Айнура Абсеметова съездила в лагерь беженцев и сделала фоторепортаж для Esquire.kz
«Сфотографируйте меня! Вот таким», – окрикнул меня молодой парень, поправляя воротник рубашки. Я в это время фотографировала малышей. Он легко перепрыгнул через оградку и встал передо мной в чистой рубашке, узких брюках модного фасона и в поношенных, но вычищенных макасинах. Лицо сделал серьезным, типа, крутой и давай позировать. «А ты знаешь, что ты красивый?» – поощрила я энтузиазм молодого человека. Он засмущался, начал суетливо поправлять волосы. «Как тебя зовут? Откуда ты и как долго тут живешь?» – протараторила я вопросы. И он успел рассказать свою историю, пока наша команда решала, заходить в кафе или нет.
Парню 20 лет. И он родился в лагере для беженцев, в котором мы находились. Его родители бежали из Бурунди в конце девяностых и попали сюда – в лагерь «Дзалейка». Он рос и учился тут, ни разу не выходя за территорию, которая ограждена забором из проволочной местами колючей сетки. Молодой человек сейчас готовит документы для поступления на грант в Канаду. Хочет стать социальным работником, чтобы путешествовать по миру и помогать таким как он сам и его семья. Из его быстрого рассказа я поняла, что он – редкий везунчик, которому удалось восстановить документы и получить паспорт. Скорее всего, он единственный в семье, кто получил счастливый билет в виде документа, удостоверяющего личность.
Роан работает с беженцами в Малави. Она объяснила мне, что большая проблема беженцев – отсутствие документов. Из-за этого они застревают в лагере на долгие года. Вторая причина такого длительного (по 20 лет!) пребывания в лагере, без права на выезд за его пределы – нежелание правительства Малави ассимиляции беженцев. Закон запрещает беженцам получать гражданство Малави, работать, учиться и вообще находиться вне территории лагеря. В результате Дзалейка оброс постройками, улочками, собственной инфраструктурой и превратился в маленькое государство в государстве со своими законами, гражданами, лидерами и экономикой. Сейчас здесь проживают 29 000 человек из более чем десяти стран. Поток беженцев не прекращается, наоборот, ожидается новый приток из Конго, от 5000 до 10000 человек. А старожилами тут являются граждане Руанды, бежавшие еще в 90-х годах, и бурундийцы.
В последнее время среди прибывающих все больше детей без родителей. Самому маленькому беженцу, который пришел без родных – 4 года. Специалисты не могут понять, каким образом они попадают в потоки беженцев без родных, без документов, без какой-либо информации, способной помочь выяснить, кто они, чьи, откуда и найти семью. Есть подозрения в нелегальном трафике детей с целью рабства или продажи на органы, поэтому всех оставляют в лагере и вовлекают в специальную программу по защите детей. Как дальше сложится их судьба – трудно сказать. Самых маленьких стараются поселить в другие семьи, тех кто постарше – в местные интернаты. Но риск эксплуатации беспризорных детей все-равно остается высоким.
Девочка-мать
На благотворительный культурный фестиваль в Дзалейку мы поехали привычным составом в две машины. В нашей машине команда из мамы, Жаника, Ани и меня как водителя. Во второй – неразлучные друзья Ай, Роан, Нэнси и новенькая по имени Ханаей. До выезда я провела полный инструктаж Жаника и апашки по правилам поведения и безопасности. Жаник не сразу понял, что такое лагерь и откуда берутся беженцы, хотя я пыталась эмоционально рассказать, как семьи бегут из своих домов, чтобы спастись от войны и насилия. По приезде он все еще продолжал ныть и проситься обратно домой, пока не увидел одну картину.
Маленькая девочка лет шести держала на спине полуторагодовалого малыша и не по-детски серьезными глазами разглядывала пеструю праздношатающуюся толпу. Люди ходили, смеялись, обнимались, кое-кто пританцовывал. Жаник и я тоже было прошли мимо – и заметили, только поймав на себе изучающий взгляд. В нем не было ничего детского. Жаник заметно притих. Немного отойдя, сын спросил: «Она тоже беженка?» Я утвердительно кивнула, не придав значения вопросу. Прошло часа три, мы успели пообедать, прогуляться по всем концертным площадкам, пообщаться со знакомыми и незнакомыми людьми, как вдруг Жаник с криком «Мамака, быстрее, пойдем, там та девочка!», выдернул меня из какого-то разговора и потащил в шатер. Они с апашкой опять встретили девочку с ребенком на спине! Она смотрела как люди жуют лепешки. Апашка не выдержала и дала ей наш домашний шелпек и не распечатанную бутылку воды. Тогда девочка схватив лепешку с водой, отошла от толпы, основательно села, посадила малышку себе на колени и начала кормить, аккуратно отрывая и смачивая своей слюной маленькие кусочки. Девочка не съела ни кусочка, пока не наелась малышка. И делала все с видом настоящей многодетной матери. Никакая толпа танцующих, снующих туда-сюда людей не могла отвлечь ее от столь важного дела.
