Референдум о выходе Великобритании из ЕС, борьба Каталонии за независимость от Испании и затянувшееся отделение Донбасса позволили Александру Баунову вывести новое политическое течение – безопасный сепаратизм.

Кажется, мир вошел в новую эпоху сепаратистской энтропии: целые континенты устали от дружбы народов, целым нациям надоела старая общность.Так выглядит мир, если обозревать его с дозорных башен новостных СМИ. Однако же вечная беда этих башен заключается в особенностях наблюдательных инструментов, которыми они пользуются. Первый обман зрения, который нас поджидает, – не обратная, а нормальная, классическая перспектива, как на школьном уроке рисования. Близкое кажется очень большим, маленькое идет, уменьшаясь в размере и теле. Если наша эпоха – время сепаратизма, как назвать 1990-е, когда на месте СССР образовалось 15 признанных государств и полдюжины незваных, Югославия распалась на семь с половиной, чуть не дотянув до Феллини, Чехословакия – на два корня слова. Как определить 1950-е и 1960-е, когда на месте больших одноцветных имперских пятен запестрило, а мир превратился в лоскутное одеяло. И процесс продолжался в 1970-е, откуда родом Бруней, Багамы, Гонконг и такие вроде бы знакомые Арабские Эмираты. Как назвать первую четверть двадцатого века, когда рассыпалась клоками Османская, Австро-Венгерская, Российская империя, и даже в мирной Скандинавии образовалась Норвегия. Но есть одна черта, которая меняет наш сюжет про сепаратизм, отличает нынешний от минувшего. Сегодня сепаратизм – это совсем другая игра по сравнению с прежним, куда менее опасная. Сегодня сепаратисты, по крайней мере европейские сепаратисты, которые нас больше всего и интересуют, вовсе не имеют в виду классический честный сепаратизм и строительство независимого национального государства, принимая на себя все риски такого шага.

Каждое новое государство, пришедшее в мир сто лет назад, приходило туда со своими национальным проектом – представлением о собственных границах, столице, акватории и мирном небе над головой.Обычно он полностью противоречил национальному проекту соседнего государства, а то и нескольких. Сравнение проектов предлагалось проводить на поле боя. Богатыри – не мы. После руки революции, кумачей, цветов, станции «Дно» и весеннего петроградского ветра республики Южного Кавказа, объявившие о независимости от России, первым делом начали воевать друг с другом за то, что они видели в мечтах своей национальной территорией и столицей. Потом пришла Россия – уже советская – и завоевала их обратно. Потом народы Кавказа смогли повторить то же самое в 1990-е. И в северной части Восточной Европы на остатках России и Австро-Венгрии. Польша и Германия отрезали по куску от свеженькой Литвы, пока саму Польшу снова не поделили Германия с Россией. До этого Польша успела с Германией и Венгрией поучаствовать в разделе Чехословакии. Независимая Сербия появилась только в 1878 году, а уже в 1914-м, то есть при жизни того же поколения, ее за несколько дней заняли и поделили между собой Австро-Венгрия и Болгария. Потом государство восстановилось и приросло землями, но в 1941 году снова было полностью уничтожено. Если русские – часто жертвы сознания великой нации, то сербы – жертвы двух борющихся и противоречащих друг другу сознаний: великой нации, создавшей великое государство, и малого народа, жившего без государства. Как говорят в народе, комплекс неполноценности, помноженный на манию величия.

То есть следовали той же логике, что каталонцы: национальному меньшинству лучше входить не в состав другого национального государства, а чего-то максимально большого и многонационального.Советской общности они не нашли, а самым похожим, что обнаружилось на ее месте, была Россия. К ней и начали понемножку пристраиваться в меру возможностей. Но это у нас – у нас ведь как повезет, может быть как и сто лет назад. И войны нацпроектов, и попытки завоевать обратно со стороны бывших метрополий. А в Западной Европе государства надеются выйти не одиночками на холодный ветер истории, в неизвестность, а в общий европейский дом, натопленный, светлый, сытый, с пригнанными рамами и плотно закрывающимися ставнями. Хотя со ставнями как раз сейчас проблемы. Представим себе, что шотландия проголосует за независимость. Радость одних, недоумение других, падение фунта, срочное заседание Европейского совета. Потом законодательное размежевание: Англия, Шотландия, Европа начнут подписывать соглашения, десятки соглашений, попытаются сберечь полезные экономические связи, при отдельном гербе, флаге и столице. Будут дискутировать, сохранять ли общий рынок труда, валютный союз с фунтом или вступить в Еврозону, оставить английскую королеву или провозгласить республику. Границу никто закрывать не собирается. Допустим, Каталония провозгласит независимость. Испания – не Англия, там есть унитарная конституция, Мадрид независимости не признает. Каталонское правительство снимет испанские флаги, повесит свои и остановит платежи в общий испанский бюджет. Мадрид попытается отправить полицейских, а может и военных (кастильские генералы грозились), и занять государственные учреждения в Барселоне. Каталонское правительство выдвинет региональных и муниципальных полицейских, но главное – навстречу полицейским и танкам выйдет народ с цветами, песнями и решимостью красиво умереть. Брюссель, Париж, Берлин призовут решить все миром и предложат посредничество. Скорее это будет похоже на то, как норвежский парламент в 1905 году провозгласил независимость от Швеции, Швеция объявила Норвегии войну, но так и не сделала ни одного выстрела. А тут и объявлять не станут. Это похоже не на развод ради одинокой вольной жизни, а ради нового заранее спланированного замужества. Сепаратистские проекты не метят в независимые государства в том смысле, в каком это понимали сто лет назад. Это широкие культурные и бюрократические автономии внутри многонациональных проектов. Сепаратисты в Европе осмелели, потому что мы живем не только в эпоху безопасного секса, но и безопасного сепаратизма.
Иллюстратор Тим Яржомбек
Не забудьте подписаться на текущий номер