Гульнара Бажкенова поговорила с Романом Цепликом, открытым геем, женившимся на своем партнере, о зоне комфорта, взрослении и о том, изменилось ли отношение к представителям ЛГБТ-сообщества в Казахстане.
Г.Б.: Роман, мы давно знакомы и я знаю тебя как многостороннюю личность, но в данном случае хочу сказать без обиняков – я пригласила тебя на интервью как представителя казахстанского ЛГБТ-сообщества, к тому же недавно женившегося. Поздравляю, кстати.
Р.Ц.: Спасибо. Да, я догадался чем вызван интерес, никаких обид.
Г.Б.: Тебя уже можно назвать гражданином мира, ты жил в Казахстане, России, Бразилии и США, скажи, где ты чувствовал себя наиболее комфортно?
Р.Ц.: Знаешь, мне везде было комфортно, я какой—то гибкий. В Казахстане при всем том, что происходит, у меня лично никогда не было никаких происшествий, меня не преследовали, не дискриминировали и даже косо не смотрели. Честное слово! Хотя я никогда и нигде не скрывал свою ориентацию, и после сокращения в медиа-холдинге одно время даже работал официантом в гей—клубе, ну жрать—то хочется, куда деваться. Это был клуб «НЗ» на Нурмакова—Айтеке би – старый известный гей—клуб, то есть я оказался в самом логове, ненавистном для некоторых товарищей месте, я каждый день ходил туда на работу и не сталкивался ни с какими преследованиями. А работал я там долго, три года, быстро стал администратором, потому что меня еще не успели забыть с экранов телевизоров – звезда, как—то неудобно было держать в официантах и я сразу поднялся по служебной лестнице. В клуб не пускали кого попало, конечно, правда, уже уезжая, я узнал, что одного парня, нашего постоянного клиента, завалили, 17 ножевых ранений, в арыке нашли рядом с заведением. Потом еще одного знакомого убили.
Г.Б.: Ничего себе комфортная у тебя была жизнь!
Р.Ц.: Ну я об этом узнал постфактум, я говорю именно о том, как чувствовал себя когда жил в Казахстане, а чувствовал нормально. Ну что я буду врать?
Г.Б.: Нет, врать не надо. Просто когда узнаешь, что кого—то такого же, как ты, убили, приятного мало. Это было убийство на почве ненависти?
Р.Ц.: Ну, я так понимаю, да, это было связано, кто—то их снял—не снял, они познакомились – типа познакомились, а потом их убили. Бывает такое. То, что сейчас в Чечне творится – выманивают людей, а потом убивают. Но мне как—то везло, абсолютно спокойно, никогда не было проблем, хотя я никогда не скрывал ориентацию, где бы ни работал – и в газете, и на телевидении, – и никогда не видел к себе иного отношения, чем к другим. Не то что ненависти, дискриминации не чувствовал. Ну вот мы с тобой вместе работали, для тебя же, я уверен, не имела значения моя ориентация? Так же и остальные.
Г.Б.: Ну да, не имела, не помню, чтобы я вообще об этом задумывалась. Но твое чувство комфорта не связано с тем, что ты крутился в строго определенных кругах, находился в зоне комфорта?
Р.Ц.: Ну да, конечно, я не жил на 1-ой Алмате, не работал на барахолке, меня окружали образованные, интеллигентные, продвинутые люди, много видевшие, много ездившие по миру, насмотренные в общем. Богема не богема, но тем не менее… Но опять же, гей—клуб – в каком—то смысле зона риска. А, может, я просто счастливчик по жизни, вот в Бразилии, где я прожил десять лет, у меня вообще не было никаких проблем, да их там ни у кого нет: если в Казахстане я в каких—то случаях все—таки говорю, что Макс – мой брат (не буди лиха пока тихо), то там мы без пафоса и экзальтации, а просто как факт буднично представляем друг друга «мой супруг», и ни у кого не дергается глаз ни от ненависти, ни от одобрения, людям все равно, каждый занят своими тараканами.
Г.Б.: А вот мне все еще интересно именно про брак. Скажи, а зачем вы поженились?