Жаник притащил меня к ней и затих. Потянул за руку и в ухо зашептал: «Смотри, она, наверное, и есть та девочка, которая пришла сюда без родителей, но с сестренкой. Ее мама умерла по дороге сюда?» Жаник смотрел на девочку, я смотрела на Жаника. Кажется, он был потрясен до глубины души.
«Давай отойдем, не будем мешать», – сказала я и увела родных…
Детей в лагере море. Если для приезжих развлечением были традиционные танцы, ярмарка местных умельцев, концертные площадки и выступления, то для детворы лагеря развлечением стали сами приезжие. Они с удовольствием разглядывали как странные мзунгу (белые или иностранцы) были одеты, как они ели, смеялись, танцевали, разговаривали, фотографировали. Стоит только тронуть одного ребенка, как тут же вокруг тебя вырастает толпа малышей, и каждый хочет к тебе прикоснуться. Поздороваешься с одним, к тебе сразу тянутся пять-шесть ладошек. Несколько пар детских глаз разглядывают тебя и от их взрослых взглядов становится неловко.
Окруженные толпой детишек, мы пошли прогуляться вглубь лагеря. Я хотела посмотреть как лагерь выглядит в будни, без концертных площадок.
Оказалось, это настоящий маленький город из улиц, кварталов и районов. Роан шла впереди и с завидным терпением отвечала на наши, порой невежественные вопросы. Вдруг из-за угла откуда-то из глубины кварталов прямо на меня выбежала маленькая кроха (кажется, двух лет отроду) с распростертыми ручками и восторженным возгласом «Мзунгу!». Я успела только присесть и принять ее объятия. Это было неожиданно для всех, но прежде всего для меня. Как может маленький ребенок с таким восторгом обниматься с незнакомым человеком? Такое доверие миру, подумала я, обнимая в ответ ребенка. Затем оттуда же показалась молодая девушка. Судя по улыбке, это была мать. Девочка забыв про нас побежала дальше, а мама неспешно следовала за ней.
Вместе с нами кварталы обследовала детвора постарше. Девочки держались рядом держа нас за руки, мальчики отставали на вежливые полшага. Ханаэ и Ай заметили у одного мальчишки свернутую рулоном книжку. Попросив раскрыть, мы с удивлением увидели детский учебник по японскому языку. Мальчика учили японские волонтеры, но, видимо, занятия начались недавно, поскольку мы не смогли выпросить ни слова по-японски. Мальчишка застенчиво отворачивался. Ну и бог с ним, с этим японским, мы пошли дальше. Но по пути я заметила, что мальчик внимательно слушает наш разговор. Мне стало любопытно, а что он думает про это место и зачем учит японский язык. Судя по росту, я думала ему лет восемь-девять, но оказалось одиннадцать. Терракотовый оттенок шоколадной кожи, огромные грустные глаза на пол-лица и тонкие черты говорили о том, что он не малавиец. Расспросив, узнали, что мальчик из Бурунди. Родился в лагере и никогда не бывал за его пределами. На самом деле, ему совершенно не интересен японский. Он мечтает стать летчиком и улететь отсюда в Америку. «Почему в Америку?» «Не знаю, мама сказала».
Так за разговором мы вышли из кварталов на площадку, где проходила шумная ярмарка. Я пожала мальчику руку с пожеланием удачи на прощание, но он не отпускал меня. Я поняла, что он не хочет прощаться. «У тебя все получится. Ты обязательно станешь летчиком!» – это все что мне оставалось сказать. Не отпуская моей руки, мальчик отвернулся, чтобы скрыть повлажневшие глаза.
– Ты в порядке? – спросила я.
- Да. Я в порядке, – пробормотал он уже немного дрожавшим голосом.
