Esquire публикует рассказ прозаика, драматурга, сценариста, одного из самых непредсказуемых современных писателей Алексея Слаповского, который вошел в цикл рассказов «Туманные аллеи», написанный по мотивам «Темных аллей» Бунина. Это игра, эксперимент и даже немного исследование.
С позапрошлого века многое изменилось, но стали ли другими сами люди, их чувства и отношения?
…Зимой Левицкий был скрытно влюблен в Дарию Тадиевну,
а до нее испытывал некоторые чувства к Зойке.
И. Бунин. «Зойка и Валерия»
Неожиданно пришло сообщение от Елены: «Антон приезжай я тут схожу с ума». Антон Ставровский, заместитель редактора популярного общественно-политического журнала, в это время был на совещании, не мог говорить, ответил письменно: «Что происходит?» «Сказала же схожу с ума», — был ответ. Смутило, что без запятых. Елена, даже сойдя с ума, синтаксический этикет соблюдет, она редактор все-таки. И поэтесса. Но поэзия не кормит, поэтому редактор. Правда, и редактура не кормит, зато есть муж Виктор Канцелевич, успешный телевизионный работник. Вернее, был.
Антон познакомил их пять лет назад. Он тогда сам имел виды на Елену, учитывая, что она была свободна. Хотел сделать для нее что-то доброе, позвонил школьному товарищу Канцелевичу: нельзя ли устроить для талантливой Елены Кадомцевой какой-нибудь эфир?
– У нас не канал «Культура», — ответил Канцелевич, — да и на «Культуре» со стихами не очень-то пробьешься, а жаль — женщина штучно красивая, высокого полета, сразу видно.
– Откуда тебе видно-то? — спросил Антон.
– В интернете, тут фотографии ее. Она и в жизни такая?
– В жизни лучше.
– Надо что-то придумать, — озаботился Канцелевич. — Ты меня познакомь с ней, мы обсудим.
Вот и поехали туда же, где Елена находится сейчас, на старенькую дачу ее мамы в Кратове. Канцелевичу было тогда двадцать шесть, но он уже вовсю строил карьеру. Елене было двадцать девять, ее дочери Насте — десять. Елена имела за плечами короткий брак с другом детства, от которого и родила Настю, потом два сумбурных года с довольно известным актером. Издала две книги стихов, удостоилась благосклонных отзывов критиков, появились и поклонники, восторженно встречающие каждую ее публикацию в журналах, в том числе сетевых.
За дачным столом, когда их угощали, Канцелевич тихо говорил Антону:
– Так не бывает. И умная, и красивая, и талантливая.
– Даже не пытайся, моя очередь!
– А ты откуда вообще ее знаешь?
– Работал в издательстве, встретились, подружились.
– Встречался с ней?
– Нет. Она замужем была.
– И что?
– Ничего.
– Это хорошо, что ничего. Фигура у нее, кажется, вполне себе. Сарафан этот, ничего не понять. Ты видел ее раздетой?
– Отстань. Да, видел, когда загорала. Фигура замечательная.
– Посмотреть бы. Я котов в мешке не покупаю.
– Кого ты собрался покупать, сволочь? И перестань так пялиться, неудобно!
Канцелевич не перестал, не сводил глаз с Елены, это видели и Настя, и мама Елены Татьяна Борисовна. И сама Елена, конечно, видела.
Канцелевич спросил, нет ли тут водоема — освежиться хочется. Есть пруд, ответили ему. Небольшой, и вода красноватая, торфяная, но люди купаются, никто пока не отравился.
– Так пойдемте! — загорелся Канцелевич.
Он умел — и сейчас умеет — заражать энергией, всем захотелось, все пошли. У предусмотрительного Канцелевича оказались с собой плавки, а у Антона не было. Сидел на берегу и смотрел, как Виктор и Елена медленно плывут рядом и о чем-то весело говорят. А Татьяна Борисовна сидела на мостках, спустив ноги в воду.
– Все, Ленка влюбилась, — сказала Настя, не купавшаяся и редко раздевавшаяся из-за костлявой худобы и очень светлой кожи.
Она именно так звала Елену, когда говорила о ней с кем-то из близких и знакомых, — Ленка. Для себя же и посторонних — мама, конечно.
– А чего, нормально, — рассуждала Настя. — Женятся, братика мне сделают, Ленка от меня отстанет.
