Каждый месяц британский писатель и журналист Уилл Селф рассматривает ту или иную часть мужского тела. В этот раз его печень дает о себе знать.
Когда моему отцу что‑нибудь особенно сильно надоедало, он говорил, что это сидит у него в печенках. Иногда, не буду скрывать, эти слова относились и к его непоседливому сынишке.
«Билли, – добавлял он, с укором глядя на меня, – похоже, мы тебя мало били».
Еще он признавался, что порой от одного лишь взгляда на меня у него разливается желчь. Теперь, вспоминая это выражение, я в первую очередь удивляюсь его архаичности, заметной даже в шестидесятые. Да, мой папа родился в тысяча девятьсот девятнадцатом, но уже и к тому времени гуморальная теория Галена – а ведь благодаря ей и возникло представление о связи бурных человеческих эмоций с четырьмя соками, циркулирующими у нас в организме, – давно себя дискредитировала. И тем не менее у отца была манера объяснять чуть ли не каждую свою вспышку раздражительности избытком той необходимой для пищеварения зеленоватой жидкости, которую наша печень производит в столь значительных количествах.
Да, такова (наряду с очищением нашей крови) роль печени, и по большей части она справляется с нею настолько хорошо, что я, должен признаться, никогда не чувствовал ее наличия у себя в животе, – и это несмотря на то, что, во‑первых, она представляет собой самый крупный внутренний орган нашего тела, огромный шматок ткани, только и дожидающийся, пока его перемелют с луком, чесноком и травками и подадут на стол в виде паштета, а во‑вторых, вследствие непомерного потребления ее владельцем алкоголя и наркотиков моя печень имела законное право омертветь целиком и, несомненно, сделала бы это, если бы не то странное обстоятельство, что печень также является единственным человеческим органом, способным на практически полную регенерацию. Да, это правда: вы можете вымачивать свою печень в выпивке, пока она не окажется на самой грани рокового цирроза, но если успеете в нужный момент развернуть оглобли, она постепенно исцелится и начнет выводить из вашего организма токсины с прежней эффективностью – а если учесть, сколько спиртного поглощают многие из нас, это было бы нелишним.
Хотя моих родителей нельзя было назвать законченными алкоголиками, выпивали они регулярно и как следует. Конечно, не стоит утверждать с абсолютной уверенностью, что их свело в могилу именно это – слишком уж богата разнообразными мутагенами отравленная среда, в которой мы обитаем, – но, как ни крути, исполнителем фатального контракта стал рак печени. Через несколько лет после смерти отца я опубликовал книгу под названием «Печень» с подзаголовком «Вымышленный орган из четырех долей». Слово «доли» относилось к четырем новеллам, из которых состояла книга и которые соответствовали анатомическим отделам настоящей печени.
- В первой, Foie Humain, рассказывается о пришельце из космоса, практикующем свою оригинальную версию принудительного откорма – процесса, при котором гуся насильственно пичкают зерном, чтобы ему разнесло печень, добывая таким образом сырье для наивкуснейшего паштета с наинежнейшей консистенцией. Однако зона действий героя – не птичий двор, а уютный бар в Сохо, где он раз за разом угощает завсегдатаев, дожидаясь, пока цирроз доведет их до кондиции, а затем похищает облюбованную жертву.
- Вторая история, «Прометей», – ремейк известного греческого мифа в контексте лондонского мира рекламы. Гениальный копирайтер получает от богов вдохновение, а в расплату за это его печень ежедневно терзает стервятник, описывающий широкие круги над развязкой между Хакни и Ислингтоном.
- Третья – навеянный печальной кончиной моих родителей меланхолический рассказ о пожилой даме, умирающей от рака печени; она направляется в Цюрих, чтобы подвергнуться эвтаназии с помощью швейцарского доктора.
Однако наиболее созвучна моей собственной желчной натуре последняя новелла, ибо она представляет собой картину жизни потребителей внутривенных наркотиков с точки зрения вируса гепатита С, поселившегося в их печени. Не стану утомлять вас пересказом сюжета – тем более что там и нет никаких особенных событий, люди просто приходят и уходят, вмазываются и кайфуют, – поскольку это скорее всего лишь размышления о том, как странно складываются наши судьбы в век торжества медицинской науки. Для моего поколения генетически изменчивый вирус гепатита С, поражающий печень, был гораздо губительнее, чем ВИЧ. Эти зловредные вирионы передаются через кровь и могут таиться в печени годами, мало-помалу разрушая ее, а в итоге больной часто обнаруживает, что заразился, когда сделать уже ничего нельзя. Методы борьбы с гепатитом С (так называем эту хворь мы, тертые калачи и стреляные воробьи) развивались параллельно с методами лечения СПИДа – и там и там используются схожие антиретровирусные препараты, включая широко известный интерферон. Почти все мои товарищи, пренебрегавшие одноразовыми шприцами, – и многие из тех, кто попросту неосторожно сунул себе в сопатку обляпанную кровью банкноту, чтобы занюхать наркотическую дорожку, – стали передвижными ресторанами для этого коварного паразита, который отдал должное их персональному паштету.
Многие – но не Лопух.
Нет, правда, я знаю, как повезло мне в жизни! Великий польский писатель-фантаст Станислав Лем как‑то подсчитал, что вероятность его появления на свет составляла менее одной миллиардной; у меня же есть все основания полагать, что мои шансы дожить до нынешнего возраста (сохранив при этом здоровую печень) были существенно ниже. Но вот вам, пожалуйста: я оказался неуязвимым не только для гепатита С, но и для гепатита В, а поскольку в последний раз я принял алкогольный напиток 25 октября 1999 года, у моего личного очистительного сооружения было достаточно времени на то, чтобы залатать свои потрескавшиеся трубы. Теперь меня преследует вопрос (без сомнения, нелепый, но задавать нелепые вопросы давно стало моей профессией): нет ли прямой связи между фактической неосязаемостью этого феникса, прячущегося у меня в пузе под диафрагмой, и его поразительной живучестью?
Все прочие составные части меня имеют свойство чахнуть под моим испепеляющим взглядом, однако моя печень с неизменной бодростью встречает рассвет каждого нового дня. Недавно мне подумалось, что я представляю собой лишь своеобразный инкубатор для этого несокрушимого органа и, в отличие от моих бедных родителей, окончательно приду в негодность лишь по вине какой‑нибудь досадной случайности вроде сепсиса от порезанного пальца на ноге, а моя печень так ничего и не заметит и будет себе жить дальше. Возможно, после отключения мозга, этого сурового надзирателя, ее даже снова потянет на выпивку. Эх, и гульнем же тогда!
Перевод Владимира Бабкова
Фотограф Дэн Берн-Форти
