюсь как философ».
Ритм как костяк для мыслей?
Может и так. Во всяком случае, внук композитора Эрнста Тоха рассказывал мне, что его дед мог услышать последовательность из сотни чисел и немедленно повторить их без ошибки, потому что они тут же превращались в его голове в готовую мелодию.
Вы утверждаете, что музыка помогает мозгу почти во всем: укрепляет память, способствует движению, пробуждает эмоции. Чем это обусловлено?
Как бы ни возникла музыка, теперь она укоренилась в нас и требует, чтобы ей служили очень многие отделы мозга. Единого «центра по делам музыки» у нас в голове нет. Каждым ее аспектом занимается узкопрофильный участок: один воспринимает тональность, другой — ритм, третий — тембр или мелодический рисунок. Кроме того, при звуках музыки мы никогда не бываем пассивны. Мы все время подсознательно предугадываем ее развитие, а такая работа стимулирует и наши лобные доли. Даже для речи мозг задействован в меньшем объеме. Поэтому в нейрофизиологическом плане музыка настолько неистребима. Есть люди с тяжелейшими заболеваниями мозга, которые все равно на нее реагируют. Например, один мой пациент сорок лет страдает болезнью Альцгеймера и совершенно беспомощен во всех отношениях, но продолжает петь в ансамбле а капелла и недавно выступил на профессиональной сцене. Через десять секунд после концерта он начисто о нем забыл. Вы знаете, что мозг музыканта всегда можно опознать, в отличие, скажем, от мозга математика или художника? У профессионалов всегда бывают гипертрофированы шесть или восемь участков: мозолистое тело, некоторые зоны слухового и моторного отдела коры. И это видно невооруженным глазом.
Я была на фестивале журнала New Yorker, где Вы рассказывали, что ритмические движения под музыку спонтанно появляются у любого младенца, но ни один другой вид живых существ не обладает такой способностью. Почему нам повезло?
Только у нашего вида появилась сильнейшая потребность обмениваться идеями и чувствами, причем как конкретными, так и абстрактными. Существует гипотеза, что сначала люди общались при помощи рук. Но руки были нужны для массы других занятий, и уникальным для нашего вида стало развитие речевого аппарата и отделов мозга, отвечающих за слуховое восприятие. Можно долго спорить о том, что появилось раньше, музыка или речь. Мой оппонент Стивен Пинкер (известный американский эволюционный психолог. — Esquire) утверждает, что музыка — только случайное порождение эволюции, «приживальщик», паразитирующий на ресурсах нервной системы, которые сформировались для обработки речи. Но я люблю повторять слова все того же Мендельсона: «В некоторых отношениях музыка точнее языка». И это верно, потому что она представляет собой другую, если угодно, более высокую, степень коммуникации. Например, музыка идеально подходит для религиозных обрядов, для литургии, и люди, заучивающие талмуд, до сих пор запоминают его как напевную структуру. Во всех культурах музыка служит социальным фундаментом танцев и пения, я уже не говорю о трудовых песнях и военных маршах. Вполне могу себе представить, что на самых ранних стадиях общения люди говорили между собой нараспев или скандируя слова. Вероятно, эпопеи Гомера пели почти целиком. История музыкальных инструментов насчитывает пятьдесят тысячелетий, и на свете нет почти ни одного человека, совершенно нечувствительного к музыке. Исключений — одно на миллион, например, вышеупомянутая дама из Бронкса.
Можно ли заключить, что музыка загадочным образом необходима для выживания человека — как минимум для того, чтобы он оставался общественным существом?
Вопрос серьезный. Пинкер пишет: «Если из жизни нашего вида исчезнет музыка, наш образ жизни практически не изменится». Я с этим тезисом категорически не согласен. Полагаю, ни один антрополог на свете с ним тоже не согласится.
Вы давно зачарованы музыкой. Почему Вы только теперь собрались о ней написать?