– Так уж и пристает?
– А то. Мало мне школы, репетиторы ходят каждый день. Английский, литература, математика. Она хочет, чтобы я выросла лучше всех.
– А ты не хочешь?
– Я и так лучше всех. Ты женатый?
– Нет. Есть подруга, но не живем вместе. Встречаемся.
– Герлфренд?
– Вроде того.
– А я думала, на Ленке женишься.
– Почему?
– Ну, так.
Настя угадала: Антон хотел бы жениться на Елене. Но не хотела этого она, а навязываться Антон не умел и не любил.
– Подрастай скорей, я на тебе женюсь, — сказал он Насте.
– Ты вот прикалываешься, а я запомню!
И запомнила, встречала Антона всегда словами:
– Мой жених приехал!
Через три месяца, в октябре, уже была свадьба. Канцелевич выглядел осчастливленным, Елена была прекрасной, Антон тосковал и напился бы, если бы не врожденная умеренность характера и потребностей. Года три они жили благополучно, у них постоянно что-то менялось, и все в лучшую сторону — то квартиру новую купят, просторную, в центре, то Канцелевич подарит Елене машину, и она с азартом учится ее водить, то дом начинают строить в Подмосковье. Антон приезжал к ним редко, только по приглашению — на дни рождения и прочие праздники, усиленно за них радовался, а Настя ехидно спрашивала:
– Щеки не болят?
– Чего это?
– Так улыбаешься, будто тебе дантист пальцами рот раздвигает.
– Хорошее сравнение, молодец.
– Знаю, что молодец, а толку? Ты меня не любишь.
– Рано еще.
– Ладно, подожду.
А потом Елена начала регулярно звонить Антону. Как правило, ночью, после первой бутылки вина.
Спрашивала напрямик:
– Как думаешь, у Канцелевича есть кто-то?
– Понятия не имею.
– А что он обо мне говорит?
– Ничего.
– Почему? Вы же лучшие друзья.
– Были. У него появились другие лучшие друзья. Большие люди. Да он и сам теперь большой человек.
– Но я-то тоже не маленькая. Меня в Гамбург на международную конференцию поэтов пригласили, ты знаешь?
– Теперь знаю.
– И мне один богатый дядька пишет из Израиля. Обожает мои стихи. Зовет в гости. Без мужа. Не старый, около пятидесяти. Слетать?
– Виктора спроси.
– Ему все равно.
– Я так не думаю.
– У нас месяц секса не было. И не жалко. Он никакой в этом смысле. Пять минут, и на бок.
– Лен, я не хочу этих подробностей.
– Ну да, ты же меня любишь. До сих пор любишь?
– Да.
– Досадно. Почему у нас не сошлось? Ты ведь и мужик отличный, мне Поля хвалилась.
– Какая Поля?
– Уже забыл? Твоя подруга прошлая. Или позапрошлая?
– А. Да, может быть.
– Какой скромный! Хочешь, я приеду к тебе? Прямо сейчас? Или ты не один?
– Я один, но не надо.
– Дурак. Я же не из жалости. Ты мне нравишься.
– Но любишь Канцелевича.
– Правда. Бред какой-то.
Эти разговоры длились по часу, по два, потом она умолкала — засыпала с трубкой в руке, прикончив вторую бутылку. Антон не отключался, слушал, как Елена дышит во сне. Дышала она тяжело, иногда похрапывала, и это похрапывание ему было до теплой нежности мило, казалось, что Елена — его жена, спящая рядом.
А этой весной они с Виктором расстались. Канцелевич купил Елене квартиру в Марьине, оставив себе ту, что в центре, и, конечно, загородный дом, в котором у него поселилась двадцатидвухлетняя звезда телеэкрана Мила Янис. Они еще не поженились, но отметили на новый западный манер помолвку, пригласив гостей. Антона тоже позвали. Он собирался придумать какую-нибудь отговорку, но вдруг позвонила Елена:
– Ты к Канцелевичу едешь?
– Вряд ли, мне некогда. А ты откуда знаешь про это?
– Все знают. Мила Янус у нас фигура для топ-новостей.
– Янис.
– Да знаю! Ты такой буквальный всегда, аж тошнит!
– Спасибо.
– На здоровье. Личная просьба — съезди к ним.
– Зачем?