Р.Ц.: Ну как, а зачем люди женятся?
Г.Б.: Вот именно, что гетеросексуалы в развитых странах женятся все реже, говорят, институт брака в кризисе, а вот геям очень хочется жениться. И я тебя как конкретного гея спрашиваю: а зачем? Зачем тебе брачное свидетельство?
Р.Ц.: Да зря вы так на брак, хорошая и полезная вещь. Мы вообще женились несколько раз! Сначала сделали партнерский контракт, он нужен был для того, чтобы я получил вид на жительство в Бразилии. 15 лет назад была такая возможность, вы показывали контракт и получали вид на жительство. Потом они ввели однополые союзы – мы его тоже оформили. И уже когда ввели полноценные однополые браки, такие же как для гетеросексуальных пар, мы сразу поженились.
Г.Б.: И получили свидетельство о браке? Что там написано?
Р.Ц.: Да, получили, там не написано «супруг» или «супруга», а написано партнер такой—то и партнер такой—то состоят в законном браке. Говорят, страна третьего мира, но такая вот толерантность.
Г.Б.: Ну и что изменилось для вас после этого? Вы ощутили себя более счастливыми? Ваша любовь стала крепче?
Р.Ц.: Во—первых, у меня появились права и обязанности, да? Имущественные права, юридические права, право наследия, право посещать супруга в больнице, если, не дай бог, что—то случится. Почему ты считаешь, что если я гей, то мне все это не нужно? Мы прекрасно бы прожили с Максом и без брака, но неужели за 15 лет мы не заслужили права закончить свои отношения, придать им некий стабильный статус? Вот представь, просто представь, что ты живешь с мужчиной 15 лет и не можешь с ним расписаться, везде проходишь просто как его друг, товарищ, соседка.
Г.Б.: Я могу представить пятилетний срок, – но, честно говоря, меня это совершенно не волновало, это вообще было мое решение. Про 15 лет – не знаю, возможно, к пятнадцатому году и возникло бы чувство, что чего—то не хватает, и надо либо идти в загс, либо…
Р.Ц.: Вот именно, у тебя был выбор! Ты знала, что в любой момент, если захочешь, если вы захотите, то можете изменить свой статус. Вот отними у гетеросексуалов право на брак, и тогда уверяю, вы все выйдете на площадь с протестом, а потом побежите оформлять отношения.
Г.Б.: Противники таких браков, как ваш, обычно говорят, что для оформления имущественных и прочих прав есть другие формы, можно оставить наследство, дать доверенность и так далее.
Р.Ц.: Да, ты хорошо сказала «и так далее» – и так далее по судебным мытарствам. Сколько известно, и я сам знаю человеческих драм, когда люди прожили вместе всю жизнь, а потом один из них умирал и в дом приходили какие—то люди – двоюродные тети и троюродные племянники – и начинали распоряжаться на правах хозяев. Когда на твоих глазах вторгаются в пространство, которое еще вчера было вашим личным пространством, а ты еще убитый горем ничего не можешь поделать и только растерянно смотришь на это вторжение. Я видел такое, разве это не трагедия? Брак для геев – это не хихоньки и хахоньки, мы только сейчас чувствуем себя по—настоящему защищенными и уверенными, что бы ни произошло, никто и ничто не сможет встать между мной и Максом. Понимаешь?
Г.Б.: Понимаю. А чувства? Ты после свадьбы стал счастливее? Ваши отношения как у гетеросексуальных пар после свадьбы не покрылись бытовой рутиной и скукой – этими коварными врагами романтики?