Еще сорок лет назад я был поражен целительным воздействием музыки на больных паркинсонизмом, афазией, старческим слабоумием. При Альцгеймере знакомая пациенту музыка способна вернуть ему память о прожитом с такой интенсивностью, до которой не дотягивает ни один из известных медицине методов. Людям с последствиями энцефалита, которые были фактически парализованы, музыка возвращала способность танцевать. Больные афазией, которые не в состоянии произнести ни слова, могут петь, и поэтому, сталкиваясь с такими пациентами, я сразу же предлагаю им исполнить что-нибудь вроде Happy Birthday. Но лишь в последние двадцать лет разработаны методы, позволяющие наблюдать за мозгом живых людей в момент, когда они слушают или воображают музыку. Как врач скажу, что в редчайших случаях после инсульта или черепно-мозговой травмы люди теряют способность наслаждаться музыкой. Зато существует противоположный феномен, в честь которого названа моя книга — «музыкофилия»: у людей развивается удивительная потребность в музыке, без нее они не могут жить.
Трудно представить, что в музыке можно нуждаться так же жадно, как в пище, сне или сексуальном удовлетворении.
Да, это странно. Причем это может быть тяга к совершенно конкретной музыке — тебе нужен Брамс или игра определенного пианиста. В книге я описываю случай хирурга Тони Чикория, который стал слышать в голове музыку после того, как в него попала шаровая молния. Примерно через месяц после этого его посетило острое желание послушать фортепианную игру. Он стал скупать диски и впал в зависимость от Шопена в исполнении Владимира Ашкенази. Потом он почувствовал потребность играть сам, хотя не делал этого с раннего детства. Затем Чикория стал слышать собственную музыку, звучащую в голове. Он продолжал работать как хирург, принимал пациентов, но через два месяца этот тихий семьянин превратился во вдохновенного на грани одержимости музыканта.
А что известно о савантах — людях с музыкальными способностями, намного превосходящими норму?
Саванты обладают поразительным даром к вычислениям, музыке или рисованию, который сочетается с общим пониженным уровнем интеллекта. Наиболее детально я изучил саванта Стивена Уилтшира. Находясь в его обществе, ты всерьез ощущаешь, что им движет какая-то автономно существующая сила. Он косится на пейзаж, тут же отворачивается — и начинает зарисовывать. При этом он может озираться по сторонам или насвистывать. Кажется, он вовсе не сосредоточен на том, что делает. И рисует он очень странно. Он не делает наброска, не делает общих контуров, а начинает у левого края листа и — фьють — тут же доходит до правого. Кроме того, он музыкальный савант: у него не только абсолютный слух, он еще и улавливает структуру фуги.
Что происходит в мозгу такого человека?
На взгляд некоторых нейрофизиологов, у савантов отчасти сохранены и активизированы способности, унаследованные нами от далеких предков. Это сосредоточенные в правом полушарии таланты к вычислениям, музыке или рисованию, которые в нормальных условиях подавляются при развитии абстрактного мышления и речи. Эта гипотеза подтверждается тем, что точно такие же черты проявляются в пожилом возрасте у некоторых людей, страдающих слабоумием височно-лобных долей. Вербально-мыслительная деятельность в левом полушарии мозга нарушается, зато в правом полушарии просыпаются способности к музыке, о которых пациент и не подозревал. В Австралии ученый Аллен Снайдер проводит эксперименты, о которых много спорят. Он использует метод ТМС — транскраниальной магнитной стимуляции, чтобы попытаться приглушить активность доминирующей левой височной доли. Я сам это попробовал, но у меня через 15 минут просто разболелась голова.
Значит, Вы стимулировали мозг, чтобы пробудить в себе творческие способности? Ну и как?
Меня попросили нарисовать собаку. Художник из меня никудышный, и у меня получилась скорее диаграмма, изображающая какое-то четвероногое. Экспериментаторы захотели проверить, смогу ли я утратить склонность к абстрактному формализму и нарисовать узнаваемую собаку. И возможно, если бы я так быстро не капитулировал... В общем, существует соблазнительная гипотеза, что способности саванта латентно заложены в каждом из нас и при определенных условиях находят выход.
Вы пробовали и другие средства для радикального изменения деятельности мозга?