– Посмотри, а потом скажешь мне, он в самом деле в нее влюбился или она его околпачила. Ты умный, ты поймешь.
– Не поеду.
– Поедешь. И я тебе после этого дам.
– Ты знаешь, что не возьму.
– Ну и дурак! Любой бы согласился. Я красивая, у меня фигура обалденная. Ты не представляешь, как тебе будет со мной хорошо. Умрешь от счастья, гарантирую.
– Не поеду я к ним!
– Поедешь!
И Антон поехал.
Там было много знаменитостей, набежали фотографы, у Антона в глазах рябило от вспышек их камер. Канцелевич, Мила и гости охотно позировали, Антон слонялся со стаканом сока, через час, не выдержав, уехал. Из машины доложил Елене:
– Был, видел, ничего не понял.
– Как это?
– Лен, Виктор и Мила — публичные люди. Привыкли быть на виду. Привыкли так себя вести, что никто никогда не догадается, что там у них на душе. Видно только одно — они довольны собой и жизнью.
– Да? Ну да, наверно, ты прав. Искусственные люди. Фальшивый мир. Когда приедешь за расплатой?
– Ты вот хихикаешь, а могла бы сообразить, что мне больно это слышать, — с горечью сказал Антон.
Сказал без надрыва, размеренно, медленно, а сам в это время нажимал на газ, прибавляя скорость, опасно обгоняя машины на двухполосной узкой дороге.
– Прости. Офигеть, как ты говоришь. Больно. Ты последний, кто так может сказать. Никому уже не больно. Только — дискомфорт. Меня любимый бросил, у меня такой дискомфорт! Мама умерла, я вся в дискомфорте! Кошечка сдохла, я так дискомфортирую! Есть такое слово?
– Нет.
– Будет. Ладно, я все поняла. Больше не пристаю.
И в самом деле, перестала звонить по ночам. В начале июня уехала с матерью и Настей на дачу в Кратово. Звала Антона на выходные, он пообещал, но тут навалились дела перед отпуском, готовили номер журнала в задел, то есть, получается, сразу два.
И вот сообщение. Схожу с ума. Без запятых. А совещание все длилось. Антон не выдержал, сказал, что отлучится на пять минут. Вышел в коридор, позвонил.
Ответила Настя.
– Это я тебе писала. С ее телефона, а то мне еще не ответил бы.
– А с ума кто сходит?
– Ленка. У нее реально психоз. Ты можешь приехать?
– В чем выражается?
– Пьет и плачет. Третий день. А бабка лежит и стонет. А мне что делать?
– Для бабушки «скорую» вызвать.
– Вызывала, приезжали уже. Ничего особенного, дали успокоительного. Она всегда так, если что-то неприятное — ложится и стонет. Она так прячется от всего. Антон, пожалуйста, приезжай, а то я все брошу и сбегу!
– Потерпи, вечером приеду.
– Вот спасибо!
Антон выбрался из Москвы в девятом часу. Заехал в супермаркет, набрал продуктов. Подумав, прихватил и вина. Когда подъехал к даче, Настя тут же вышла. Сообщила:
– Спят обе. Вот бы до утра!
– Да, хорошо бы. Есть хочешь?
– Еще как! Со среды ничего не покупали и не готовили, одни макароны остались.
Антон зашел в дачу. Это была половина деревянного дома, построенного в шестидесятые, а то и в пятидесятые годы. Маленькие комнатки, стены в выцветших обоях, темно даже днем, потому что дача окружена соснами вперемежку с другими деревьями, все заросло диким кустарником — после смерти мужа Виктории Борисовны за участком никто не ухаживал. Вторая половина дома была переустроена и надстроена, хозяин отгородился высоченным забором, который прибавлял соседям сумрака.
Татьяна Борисовна спала на продавленном диване в строгой покойницкой позе — лицом вверх и скрестив руки. Елена была во второй комнате, лежала на кровати с металлическими прутьями и набалдашниками, зарывшись в скомканное одеяло. Из уголка рта на подушку тянулась нить, похожая на клеевую. Антон огляделся, ища салфетки или полотенце, не увидел, аккуратно промокнул лицо Елены уголком одеяла.
Потом устроился с Настей на небольшой застекленной веранде. Настя соорудила себе огромный бутерброд с ветчиной, сыром, помидорными и огуречными дольками и салатом, полив все это майонезом.
