Казахстанский специалист и общественный деятель Айнура Абсеметова, уехавшая по линии ООН работать в Малави, в своем тридцать пятом письме рассказывает о поездке в столицу всего африканского материка.
Последний раз я каталась на Жигулях в 2009 году в Душанбе. Следующим разом неожиданно стала ночная улица Аддис-Абеба. Увидев в темноте знакомые очертания, я даже решила, что ошиблась – откуда в Африке Жигули? Это было такси, на правой стороне лобового стекла – образа иконок, слева, поверх затертых блондинок из 70-х наклеен коменданте Че, тоже икона, если подумать – ну а прямо посередине неожиданно висел Микки Маус, размером с мою ладонь. Интересный разброс взглядов у молодого водителя. Панель машины угловатая, суровая, еще тех времен, когда не были созданы электронные экраны. Настоящая стрелка на спидометре, тонкий руль огромного диаметра – когда водитель вывалился из окна, чтобы посмотреть назад, мой взгляд упал на центр руля. «Лада!» – крикнула я от неожиданности. По центру руля красовался до боли знакомый бренд советского автомобилестроения. Жигули-семерка. Мои сомнения окончательно развеялись, а вызваны они были кроме географии, также необычным раскрасом, дело в том, что в Аддис-Абеба старые такси покрашены одинаково в белый верх и синий низ и это нивелирует их происхождение.
На следующий день я уже внимательней посмотрела на дороги старейшего города Африки – по ним ездит немало и других советских машин – старые волги, лады-девятки, жигули-копейки. Мой восторг от увиденного никто не разделил. Для остальных это были просто старые машины Аддис-Абеба.
Так меня встретила столица Эфиопии, а для африканцев столица всего африканского материка. Я оказалась тут совершенно неожиданно. Буквально за сутки меня предупредили, что я лечу на рабочую встречу специалистов, работающих над гендерным равноправием в своих страновых офисах. На этот раз такая спешка и непредсказуемость оказались приятным сюрпризом. Еще бы, увидеть и побывать в одной из самых уникальных стран мира, знакомой с детства как прародина Пушкина. Правда, график пребывания не давали мне шанса увидеть не то что страну, но даже и город. Прилет и улет аккурат впритык к мероприятию без крохотного окошка для прогулки. Единственный шанс пройтись пешком у меня был в первый день перед началом встречи. Получив на ресепшн гостиницы заверения, что место, куда мне надо попасть, находится в пяти минутах, я смело шагнула на улицу. Почему-то внутри была уверенность, что я точно не заблужусь, ведь город-то наш. Только объяснить себе не могу, почему я придумала, что Аддис-Абеба – «наш» город, а Эфиопия – «своя» страна. Видимо, чувство рождено историями об этой стране, сопровождавшими меня с детства и продолжавшими преследовать в разные этапы жизни. В США у меня был друг, который только и делал, что увлеченно рассказывал о невероятном последнем короле Эфиопии, о магических обстоятельствах последних лет его правления и предсказании возвращения могущества Эфиопии.
И вот я ранним утром вышагиваю по улице с разбитыми тротуарами и разбросанным повсюду мусором. Нищие у дороги и чистильщики обуви через каждые пять метров. Вроде бы никакой магии, однако очарование городом и страной не стерто. Я заглядываю в лица прохожих. Тонкие черты на V-образных лицах с широкими лбами делают местных в глазах иностранца неотличимо похожими друг на друга. Немного погодя я стала различать их, тем не менее меня не оставляло чувство, что эфиопы – какие-то особенные. Они не похожи на остальных африканцев. Тонкие руки и ноги, продолговатые туловища, по-другому завивающиеся волосы, вытянутые лица и удивительной глубины глаза, красивого очертания губы – все это подтверждало вычитанное где-то сравнение эфиопов с европейцами в Африке. Вдоль улицы все вывески вязью эфиопского алфавита, что затрудняют понимание. Я никак не могла понять, на той улице нахожусь или нет. До меня не сразу дошло, что я заблудилась. Уже полчаса не вижу обещанных стеклянных бизнес-центров. Я осторожно подошла к милой девушке и спросила, где нахожусь и как мне пройти на определенную улицу. Она подумала, оглядела меня с ног до головы, и по озабоченному лицу я поняла, что ушла далеко не в ту сторону. Дружелюбие горожан или мой не по погоде нелепый вид (я была по-летнему легко одета для +18 С., совершенно забыв, что выше экватора начинается зима) мобилизовали помощь местных. Я нашла и добралась до нужного места. Это было единственным моим прямым соприкосновением один на один с загадочным городом.