Ну... В примечании к книге я упоминаю о моем опыте общения с амфетаминами. Это было больше сорока лет назад. На две недели я погрузился в престранное состояние: несмотря на полное неумение рисовать, я обнаружил, что могу с огромной точностью изображать фигуры людей во всех анатомических подробностях. У меня сохранилась записная книжка, полная зарисовок, которые я никогда раньше не был способен делать и впоследствии не смог повторить. Изменения коснулись и моего обоняния. Я мог узнавать большинство людей и мест по запаху. Когда эти способности пропали, у меня были смешанные ощущения. С одной стороны, было немного жалко. Но амфетамины — очень опасная штука, и я рад, что уцелел.
Вы росли во времена, когда человек, которому хотелось послушать музыку, как правило, должен был отправиться на концерт. Теперь МР3-плееры позволяют не расставаться с музыкой при любых обстоятельствах. Что Вы об этом думаете?
На первый взгляд, это невероятное достижение. Дарвин, чтобы послушать музыку, был вынужден ездить на концерты из Дауна, где он жил с семьей, в Лондон. Но сегодня фоновая музыка сопровождает тебя везде; во всяком случае, в Нью-Йорке в любом магазине, торговом центре, ресторане или спортзале некуда деться от музыки. Я уж не говорю о том факте, что 90% людей ходят с iPod’ами и в наушниках. И я не могу исключить, что со временем это приведет к учащению музыкальных галлюцинаций. Мозг необычайно чувствителен к музыке, и чтобы она запечатлелась у тебя в сознании, не нужно прислушиваться, она впечатывается в мозг сама. У одного моего пациента музыка вызывает эпилептические припадки, и поэтому по Нью-Йорку он ходит заткнув уши ватой — в этом городе ему находиться просто опасно.
А что происходит в мозгу, когда к нам привязывается какая-нибудь мелодия?
Если сделать в этот момент томографию мозга, видно, как этот цикличный фрагмент вращается в голове. Это мелкий электрический паразит.
Но не галлюцинация?
Нет, это процесс, над которым вы не властны, но при этом вы не думаете, что эта мелодия звучит где-то вовне. Люди с музыкальными галлюцинациями чаще всего слышат в голове музыку, знакомую с детства. Одного моего пациента, беднягу, преследовали нацистские марши, которые он слышал в Гамбурге в 1930-е. Он был мальчиком из еврейской семьи, а на улицах было полно парней из «Гитлерюгенда», которые выискивали таких, как он. Иногда в голове человека звучит колыбельная, которую пела мать. Один мой пациент утверждал, что в него встроен «внутричерепной музыкальный автомат». При этом большинство смиряется со своими галлюцинациями, а иногда и получает от них удовольствие и подпевает. Некоторые учат свои галлюцинации новому репертуару. Между прочим, не исключено, что мне придется познакомиться с этим предметом поближе. Хорошо известно, что у большинства людей с галлюцинациями понижен слух. Их испытывают примерно 2% слабослышащих, то есть феномен затрагивает сотни тысяч людей. А я заметил, что мой слух в последнее время садится. Так что я гадаю, посетят ли меня галлюцинации и что именно мне пригрезится.
Можно подумать, что Вы с нетерпением их дожидаетесь.
Нет-нет, никакого нетерпения, но все-таки интересно. Между прочим, сегодня у меня в голове вертится песня A Bicycle Built for Two. Ее часто пела мама. Возможно, это первая песня, которую я выучил.
А что музыка значит в Вашей собственной жизни?
Я вырос в семье, где все играли на музыкальных инструментах. Мой отец был очень музыкален, старшие братья играли на флейте и кларнете, и мы устраивали дома концерты струнных трио и квартетов. В пять лет я мог бы сказать: «Больше всего на свете я люблю копченую лососину и Баха». Сейчас, когда прошло 70 лет, я могу повторить то же самое.
Записала Сьюзан Круглински, перевод Светланы Силаковой.
Ваши книги принесли Вам такую славу, что большинство читателей не осознает, что Вы еще и ходите куда-то на работу. Чем Вы занимаетесь в трудовые будни?