– Смело! — оценил Антон.
– Я что угодно могу жрать, все равно буду тощая. Ты же видишь — Ленкины гены. Она яичницу с колбасой с утра ест, и хоть бы что. Мы давно не виделись, я классная стала, правда?
Это не было правдой. Настя стала именно тощей, а не стройной, в отличие от Елены. Глаза бледно-голубые, кожа молочно-белая, в веснушках. Мелкие зубы, тонкие губы, рыжие волосы. И два прыщика рдеют на щеке. Антон спросил:
– Что произошло? Она была в норме вроде бы.
– Ну да, с весны стишки все писала, какие-то книги редактировала. Из стишков целый сборник составила — и все.
– Что все?
– Начала пить и мне эти стишки читать. Там о том, как она кого-то разлюбила, то есть ясно, что Виктора, и как ей теперь хорошо. И какой он ничтожный, и все в этом духе. А потом начала комментарии всякие. Как у них с Виктором все было и почему кончилось. С подробностями. Антон, когда у тебя дети будут, не говори с ними ни о чем личном. Им это не надо. Ну, вот как в школе учительница. Я знаю, что она учительница, а кто у нее муж или любовник, как она живет, какая у нее зарплата, мне это не упало ни разу. Она просто учительница. А мама — просто мама. И папа — просто папа.
– Кстати, почему ты отцу не позвонила?
– Какому отцу? Ты о ком?
– Понял. Ну, и что?
– И все. Пила и читала стишки, и про Виктора рассказывала, какой он идиот. Потом плакать начала. Пьет и плачет. Психоз полный вообще. И молча, главное. Лучше бы уж стишки. А потом бабка свалилась.
– Насть, чего ты их так? Ленка, бабка. Не любишь, что ли? — спросил Антон.
– Если бы! Если бы не любила, я бы счастливая была! Люблю. И они меня любят. От этого все проблемы.
– Разве? — удивился Антон.
– Конечно. Потому что все острее воспринимается, — по-взрослому сказала Настя.
Она вообще казалась очень взрослой, несмотря на свою пубертатную внешность. Настя сама это понимала и нарочно подпускала в интонации и слова подросткового косноязычия. Так многие ее ровесники делают, чтобы старшие не догадались, насколько дети уже выросли, и не потребовали от них полного ответа за слова и поступки, но у Насти была другая причина. Она иронично наигрывала подростковость, подобно зрелым женщинам, которые играют в девочек, — кто по неумному кокетству, кто забавляется, а для кого-то это способ испытать собеседника: если будет посмеиваться, всегда можно сказать — ты что, шуток не понимаешь?
– Нет, правда, — объясняла Настя, — и обижаешься сильнее, и ругаешься до ненависти просто. А если обнимаешь, то задушить хочется. Или укусить. У тебя так бывало?
Антон подумал, что нет, не бывало. Кивнул и сказал:
– Да, конечно.
– Значит, понимаешь. Она вот меня натаскивает постоянно, чтобы я была самая умная и образованная. И я стараюсь. Зачем? Чтобы любила? И так любит. Но ей этого мало. Мы вот на пруд ходили, я решила тоже искупаться. Никого не было, вечер. Днем я на солнце не рискую, ты же знаешь. Разделась и вижу — она на меня смотрит так… Ну, с таким как бы отвращением, что ли.
– Перестань.
– Ну, с сожалением или… Не знаю. Она бы хотела, чтобы я была офигительная. Как она. Она же перфекционистка тотальная. Ей надо, чтобы все ее считали самой гениальной поэтессой. Чтобы муж на руках носил и кофе в постель подавал. Чтобы в электричке узнавали.
– Она на электричках не ездит.
– Теперь ездит, зимой воткнулась на стоянке в кого-то. И хорошо воткнулась, весь перед всмятку. Короче, ей надо, чтобы все было идеальное. И я чтобы была идеальная. Чтобы все говорили: ой, какая у Кадомцевой дочь красивая! А я урод.
– Настя…
– Ты-то хоть не ври. Урод полный я. Папаше спасибо. Я бы эту кожу с себя целиком стащила и новую заказала, если бы можно. И сухая страшно. Вянет. Я увядаю уже, прикинь. Мне шестнадцати еще нет, а у меня морщинки уже на глазах, на шее, на животе даже. Показать?
