Юрий Каракур – писатель из России. Его роман «Фарфор» получил Гран-при российской национальной литературной премии «Рукопись года» и неоднократно переиздавался. Вот уже около полугода он живет в Алматы.
Когда меня спрашивают, как я стал писателем, я испытываю растерянность и всегда отвечаю, что в детстве очень любил канцтовары. Свою первую книгу «Фарфор» я писал слишком долго – семь лет. Никому не советую писать так долго. За время работы над книгой линия роста волос писателя не должна меняться.
Честно говоря, мне некомфортно находиться рядом с моей книгой. Когда кто-то узнает, что у меня вышла книга и обещает купить, мне искренне хочется отговорить этого человека. Случалось, я предостерегал людей: не надо, не покупайте, там длинные предложения.
Стать персонажем моей первой книги было несложно. Достаточно было просто жить со мной в одном подъезде. Я писал о бабушке, о наших соседках, об обычных людях, когда они склонились над грядками или ищут грибы в лесу.
Я всегда интересовался политикой, общественной жизнью, ходил на оппозиционные митинги. Но раньше – до войны – я все-таки замечал лирику в жизни: случайную женщину на случайном огороде, если смотреть из окна поезда, разговор деда и внучки по дороге на реку, а также вечерний свет в березах, абажур на дачной террасе, состарившиеся руки моей мамы. После начала войны лирика умерла, и я думаю о русских бомбах, отключенном электричестве в украинских домах, тупике, в который заводит несменяемая завравшаяся власть.
Я все время ищу слова, чтобы описать походку или выражение спины случайного прохожего. Иногда я так устаю от этого, что хочу просто поджарить котлет, не отвлекаясь на слова. И тут же пугаюсь слова «котлета» – оно липнет вязкой глиной к сапогу. Писать мучительно, но не писать – страшно.
Хорошие книги боятся штампа и экранизации – их я читаю медленно, с прямой спиной. Плохие книги написаны, как киносценарии – их я не дочитываю из-за раздражения. А есть ещё книги больничной палаты – такие я нежно люблю и читаю быстро, с температурой, отвернувшись к стене.
Мой читатель – я сам. Правда, он все время чем-нибудь недоволен.
Когда я говорю кому-то, что я писатель, всегда боюсь, что ко мне сейчас подойдет уборщица из моей школы и закричит, что я мешаю ей мыть полы своими глупостями и вообще наследил в рекреации (откуда взялось-то это слово?). Недавно я был на замечательном спектакле «Гуинплен. Погружение» в «Тотальном театре» Алматы. Это был иммерсивный спектакль, и так получилось, что мне нужно было быстро и перед публикой назвать то, что я хорошо умею делать. Я сказал, что умею стесняться.
После начала войны я не смог продолжить текст, над которым работал почти год. Последнее изменение – 23 февраля 2022 года, 22:15. Потом начал сочинять приключенческий роман. Много писал летом, потом перевез этот сюжет через границу и уже пять месяцев таскаю его по Алматы.
За первый день в Алматы я выучил два слова – арык и достык. До сих пор я выбираю между ними. Иногда мне кажется, что место мне в канаве, но потом верю, что меня спасет дружба. Время от времени я вижу, как из арыка выбираются кошки или небольшие собаки с мокрой спиной.
После пересечения границы Казахстана мы прожили два дня в Актобе, а потом ехали на машине в Алматы, потому что казахстанская писательница Меруерт Алонсо, у которой я просил совета в первые дни, отправляла меня именно туда. По дороге мы останавливались в Кызылорде и уезжали из этого города, когда дети вышли после уроков из школы. Они бежали по улице с тем облегчением, которое бывает только если тебе девять и тебя пораньше отпустили с математики. В Шымкент мы приехали в конце школьного дня, и я снова увидел детей, радостно размахивающих мешком со сменкой. В Алматы я часто оказываюсь на улице Тулебаева, когда дети бегут после уроков. Мне кажется, это одно из самых радостных наблюдений дня: освободившийся маленький человек возвращается домой. Я много лет работал в школе и сейчас воспринимаю всех этих ребят на улице, как своего рода прощание со своей прошлой школьной жизнью.
В Алматы было очень много доброты: в первую ночь нас приютили совсем незнакомые мне люди – слушательница моих лекций предложила мне остановиться у нее. В ее доме уже жил артист балета из Самары. Потом приехал иллюстратор из Москвы. Хозяева квартиры, которую мы снимаем, в первую неделю отвезли нас к себе на дачу, чтобы мы набрали яблок и показали нам горы. Проявления доброты трогают меня до слез.
За пять месяцев в Казахстане я так и не излечился от эмигрантской болезни и все еще ищу выключатель совсем в другом месте на стене, хочу свернуть из лифта направо, хотя в этом доме нужно налево.
В Алматы мне нравится чувство горы под ногами, которое дает то ощущение преодоления, то легкость спуска. Не нравится смог, который заставляет кашлять.
Каждый день я прохожу мимо двух старичков на улице Тулебаева. Собираю слова их разговоров: сестра, колено, Советский союз, сообщение. Потом прохожу через парк на любимую улицу без светофоров и машин и карабкаюсь по ней до Абая. В выходной день заглядываю на ярмарку перед Академией наук – там рубят мясо, мертвые податливые шеи птицы свисают с прилавка. Ничего не покупаю. Когда перехожу центральный арык, всегда вспоминаю Юрия Домбровского. Если отвлечься от рассматривания ресторанов на Абая и поднять глаза, можно увидеть мужчину в майке на кухне или душевно больное окно, до самой форточки заваленное хламом.
Я ходил на фильм «Каш». Во время финальной сцены, где мальчика в интернате учат русскому алфавиту, позади меня зарыдала девушка. Начались титры, тут же включился поторапливающий свет кинотеатра, вошли уборщицы, и пока они собирали ведерки из-под попкорна, а люди тихо уходили из зала, девушка все плакала на плече у молодого человека.
За последние месяцы я понял, что не смогу прожить без разговоров о литературе. Без них мне будет скучно и нечего есть. Поэтому я преподаю творческое письмо, а если точнее, то писательское страдание. Одна моя ученица рассказала, что по заданию преподавателя она написала начало и конец детективной повести. «Но кто же будет читать мою середину?» – рассмеялась она. Кажется, это прекрасно сформулированный писательский страх: никто не прочитает мою середину.
За этот год я прочитал довольно много текстов, написанных начинающими или продолжающими писателями. Это были люди из России, Казахстана, Германии, Канады, Чехии, Бали, даже из Украины, хотя мне было мучительно стыдно смотреть им в глаза. Все они пользовались русским языком, чтобы рассказать историю, и все они чаще всего сталкивались с главной писательской проблемой: как же совладать с языком и донести твою идею (такую красивую, когда ты подбрасываешь ее на улице города) до бумаги с наименьшими потерями. Во многих текстах – какое бы задание я ни давал – так или иначе появлялась война, страх, растерянность, вина, ненависть, бегство. Думаю, русский язык будет долго искать слова для разговора об этом.
Я не берусь судить о менталитете Казахстана, да и вообще какой бы то ни было страны. Уж очень умозрительное это понятие. Да и общаюсь я с людьми редко и коротко. В Алматы чаще, чем в других городах, где я бывал, водители сигналят друг другу на дорогах. На одну злую старушку, которая машет палкой на мою хромую собаку, попадается одна добрая, которая сочувствует его хромоте.
Текст: Елена Штритер
Фото: Айгуль Кисыкбасова