Принимаю пациентов. Некоторые из них живут в домах престарелых или в учреждениях для хронически больных типа больницы «Бет Эбрэхэм», где сорок лет назад происходило действие моей книги «Пробуждение» (по этой книге снят одноименный фильм с Робертом Де Ниро и Робином Уильямсом. — Esquire), или в приюте монашеского ордена маленьких сестер бедняков, с которым я также сотрудничаю почти сорок лет. Кроме того, я веду прием в клинике, а кое-кого навещаю на дому, что доставляет мне большое удовольствие. К примеру, недавно побывал в гостях у дамы из Бронкса, которой свойственна амузия, то есть невосприимчивость к музыкальным тонам и ритмам.
Мир без музыки! Как же она живет?
Это милейшая женщина, умница, в прошлом школьная учительница. С раннего детства она неспособна распознать на слух ни одно музыкальное произведение и, собственно, услышать в нем музыку. Она сама мне пояснила так: «Хотите знать, что я чувствую, когда вы исполняете музыку? Идите на кухню и пошвыряйтесь кастрюлями и сковородками. Именно это я и слышу». Есть люди, почти лишенные музыкального слуха, но это сущая ерунда, по сравнению с полной неспособностью воспринимать музыку вообще, осознать ее суть, которая свойственна этой одаренной во многих отношениях женщине. У нее от сердца отлегло, когда она выяснила, что так называемая наследственная амузия имеет четкий неврологический генез. В прошлом моя пациентка часто ходила с мужем на концерты. Теперь она сокрушается, что ей не поставили диагноз еще 70 лет назад — тогда бы ей не пришлось всю жизнь притворяться и скрывать свое раздражение при первых звуках оркестра.
В Вашей книге «Музыкофилия» описывается случай из Вашей жизни: 33 года назад, когда в горах Вы сильно повредили ногу, Вас выручила музыка.
Да, я обнаружил, что на ногу опираться не могу — она безжизненно обмякла, а дело было на высоте пяти или шести тысяч футов над уровнем моря. Никто не знал, где я нахожусь, — мобильников тогда не было, я должен был спасаться от смерти сам. К счастью, у меня был при себе зонтик. Я отломал от него наконечник и наложил шину на ногу. И попытался ползти по склону вниз, отталкиваясь локтями, — довольно утомительный способ передвижения. И тут у меня в голове зазвучала «Дубинушка». На каждый такт этой песни я, поднапрягшись, совершал очередной рывок вперед, и мне казалось, что это музыка тащит меня на буксире. Мое передвижение превратилось в веселый, несложный и слаженный процесс. Ритм все координировал и синхронизировал.
А потом музыка помогла Вам встать на ноги?
Да. После того как я выбрался к людям и мне собрали ногу по кусочкам, в нейрофизиологическом отношении я далеко не сразу вернулся в строй. Если конечность некоторое время бездействует, она перестает повиноваться, так как ее репрезентация изглаживается из образа тела, существующего в коре головного мозга. Чтобы подчинить конечность себе, недостаточно одного усилия воли — нужно обхитрить себя, захватить врасплох. Если говорить о моем случае, то во мне зазвучала, как галлюцинация, музыка с кассеты, которую я постоянно слушал, — скрипичный концерт Мендельсона. Она-то меня и растормошила. Как-то у себя в клинике я осматривал пожилую женщину, которая после перелома шейки бедра перестала владеть ногой, хотя вроде бы все зажило. Никто не мог понять, в чем причина. Но однажды ее нога шевельнулась, и это произошло, когда она слушала ирландскую джигу.
Почему?
У человека существует теснейшая взаимосвязь между музыкой, воображаемой или реальной, и идеей движения. Ты не можешь слушать или представлять музыку, не испытывая при этом моторного возбуждения, и даже если сам ты находишься в неподвижности, двигательный отдел коры твоего мозга все равно шевелится.
Поэтому Вы пишете не только дома, но и сидя на филармонических концертах?