– Не надо.
– И пятна родимые везде, будто меня птички обкакали. И она из-за этого страшно переживает. И не умеет этого скрыть, дура.
– Прекрати.
– Да ладно тебе. Налей вина лучше. Я видела, ты привез.
– Хоть режь, не налью.
– Да? Тогда я сама.
Настя достала из пакета бутылку, метнулась в дом, вернулась, на ходу ловко ввинчивая штопор, уверенным сильным движением вытащила пробку, налила половину стакана.
– Я из ее бутылок тоже отливаю. И ей меньше достанется, и мне хорошо.
– Нравится пить?
– Нормально, да. Курить пробовала, траву, в смысле, не пошло, не мое. И все остальное. Крепкие напитки тоже пила — виски, текилу. Тоже не то. А вино нравится. Слегка так растаскивает. Но чтобы приятно было, не больше. Значит, не алкоголичка.
– И то хорошо, — сказал Антон и налил себе.
Ему не хотелось пить, но он решил из наблюдателя превратиться в соучастника, что ему парадоксальным образом казалось позволительнее в этой ситуации.
– Вот так и живем, — Настя будто подвела черту. — Друг друга обожаем и поэтому вечно друг другом недовольны. Бабка хочет, чтобы Ленка практичная была, нашла хорошую работу, денежную, чтобы суп варила и прибиралась. И никаких стихов. Она их не понимает. Она Диккенса читает с утра до вечера. Тридцать томов, с первого до последнего. Заканчивает — и заново. А Ленка хочет, чтобы бабка тоже хотя бы готовила, долго, что ли, тот же суп сварить? И убирала, как все бабушки делают. А я чтобы… Не знаю, — пожала плечами Настя. — Чего от меня хотят, неизвестно. Да ничего, я и так им готовлю, я постели застилаю. Они бы дерьмом тут заросли без меня. И год на одни пятерки закончила. Во всем отличница, ё.
– А эсэмэски без запятых пишешь.
– У нас все так пишут, привыкла. Иначе скажут — выделываешься. Ты не представляешь, какая тоска — общаться с этими придурками в классе…
Настя замолчала. Антону было грустно. На самом деле, думал он, все это оттого, что — три женщины без мужика. Это ненормально. Бабушке нужен дедушка, женщине муж, ребенку отец. Все катастрофически просто, но сплошь и рядом недостижимо.
Настя, допив вино, плеснула еще немного, взяла стакан, покачивала в руке, глядя, как переливается красная жидкость, сказала задумчиво:
– Может, мне испортиться?
– Не глупи.
– Нет, серьезно. Наркота не катит, по мужчинам, что ли, пойти? Ровесники не вариант, я никому не нравлюсь. А если кто в возрасте, я для них интересный кусочек, ведь да? Невинная девушка. Вообще-то, два раза были варианты. Я могла бы. То есть чисто технически лишиться девственности. Но это и ручкой от зубной щетки можно. Я хочу первый раз с тем, кого люблю. С тобой, например.
Антон не поперхнулся, не закашлялся и не смутился. Он понял, что ожидал чего-то в этом духе. Пожалуй, все, что говорила Настя, именно к этому и вело.
– Спасибо, конечно… — сказал он.
– Испугался? — засмеялась Настя.
– Нет. Чего не может быть, того не боятся.
– Прямо совсем не может быть? Я тебе так отвратительна?
– Настя, послушай, — начал рассуждать Антон. — Не надо ничего придумывать. Ты не красавица, не модель, но ты очень симпатичная девочка. Я вижу твои задатки, ты разовьешься и будешь сводить всех с ума.
– Мне тоже так кажется, — с неожиданной убежденностью сказала Настя. — В крайнем случае, есть пластическая хирургия. И с кожей как-то можно решить. Но чтобы развиться, мне лучше все-таки быстрее стать женщиной. Помог бы, Антон, я тебе памятник при жизни поставлю.
– Нет. Не хочу быть ручкой от зубной щетки.
– Дурачок, я же тебя люблю! Не как ручку!
– А я тебя не люблю.
– Ну и что? Я и не требую. Я просто прошу от тебя помощи. Когда кому-то операцию делают, разве надо, чтобы хирург любил?
– Это разные вещи.