Р.Ц.: Свадьбы, кстати, не было, мы устроили вечернику, позвали близких друзей, я приготовил бешпармак, плов, манты, и мы тихо по—домашнему посидели. Как я уже сказал, у нас было поэтапное заключение разных форм союзов, но законный брак мы заключили недавно. И знаешь, опять не буду врать, в том, что касается романтических чувств, не могу сказать, что небо стало голубее, а сахар слаще – как жили, так и живем. А вот ответственность, ощущение себя полноправным гражданином… ну вот у нас есть дом, у нас есть машина, мой супруг может заболеть или я могу заболеть – все эти вопросы теперь находятся под контролем. Мало ли что может произойти в жизни, никакой дядя теперь не придет и не скажет ни мне, ни ему: ты здесь никто и зовут тебя никак. Я – супруг, я – партнер, и это звучит гордо, черт побери. Без этих соображений, конечно, можно и не регистрироваться, мы сейчас живем в Америке, там все равны, и когда единственный раз за много лет мне сказали: «Чего вы сюда понаехали», я не растерялся и ответил: «Вы все сюда понаехали, только несколько веков назад». Ну да, а что ты смеешься, это страны, куда все понаехали, чего выделываться. В Бразилии вообще нет никаких вопросов по цвету кожи, национальности, религии. Все бразильцы, хоть черные, хоть белые, хоть азиаты, даже анекдотов про национальность нет. И на геев эта всеобщая толерантность тоже распространяется. Гей ты или не гей – всем барі бер, это здесь, узнав, что ты гей, натуралы сразу хватаются за задницу, почему—то фобия у всех, что их могут изнасиловать. Интересная черта, в которой надо покопаться психологам, думаю, они многое обнаружат. Да кому вы нужны! Тут и без вас столько всего. И эта дискриминация геями же не ограничивается, в отношении натуралов она же противоположная, знаю по друзьям, там апашки—татешки всю жизнь житья не дают. Пока не женятся – пилят, почему не женятся, давай уже; женятся – когда дети будут, почему на второго не идете, и так до самой смерти. Подумайте, как ужасно жить в такой несвободе! Там на Западе нет пиетета к браку – натуралов в концлагерь не загоняют, если они отказываются жениться, а геям разрешают, если хотят. Каждый волен делать со своей жизнью, что он хочет, и в итоге всем хорошо. Разве это не здорово?
Г.Б.: Да, наверное, но брак несет обязательства за собой, ты не думал об этом, когда решился жениться?
Р.Ц.: Какие обязательства? Какие были, такие и остались. Кто—то выносит мусор, кто—то готовит, кто—то зарабатывает деньги.
Г.Б.: То есть вы живете как обычная, прямо как совсем—совсем обычная гетеросексуальная семья?
Р.Ц.: А как ты думала? Что мы дома в костюмах покемонов ходим? Конечно, живем так же, как все, это ведь жизнь, это быт. Ты живешь с человеком, утром идешь на работу, вечером приходишь, тебе надо приготовить ужин, помыть полы, ну в Бразилии у нас была домработница, а в Техасе за один этаж просят сто баксов, и мы решили, что робот пылесос подешевле будет, а где надо и сами шваброй пошуруем. В общем, обычные домашние хлопоты, обычные заботы о бюджете, уюте, хлебе насущном…
Г.Б.: А дети? Далай—лама в ответ на вопрос про его отношение к гомосексуализму сказал, что это путь одиночества, потому что он бесплодный.
Р.Ц.: Тут тоже каждый решает по—своему. Вот у нас в Техасе есть друзья, такая же пара, мы дружим семьями – они очень хотят детей, и уже находятся в поиске суррогатной мамы. Я говорю, ну а какой смысл, если в детдомах столько брошенных детей? Они – а вот нет, хотим свое. Мы с Максом давно для себя решили, если решимся, то пойдем только на усыновление. Так что как видишь, и в этом вопросе все обычно – люди думают, люди планируют.
Г.Б.: Техас – консервативный американский штат, там не будет проблем для пары мужчин с младенцем на руках? Помнишь фильм «Горбатая гора»?
Р.Ц.: Ну так это когда было! Ты еще вспомни как негров линчевали. Сейчас все абсолютно спокойно, мы же нет—нет показываем свои документы, например, когда на отдых в Мексику ездим или прилетаем откуда—нибудь. Никто и нигде – ни на границе, ни в госучреждениях – и бровью не поведет. Руки у ковбоев при виде наших паспортов не дрожат, за пистолеты не хватаются, если ты об этом. Ну, может быть, потому, что у них оружие разрешено, и они думают, что у меня тоже пистолет есть, и мы перестреляем друг друга. Кто знает, что на душе у каждого, но мне и не интересно, зачем лезть в душу, главное, чтобы меня и мои права уважали.