Ну я и в собственном кабинете пишу под включенное радио. И в этом отношении не одинок. Например, Ницше очень любил Бизе и всегда отправлялся на его концерты с записной книжкой. Он говорил: «Слушая Бизе, я совершенствуюсь как философ».
Ритм как костяк для мыслей?
Может и так. Во всяком случае, внук композитора Эрнста Тоха рассказывал мне, что его дед мог услышать последовательность из сотни чисел и немедленно повторить их без ошибки, потому что они тут же превращались в его голове в готовую мелодию.
Вы утверждаете, что музыка помогает мозгу почти во всем: укрепляет память, способствует движению, пробуждает эмоции. Чем это обусловлено?
Как бы ни возникла музыка, теперь она укоренилась в нас и требует, чтобы ей служили очень многие отделы мозга. Единого «центра по делам музыки» у нас в голове нет. Каждым ее аспектом занимается узкопрофильный участок: один воспринимает тональность, другой — ритм, третий — тембр или мелодический рисунок. Кроме того, при звуках музыки мы никогда не бываем пассивны. Мы все время подсознательно предугадываем ее развитие, а такая работа стимулирует и наши лобные доли. Даже для речи мозг задействован в меньшем объеме. Поэтому в нейрофизиологическом плане музыка настолько неистребима. Есть люди с тяжелейшими заболеваниями мозга, которые все равно на нее реагируют. Например, один мой пациент сорок лет страдает болезнью Альцгеймера и совершенно беспомощен во всех отношениях, но продолжает петь в ансамбле а капелла и недавно выступил на профессиональной сцене. Через десять секунд после концерта он начисто о нем забыл. Вы знаете, что мозг музыканта всегда можно опознать, в отличие, скажем, от мозга математика или художника? У профессионалов всегда бывают гипертрофированы шесть или восемь участков: мозолистое тело, некоторые зоны слухового и моторного отдела коры. И это видно невооруженным глазом.
Я была на фестивале журнала New Yorker, где Вы рассказывали, что ритмические движения под музыку спонтанно появляются у любого младенца, но ни один другой вид живых существ не обладает такой способностью. Почему нам повезло?
Только у нашего вида появилась сильнейшая потребность обмениваться идеями и чувствами, причем как конкретными, так и абстрактными. Существует гипотеза, что сначала люди общались при помощи рук. Но руки были нужны для массы других занятий, и уникальным для нашего вида стало развитие речевого аппарата и отделов мозга, отвечающих за слуховое восприятие. Можно долго спорить о том, что появилось раньше, музыка или речь. Мой оппонент Стивен Пинкер (известный американский эволюционный психолог. — Esquire) утверждает, что музыка — только случайное порождение эволюции, «приживальщик», паразитирующий на ресурсах нервной системы, которые сформировались для обработки речи. Но я люблю повторять слова все того же Мендельсона: «В некоторых отношениях музыка точнее языка». И это верно, потому что она представляет собой другую, если угодно, более высокую, степень коммуникации. Например, музыка идеально подходит для религиозных обрядов, для литургии, и люди, заучивающие талмуд, до сих пор запоминают его как напевную структуру. Во всех культурах музыка служит социальным фундаментом танцев и пения, я уже не говорю о трудовых песнях и военных маршах. Вполне могу себе представить, что на самых ранних стадиях общения люди говорили между собой нараспев или скандируя слова. Вероятно, эпопеи Гомера пели почти целиком. История музыкальных инструментов насчитывает пятьдесят тысячелетий, и на свете нет почти ни одного человека, совершенно нечувствительного к музыке. Исключений — одно на миллион, например, вышеупомянутая дама из Бронкса.
Можно ли заключить, что музыка загадочным образом необходима для выживания человека — как минимум для того, чтобы он оставался общественным существом?
Вопрос серьезный. Пинкер пишет: «Если из жизни нашего вида исчезнет музыка, наш образ жизни практически не изменится». Я с этим тезисом категорически не согласен. Полагаю, ни один антрополог на свете с ним тоже не согласится.
Вы давно зачарованы музыкой. Почему Вы только теперь собрались о ней написать?