– Да, извини, — согласилась Настя. — Сейчас по-другому объясню. — Она потерла лоб. — Черт, не надо было пить. Я же это сто раз говорила. Репетировала. Короче, как-то так: я тебя люблю и мечтаю, чтобы ты меня сделал женщиной. Ты имеешь шанс сбыть мою мечту. Исполнить. Реализовать. Или как? Неважно. Типа благотворительность. И я это так и приму. Никаких потом претензий, никаких — ага, трахнул, все, теперь люби! Могу расписку написать. Антон, ты оцени, я ведь могла бы шантажировать.
– Неужели?
– Легко! Вроде того, не трахнешь — отравлюсь и повешусь.
– Уже испугался.
– Нет? У одноклассницы моей сосед тоже не испугался. А она с балкона прыгнула. И записку оставила. Его в полицию таскали, а отец этой девочки его теперь караулит каждый вечер и грозится убить.
– За то…
– Да за то, что не трахнул его дочь!
– Не за это. За то, что не нашел способа ее отговорить.
Антон сам не заметил, как налил себе второй стакан. С удивлением увидел, что и он уже почти пуст. А в голове слегка туманится. И мысль коротко возникла: почему бы и нет, в конце концов? Но тут же исчезла, зло вякнув, как пнутая ногой дрянная кошка, нагадившая в углу. Он сосредоточился, ища умные и точные слова, но Настя опять заговорила.
– Я знаю, почему ты не хочешь. Если ты это сделаешь, у тебя не будет шансов с Ленкой.
На самом деле Антон об этом даже не думал, слишком Настя его ошарашила. И обрадовался подсказке:
– Да, и это тоже. Я никогда не скрывал, как к ней отношусь. Поэтому, если я с тобой…
– Ленка правильно говорит, ты нудный, — оборвала Настя. — И так уже все ясно, нет, обязательно все договорить, точку поставить. Все, эндинг стейшен, приехали. Твое здоровье.
Они стукнулись стаканами, и в этот момент, как нарочно, вышла Елена.
– Это что тут происходит? — спросила она.
– Выпиваем, разговариваем, а ты спи дальше! — ответила с вызовом Настя, и Антон с удовлетворением отметил, что сказано было чисто пубертатно, с подлинной подростковой нахальностью. Значит, не такая уж Настя и взрослая, и к тому, что она наговорила, не следует относиться слишком серьезно. Обычные невротические шараханья переходного возраста.
– Я сейчас посплю кому-то! — выкрикнула Елена, выхватила из руки Насти стакан, поводила им перед собой, будто ища, куда вылить, но не нашла. И выпила.
– Настя совсем немного, — успокоительно сказал ей Антон. — А ты в самом деле поспала бы еще.
– Выспалась, хватит.
Елена села за стол, начала брать все, что попадалось под руку, и есть. Молча. Молчали и Антон с Настей, словно боялись спугнуть аппетит, полезный в ее положении. Елена ела долго — и ветчину, и хлеб, и сыр, и помидоры, и огурцы. Потом сказала Антону:
– Налей даме.
– А надо ли?
– Надо. Немного.
Антон налил четверть стакана. Елена посмотрела на стакан, на Антона. Усмехнулась. Он понял, добавил. Настя встала, сказав Елене:
– Твоя очередь. У меня не получилось.
– Ты о чем?
– Сама знаешь. Я спать.
Настя поцеловала Елену в щеку и ушла в дом.
– Такая мудрая, что даже страшно, — сказала Елена. — Ты зачем приехал?
– Она позвала. Что с тобой?
– Отхожу от творческого запоя с помощью запоя обыкновенного.
– Настя сказала. Новая книга?
– Да. Позвонила в издательство — свое, родное. Они в полном восторге. Леночка, мы три года ждали этого счастья! Новая книга, ура, завтра же в набор, тираж десять тысяч! Поверил?
– А что, не так?
– Нет. Кисло сказали: хорошо. И все. Дождик пошел. Хорошо. Дождик перестал. Хорошо. Увидимся после рекламы. Хорошо. Кадомцева новый сборник накатала. Хорошо. Антон, я никому не нужна. Завтра помру — десять человек за гробом пойдут. И послезавтра забудут. Да неважно. Я вот раньше стихи писала, когда было нестерпимо. Или нестерпимо прекрасно, или нестерпимо плохо. И становилось легче. Мне всю весну было — замечательно. Я Канцелевича из себя выдавила, как гной. Вместе со стихами. Стихи выходят гноем — не слабо сказала, да?