Работа с коллегами в офисе оказалась не менее увлекательной. Мой мозг долго не мог успокоиться и сконцентрироваться на предмете обсуждения. Еще бы, со мной в одном зале находились люди из африканских стран, о которых я столько читала, слышала и обсуждала. Невысокая женщина в черном костюме сельской учительницы, простоватым лицом и седыми, вытянутыми волосами приехала из Руанды. Как она пережила геноцид и что видели ее усталые глаза? Через стол сидел мужчина с блестящим, гладким лицом и женщина с небольшим афро – они приехали из Уганды. Первым порывом было посмотреть на их руки… До сих пор у меня перед глазами статья, которую я прочла в конце 90-х, как диктактор Уганды отрубал людям руки и большие пальцы, чтобы они не могли голосовать против него. У меня язык чесался спросить, как им удалось сохранить свои конечности, ибо по возрасту и месту проживания они должны были быть свидетелями тех событий. В дальнем углу сидела женщина с большой головой и огромными глазами с берегов Сьерра-Леоне. У меня в США один сокурсник был из этой страны и рассказывал, как тяжело ему было выбраться из села в город. До сих пор помню, как он ждал и боялся момента выпуска, ибо его ждала тяжелая участь выживания дома. Где он сейчас и смог ли он найти себе достойную работу? Вот Мария, белая женщина, португалка по национальности, представляющая Анголу. Ее прабабушка и прадед приехали колонизаторами в Мозамбик, родители там родились, встретились и поженились. В годы деколонизации и коммунистического строя бежали в Португалию, где родилась она, Мария. Внучка и дочь колонизаторов вернулась в Африку – в Анголу в начале нулевых и не собирается уезжать, считая эту страну своим домом. Она мечтает попасть в Мозамбик и побывать на могиле своих предков. Страх показаться навязчивой удерживал меня от неудобных расспросов.
В обед я познакомилась с девушкой из Мадагаскара. Внешне она напоминала малазийку. Меня так и подмывало спросить, как им живется после мультяшек про свой остров. Мужчину из Конго, работающего в Мали, я издалека начала расспрашивать о том, как ему живется в стране, где рабство до сих пор узаконено. Он уклончиво ушел от ответа, отметив только, что ему приходится работать в крайне сложных условиях, и если бы не дипломатический статус, у него были бы все шансы быть проданным в качестве раба местным землевладельцам.
Наша группа делилась на франкоговорящих и англоговорящих. Со страшной завистью я смотрела на тех, кто легко переходил с английского на французский и наоборот. Мне казалось, что я столько важного и интересного упускаю в своей жизни из-за ограничения в языке. Что бросилось в глаза, так это разница в поведении между африканцами. Те, что жили под британским флагом держались более сдержанно и выражали консервативные взгляды. Франкофоны же более открыты и музыкально-эмоциональны в интонациях. Едва заслышав музыку, они начинают двигаться в такт. Мой коллега Ричард, в крови которого одинаково присутствуют французские и британские корни, подтвердил мое наблюдение. Англоговорящие африканцы от консервативных и эмоционально зажатых англичан переняли сдержанность, чопорность и любовь к бюрократии. Тогда как франкоговорящие переняли у французов любовь к праздникам, гастрономические изыски и яркое самовыражение в музыке, поэзии и искусстве. Не даром самые известные африканские музыканты и артисты родом из Западной Африки, говорят на французском языке.
Неделя в Аддис-Абеба пролетела очень быстро. Рабочие заседания, встречи были напряжены разбором сложных моментов и бесконечными выступлениями коллег из разных стран черного континента. Мне казалось, что я ничего не запомню и не пойму из-за постоянных переходов с одного языка на другой. Однако каким-то образом к концу недели я ощущала наполненность и ясность. Мне не терпелось вернуться домой и приступить к работе.