Еще сорок лет назад я был поражен целительным воздействием музыки на больных паркинсонизмом, афазией, старческим слабоумием. При Альцгеймере знакомая пациенту музыка способна вернуть ему память о прожитом с такой интенсивностью, до которой не дотягивает ни один из известных медицине методов. Людям с последствиями энцефалита, которые были фактически парализованы, музыка возвращала способность танцевать. Больные афазией, которые не в состоянии произнести ни слова, могут петь, и поэтому, сталкиваясь с такими пациентами, я сразу же предлагаю им исполнить что-нибудь вроде Happy Birthday. Но лишь в последние двадцать лет разработаны методы, позволяющие наблюдать за мозгом живых людей в момент, когда они слушают или воображают музыку. Как врач скажу, что в редчайших случаях после инсульта или черепно-мозговой травмы люди теряют способность наслаждаться музыкой. Зато существует противоположный феномен, в честь которого названа моя книга — «музыкофилия»: у людей развивается удивительная потребность в музыке, без нее они не могут жить.
Трудно представить, что в музыке можно нуждаться так же жадно, как в пище, сне или сексуальном удовлетворении.
Да, это странно. Причем это может быть тяга к совершенно конкретной музыке — тебе нужен Брамс или игра определенного пианиста. В книге я описываю случай хирурга Тони Чикория, который стал слышать в голове музыку после того, как в него попала шаровая молния. Примерно через месяц после этого его посетило острое желание послушать фортепианную игру. Он стал скупать диски и впал в зависимость от Шопена в исполнении Владимира Ашкенази. Потом он почувствовал потребность играть сам, хотя не делал этого с раннего детства. Затем Чикория стал слышать собственную музыку, звучащую в голове. Он продолжал работать как хирург, принимал пациентов, но через два месяца этот тихий семьянин превратился во вдохновенного на грани одержимости музыканта.
А что известно о савантах — людях с музыкальными способностями, намного превосходящими норму?
Саванты обладают поразительным даром к вычислениям, музыке или рисованию, который сочетается с общим пониженным уровнем интеллекта. Наиболее детально я изучил саванта Стивена Уилтшира. Находясь в его обществе, ты всерьез ощущаешь, что им движет какая-то автономно существующая сила. Он косится на пейзаж, тут же отворачивается — и начинает зарисовывать. При этом он может озираться по сторонам или насвистывать. Кажется, он вовсе не сосредоточен на том, что делает. И рисует он очень странно. Он не делает наброска, не делает общих контуров, а начинает у левого края листа и — фьють — тут же доходит до правого. Кроме того, он музыкальный савант: у него не только абсолютный слух, он еще и улавливает структуру фуги.
Что происходит в мозгу такого человека?
На взгляд некоторых нейрофизиологов, у савантов отчасти сохранены и активизированы способности, унаследованные нами от далеких предков. Это сосредоточенные в правом полушарии таланты к вычислениям, музыке или рисованию, которые в нормальных условиях подавляются при развитии абстрактного мышления и речи. Эта гипотеза подтверждается тем, что точно такие же черты проявляются в пожилом возрасте у некоторых людей, страдающих слабоумием височно-лобных долей. Вербально-мыслительная деятельность в левом полушарии мозга нарушается, зато в правом полушарии просыпаются способности к музыке, о которых пациент и не подозревал. В Австралии ученый Аллен Снайдер проводит эксперименты, о которых много спорят. Он использует метод ТМС — транскраниальной магнитной стимуляции, чтобы попытаться приглушить активность доминирующей левой височной доли. Я сам это попробовал, но у меня через 15 минут просто разболелась голова.
Значит, Вы стимулировали мозг, чтобы пробудить в себе творческие способности? Ну и как?
Меня попросили нарисовать собаку. Художник из меня никудышный, и у меня получилась скорее диаграмма, изображающая какое-то четвероногое. Экспериментаторы захотели проверить, смогу ли я утратить склонность к абстрактному формализму и нарисовать узнаваемую собаку. И возможно, если бы я так быстро не капитулировал... В общем, существует соблазнительная гипотеза, что способности саванта латентно заложены в каждом из нас и при определенных условиях находят выход.