– Талантливо, как обычно.
– А вот не вышло на этот раз! Все высказала, черту подвела, и все равно накрыло. Будто я не из себя их выпустила, стихи эти, а в себя впустила. Еще хуже стало. Это мрак какой-то. Он ведь мелкий, тщеславный, не очень умный человек. Деляга — это да. Почему же… Нет, я знаю, в чем дело. Ему нужна домохозяйка. Вкусный ужин, уютная постель. А я — личность некстати. Да еще со стишочками. Два лидера вместе, так не бывает. Вот он и нашел эту Милу Янус.
– Она тоже не домохозяйка.
– Это почему? Потому что в телевизоре торчит? Одно другому не мешает! Поторчала — и на кухню! Я ведь не выдумываю, Антон, я его слова повторяю. Он мне знаешь, что сказал? Говорит: я тебя люблю, но ты самодостаточная. Ненавижу это слово! Самодостаточная. Сама себя достала! Ты, говорит, проживешь без меня. Я тебе вообще не очень нужен. А мне нужна боевая подруга, которая будет мне в рот смотреть. Точить мою саблю и стирать портянки после похода. А?! Как выразился, сволочь?!
– Он умеет, — поддакнул Антон.
Елена, выпив, опять взялась есть. Антон ждал. Ему нравилось смотреть, когда Елена делала что-то простое. Она красиво читала свои красивые стихи, подолгу могла говорить об умных и интересных вещах, но когда просто ела, просто мыла посуду или готовила, пусть она и редко это делает, просто лежала, отдыхая, становилась по-семейному близкой, родной и понятной. Хотелось обнять и гладить по голове.
– Значит, говоришь, в ней ничего особенного? — спросила Елена, хотя Антон ничего такого не говорил.
Но он и тут поддакнул:
– Да. Модельно-телевизионный стандарт. Ноги от подмышек, губки подкачанные, голосок наивный.
– Все ясно. Играет в простушку. А я не простушка. Это напрягает. Да и он-то сам не Эйнштейн, прямо скажем. Красивый, гад, это да. Не отнимешь. Он мне только эстетически нравился. И все. Больше ничего. Чего так смотришь?
– А как?
– Жадно.
– Разве?
– Ты так меня хочешь, да?
– Давай не будем.
– Будем. Она это имела в виду, Настя? Когда сказала, что у нее не получилось? Соблазнить пыталась тоже тебя?
– Тоже — как кто?
– Как я.
– А ты соблазняешь разве?
– Конечно. И успешно. Пойдем. Сарайчик видел в углу? Маленький, как конура собачья, но топчан там отличный, я днем сплю иногда.
– Перестань.
– Чего ты?
Антон налил себе еще, выпил, но вино подействовало как отрезвляющая жидкость: все прояснилось, стало четким, в том числе и мысли.
– Сейчас я тебя обижу, — сказал он. — Скажу правду. Женщины ненавидят, когда им про них правду говорят.
– Валяй. Добей меня.
– Добиваю. Тебе просто нужна компенсация. Нужно доказательство, что тебя страшно хотят, что ты нужна.
– Фрейд твою мать, наповал! — расхохоталась Елена. — Умник тоже! Да ясен пень, что нужна компенсация, а кому не нужна? Канцелевича вот мама не любила. То есть любила, но больше всего любила свою красоту, а потом поочередно своих трех или четырех мужей. Плоховато у нее было с материнским инстинктом, накормить забывала иногда, он мне жаловался. Прямо со слезами, представляешь? Вот тут, где ты, сидел и плакал, выпивший, естественно. Ну вот, он теперь и мстит всем женщинам. Так и будет влюблять в себя, а потом бросать. Начал с меня, потом будет эта Анус, потом еще кто-то. Да, Антон, компенсация. Тебя это унижает? Какие мы все непростые! Да возьми ты меня легко, весело, Антон, почему нет? Красивая женщина, ты с ума по ней сходишь, а она хочет немного тепла, что тут унизительного?
– Сама же меня презирать будешь.
– С чего бы? Не сантехнику спьяну предложила, лучшему другу! Так, подожди.