Мне сложно, что-либо тут объяснять. Я видела танец, поставленый подростками этого лагеря. Танец полный символов, смысла, эмоций. Семеро мальчишек от 10 лет до 13 лет исполняют его на всех мероприятиях лагеря. Содержание танца: самый рослый парень закован в цепи, остальные шестеро ведут его куда-то. Он пытается вырываться – его усмиряют. Все это происходит в традиционных ритмах и движениях, действует завораживающе. Красивые, точенные тела танцоров двигаются в невероятном ритме. В конце танца главному герою удается разорвать цепи и вырваться на свободу. Танец поставили сами мальчишки. Наверное, это не танец, это крик их души. Они остро чувствуют и осознают свое ограничение и неволю. Отношение малавийцев к ним, как нежеланным гостям.
«Я двадцать лет тут живу. Скажите, чего мне ждать? Дайте мне надежду и свободу, и я уйду сам». Эту песню сочинили подростки лагеря.
Кинотеатр
Во время прогулки по лагерю мы встретили разные лавки. Торгуют бытовыми товарами «Сделано в Китае». Продукты практически те же самые, что продаются в любом районе Лилонгве. Улочки лагеря мало отличаются от трущоб малайских городов, только они поуже, а дома поменьше. Жизнь кипит. Откуда-то из лавки доносится афро-реп на французском языке, вероятно, хозяева – выходцы из франко говорящих Конго или Руанды. Двое подростков стоят, пританцовывают и громко подпевают. Я попыталась скопировать их, получилось неуклюже, чем вызвала смех и окрики на незнакомом для меня языке. Я увидела тут даже кинотеатр! Которым не может похвастать Лилонгве. На дверях приклеен листочек, на котором аккуратно написано расписание матчей футбола и цена просмотра – 250 квача или около 170 тенге. Заглянув внутрь, я увидела в темноте пару подростков. Вдоль небольшого зала в 30 квадратов стоят скамейки. На дальней стене висит небольшой плоский экран телевизора. Представляю, каким надо обладать зрением, чтобы увидеть происходящее на экране, если попадешь на задние скамьи.
Есть в лагере и свои рестораны, кафе, бары. Если идти на стойкий запах алкоголя, найдешь бар под навесом. Когда мы подошли, там стояли постоянные по виду клиенты, довольно веселого нрава. Один проявил любезность, громко поприветствовав нас на родном языке. Я стояла с краю и мужчина пошатываясь, проявил всю свою галантность, схватил меня за ладонь. Поцеловав тыльную сторону, сказал что-то на французском. Из всего я поняла только одно слово «Мадам»…
Путешествовать по улочкам можно бесконечно. Курицы с цыплятами плутали под ногами, малолетние дети беззаботно сидели на крылечке. Один малыш уснул прямо на дороге, плашмя на голой земле, держа во рту большой пальчик. Другой малыш самозабвенно играл с машинкой, сделанной из пластиковой бутылки из-под молока.
Жаник к концу нашего похода притих. На выходе из кварталов на пустыре стоит колонка и большая цементная площадка с каменными ваннами. Видимо, общественная прачечная и ванная одновременно. Я успела сделать только один кадр, как женщины и девушки начали кричать и махать руками. Какая женщина мира захочет, чтобы ее фотографировали в неприглядном виде за стиркой? Я их хорошо понимаю. Поэтому принеся извинения на трех языках: английском, чичеуа и почему-то казахском – быстро удалилась. Когда я вижу традиционных женщин и бабушек, они мне напоминают наших в ауле, и мне хочется обращаться к ним на казахском. Их объединяет теплота, простота, а также бытовая суетливость и соответствии каждого жеста традициям.
Общественная прачечная
В чем проблема? – спросила я Роан к концу прогулки. У меня остался глубокий осадок от увиденного. Почему малавийцы, родственные по культуре и истории, неприветливы к беженцам? На это я услышала неприятную правду: малавийцы с большим пренебрежением относятся к этим людям, считая их низшей кастой. Хотя большая часть малавийцев живет за чертой бедности, они считают себя выше. Малави принимает беженцев под давлением международного сообщества, но всячески ограничивает возможность легализоваться и ассимилироваться. И временный лагерь стал пожизненной тюрьмой для тысяч людей, легального выхода оттуда нет.
По дороге домой, в машине, я как обычно задала своим вопрос: «Ну как вам?» Апашка сказала, что потрясена. Жаник подумал и сказал, что ему понравилось, что мы покупали у беженцев еду и вещи: «хотя бы так я и апашка смогли помочь им».
А потом подумал еще и добавил: «Но все это как-то неправильно, да?»