Вы пробовали и другие средства для радикального изменения деятельности мозга?
Ну... В примечании к книге я упоминаю о моем опыте общения с амфетаминами. Это было больше сорока лет назад. На две недели я погрузился в престранное состояние: несмотря на полное неумение рисовать, я обнаружил, что могу с огромной точностью изображать фигуры людей во всех анатомических подробностях. У меня сохранилась записная книжка, полная зарисовок, которые я никогда раньше не был способен делать и впоследствии не смог повторить. Изменения коснулись и моего обоняния. Я мог узнавать большинство людей и мест по запаху. Когда эти способности пропали, у меня были смешанные ощущения. С одной стороны, было немного жалко. Но амфетамины — очень опасная штука, и я рад, что уцелел.
Вы росли во времена, когда человек, которому хотелось послушать музыку, как правило, должен был отправиться на концерт. Теперь МР3-плееры позволяют не расставаться с музыкой при любых обстоятельствах. Что Вы об этом думаете?
На первый взгляд, это невероятное достижение. Дарвин, чтобы послушать музыку, был вынужден ездить на концерты из Дауна, где он жил с семьей, в Лондон. Но сегодня фоновая музыка сопровождает тебя везде; во всяком случае, в Нью-Йорке в любом магазине, торговом центре, ресторане или спортзале некуда деться от музыки. Я уж не говорю о том факте, что 90% людей ходят с iPod’ами и в наушниках. И я не могу исключить, что со временем это приведет к учащению музыкальных галлюцинаций. Мозг необычайно чувствителен к музыке, и чтобы она запечатлелась у тебя в сознании, не нужно прислушиваться, она впечатывается в мозг сама. У одного моего пациента музыка вызывает эпилептические припадки, и поэтому по Нью-Йорку он ходит заткнув уши ватой — в этом городе ему находиться просто опасно.
А что происходит в мозгу, когда к нам привязывается какая-нибудь мелодия?
Если сделать в этот момент томографию мозга, видно, как этот цикличный фрагмент вращается в голове. Это мелкий электрический паразит.
Но не галлюцинация?
Нет, это процесс, над которым вы не властны, но при этом вы не думаете, что эта мелодия звучит где-то вовне. Люди с музыкальными галлюцинациями чаще всего слышат в голове музыку, знакомую с детства. Одного моего пациента, беднягу, преследовали нацистские марши, которые он слышал в Гамбурге в 1930-е. Он был мальчиком из еврейской семьи, а на улицах было полно парней из «Гитлерюгенда», которые выискивали таких, как он. Иногда в голове человека звучит колыбельная, которую пела мать. Один мой пациент утверждал, что в него встроен «внутричерепной музыкальный автомат». При этом большинство смиряется со своими галлюцинациями, а иногда и получает от них удовольствие и подпевает. Некоторые учат свои галлюцинации новому репертуару. Между прочим, не исключено, что мне придется познакомиться с этим предметом поближе. Хорошо известно, что у большинства людей с галлюцинациями понижен слух. Их испытывают примерно 2% слабослышащих, то есть феномен затрагивает сотни тысяч людей. А я заметил, что мой слух в последнее время садится. Так что я гадаю, посетят ли меня галлюцинации и что именно мне пригрезится.
Можно подумать, что Вы с нетерпением их дожидаетесь.
Нет-нет, никакого нетерпения, но все-таки интересно. Между прочим, сегодня у меня в голове вертится песня A Bicycle Built for Two. Ее часто пела мама. Возможно, это первая песня, которую я выучил.
А что музыка значит в Вашей собственной жизни?
Я вырос в семье, где все играли на музыкальных инструментах. Мой отец был очень музыкален, старшие братья играли на флейте и кларнете, и мы устраивали дома концерты струнных трио и квартетов. В пять лет я мог бы сказать: «Больше всего на свете я люблю копченую лососину и Баха». Сейчас, когда прошло 70 лет, я могу повторить то же самое.
Записала Сьюзан Круглински, перевод Светланы Силаковой.