Пошла в дом, вернулась с толстым ватным одеялом в руках, бодро сказала, как о чем-то решенном:
– Они спят, все нормально, можем тут.
– Лена… Ты знаешь, что Настя Ленкой тебя зовет?
– Конечно, не заговаривай зубы.
Она расстелила одеяло на полу, подсела к нему, обняла, посмотрела в глаза.
– Ты правда меня любишь?
– Давно уже.
– Тогда думай не о себе, а обо мне. Мне это нужно.
– Подлая ты. Знаешь, что сказать.
– Я поэт или нет? Умею, да.
Все получилось почти смешно — путались в одежде, уронили стул, шептались, хихикали, пытались настроиться на серьезный лад, но ничего не вышло. Елена гладила по щеке, успокаивала:
– Ты слишком долго этого ждал. Немного полежим, ты привыкнешь, все будет нормально.
– В другой раз.
Антон встал, оделся и пошел к машине. Ехал так же быстро, как и сюда. Почему-то хотел, чтобы остановила дорожная полиция. Он начнет спорить, они будут хамить, он возмутится, завяжется драка, ему наденут наручники, отвезут в отделение, он там переночует среди бомжей и алкашей… Но никто не остановил, только штрафы потом пришли — видеокамеры в нескольких местах зафиксировали превышение скорости.
Потом было несколько дней горячей работы, а в воскресенье он должен был вылететь на отдых к далекому и теплому синему морю.
В субботу вечером позвонила Елена.
– Привет, ты дома?
– Да.
– Один?
– Да.
– Отлично. А я уже тут, прямо у твоего подъезда. И трезвая, — добавила она со смешком.
– И что?
– Неужели кофе не напоишь?
– Ты кофе попить приехала?
– Это хамство, Антон, впусти — поговорим.
Войдя, она тут же, в прихожей, начала его целовать, говоря:
– Я знаю, что ты обо мне думаешь. То есть не знаю, но мне все равно. Ты, наверно, подумал, что я была пьяная и поэтому? Нет. Меня к тебе потащило. Очень сильно. Я все это время о тебе думала.
– Так не бывает. Сто лет знакомы — и разглядела?
– А вот да, разглядела. Ну, улыбнись, обрадуйся. Ты страшно мнительный.
– А ты нет?
И еще что-то говорили, неловко топчась, будто в странном танце, переместились в комнату. Из последующего Антон помнит только свой выкрик:
– Да пошло оно все к черту, в конце-то концов!
То ли он от чего-то начисто отрекался, то ли, наоборот, что-то без рассуждений принял.
Утром Елена спросила:
– Если я скажу, что ты лучше всех, кто у меня был, поверишь?
– Редкий мужик такому не поверит.
– Я правду говорю.
И Антон не полетел к далекому и теплому синему морю.
Отпуск провел в Кратове. Заодно нанял людей для расчистки сада и ремонта дачи. Татьяна Борисовна и Настя уехали в Москву, а Елена и Антон дни и ночи проводили в уже готовой комнате, слыша, как в остальных стучат, пилят, сверлят, как совсем рядом переговариваются рабочие, свободно при этом матерясь, забыв, что хозяева неподалеку.
Через пару недель Антон убедился в невероятном — Елена в него влюбилась. Не мог понять, как это произошло, но — произошло.
– Кружил возле меня, гад, выжидал, хоть бы чем-то дал знать, какой ты! — говорила она.
А однажды вдруг заплакала, и плакала долго, уткнувшись лицом в подушку, стискивая ее руками. Он терпеливо ждал, молчал, она повернулась и, вытирая глаза, сказала:
– Даже не спросит, чего реву. Железный мужчина.
– А чего ревешь?
– От счастья, наверно.
В середине августа приехали Татьяна Борисовна и Настя. Восторгались, как все быстро и хорошо сделано.
Настя сказала Антону:
– Ты не бойся, я приставать не буду. Все прошло вообще. Я же не извращенка, чтобы на жениха матери покушаться.
– А я уже жених?
– А ты еще не понял?
И в самом деле, в октябре Антон и Елена поженились. И жили долго и счастливо и умерли в один день, хотелось бы после этого сказать, но еще рано, прошел только год. Пока все нормально.
Редакция Елены Шубиной. Издательство АСТ. Москва, 2019
Читайте другие материалы из рубрики «Чтение» здесь.