Самым ярким впечатлением для меня стали люди. Такое буйство красок, образов, интонаций, запахов и имен переполняло к концу каждого дня, что меня не хватало больше ни на что, кроме желания выспаться. Я уже просто хотела домой, в Лилонгве.
Мы с коллегами один раз все-таки вырвались в город (ох, как много в моем рассказе исключений!). Это случилось поздно ночью. По рекомендации местных, мы поехали в очень странное место под названием «БАТА». Странное, потому что старинное и невероятно сложное на вид. Многоуровневый особняк, витеватые мраморные ступеньки. На каждом этаже по паре столиков. В глубине полутемные, от этого кажущиеся бездонными залы. Наконец, нас привели в зал с небольшой сценой, декорированный плетенной соломой и деревом. На стенах висели картины маслом местного художника-примитивиста. Примитивист был примитивен настолько, что после долгого разглядывания даже казался милым. Нашу небольшую, разноцветную компанию из шести человек посадили рядом, возле сугубо мужской компании выходцев из Восточной Европы. География соседей выкупилась по их выкрикам «ой» и «аха».
Мы в тот вечер решили по полной погрузиться в местный колорит. Заказали самое большое местное блюдо, которое рекомендовала официантка в традиционной национальной одежде. Гинейка Эстер морщила нос и ворчала: «Куда нас занесло? Тут что, руками кушают? Фу! Пусть мне принесут вилку.» Но как только принесли еду, утолили первую жажду и началась музыка с танцами, она передумала уходить. Блюдо покорило всех. Огромный плетенный табак, диаметром 70 см, на котором расстелено тонкое тесто, приготовленное на пару, сверху по кругу кучками выложены разные яства. Кучка жаренного мяса, фасолевые стручки, паста из фарша… Все это надо есть руками. Все это безумно вкусно. Дополнили восторженные впечатления танцоры и певцы. Песни народные поются долго и протяжно, под бешеный ритм инструментов, похожих на смесь гитары, арфы и барабанов. Танцы задорные и кажется их легко повторить, но когда танцовщики начали приглашать зрителей на сцену, оказалось, что это практически невозможно…
«Это потому что их никто не колонизировал» – услышала я до боли знакомое. Разговаривали между собой две жертвы колонизации – синегалец и конголезец.
«А как это отразилось на Эфиопцах?» – вмешалась я.
Синегалец повернулся ко мне и с грустной улыбкой объяснил, что Эфиопия – единственная страна в Африке, которой удалось сохранить свой язык, культуру и довести до нашего времени не тронутой белыми свою письменность. За годы существования Эфиопии, ее так никто и не покорил, если не считать безуспешных попыток итальянцев в начале 20 века.
«Представить сложно, какой мы обладали бы письменностью и какой была бы наша история, если бы мы не были колонизированы белыми! Мы, наверное, были бы не менее сильными и уникальными чем Эфиопия,» – с завистью в голосе сказал конголизиец, – «посмотри на нас, практически каждая страна в Африке говорит на языке колонизаторов, а свои языки мы так и не развили до уровня».
Я попыталась возразить, что белые тут не причем, письменность у эфиопов сложилась гораздо раньше того, чем колонизаторы планировали завоевать Африку. Но, кажется, этот аргумент был бы совсем некстати, нам хотелось танцевать и беззаботно шутить друг над другом.
В номера мы вернулись сытые и веселые. Завтра все улетали домой. Уже по сложившейся неизвестно кем в этом мире традиции мы скучковались для селфи. Было грустно. Прощаться никто не хотел, и мы клятвенно пообещали найти друг друга по электронным адресам и поддерживать связь. Мало ли, вдруг в гости приедем. Каждый приглашал в свою страну. Ну и я, как истинная малавийка, пообещала показать красоты своего края, если наведаются в гости… Но больше всего мне было грустно покидать Адис-Абебу. Я загадала желание вернуться сюда, ибо ни одной тайны Эфиопии я так и не разгадала.
Кстати, в городе еще можно встретить австралийские эвкалипты, посаженные последним королем…