Г.Б.: То есть сегодня в 2017 году открытый женатый гей Роман Цеплик чувствует себя везде в мире абсолютно комфортно? Это же победа!
Р.Ц.: Да, можно так сказать. И даже в Алматы, куда я приезжаю, как минимум, один раз в год, я чувствую себя нормально. Ну если буду ходить с радужным флажком по улице, то, наверное, получу по шее, кому—то не понравится, гей—парады в Казахстане – тема закрытая, думаю, на века. Я это понимаю, внимание на себе в районе барахолки не акцентирую, и со мной ничего такого не происходит. Случаются инциденты, вот год назад мы с подругой под утро возвращались из клуба, она живет на Новой площади, казалось бы, центр, но возле подъезда последнее, что я увидел – как ее душат. Очнулся на асфальте – она орет, вокруг все в крови, это мне башку проломили; повезли в Калкаман, наложили семь швов. Но это происшествие не связано с моей ориентацией, нас тупо хотели ограбить, от чего не легче, конечно. В моей сумке лежали 300 долларов – совсем не те деньги, ради которых можно убивать. Ну любовь к родине отбили на какое—то время, что там говорить. Но это чистый криминал, гопники.
Г.Б.: А вообще за то время, что ты уехал и приезжал каждый год – ты замечаешь перемены в настроении людей?
Р.Ц.: Я общаюсь с теми же людьми, что и раньше. Они не изменились. Но в последний приезд мы ходили в гей—клуб, и там мне очень нравится охрана. Клуб «69» – помнишь, скандал Пушкина—Курмангазы? Вот мы заходим, а у меня друг – натурал, он кажется хиленьким, а если что, может так дать, что мало не покажется. В общем, есть кому постоять за меня. (Смеется.) Мы заходим, стоит охрана – угрюмые лица, смотрят волком. «Давай сумку!» – злобно так. Открывает и ка—а—ак посмотрит на меня. Я говорю: «Не болды?»
Я так испугался, что на казахском заговорил! Там электронные сигареты лежали. Объясняю, что это такое, а они глядят на меня, как на врага народа, прямо готовы со света сжить и так им несчастным тоскливо, что приходится иметь дело со мной и мне подобными. Каждый их жест говорит о неодобрении посетителей. Такой демонстративный негатив. И первый вопрос который возникает: балам, а зачем ты здесь работаешь в таком случае? Разве работы мало в Алматы? Жалко просто человека. А внутри клуба ничего не поменялось, те же нравы, та же тусовка. Моя знакомая, знаменитая трансвестит Ася говорит, туда главное добежать, бывает, что пытаются ловить на подходе и бить. Это в центре города! А мой друг—натурал, с которым я хожу, говорит, вот странная публика здесь собирается, такое ощущение, что все это студенты аграрного университета, которые днем на кортах сидят и плюются на асфальт, а вечером – бац, в гей—клуб и тут раскрываются. Они в клубе такие веселые, раскрепощенные, особенно, когда турецкая музыка играет.
Г.Б.: То есть они ведут двойную жизнь? Вообще, по твоим наблюдениям, многие вынуждены скрываться и вести двойную жизнь?
Р.Ц.: Ну что говорить, конечно же, да! Ни для кого не секрет, что для казаха быть геем тяжелее, чем для русского. Опять же все эти апашки и татешки, которые на тебя давят, и очень многие вынуждены жениться на женщинах, заводить детей.
Г.Б.: Действительно несчастные, что может быть хуже! Прости, не удержалась. Если серьезно, это психологически тяжело – всю жизнь притворяться?
Р.Ц.: Я на своей шкуре этого не испытал, никогда не притворялся натуралом, всегда был самим собой, но я знаю таких людей. Ну как—то они живут. Это не просто очень и очень несчастливые люди, подавившие себя, это еще и другие, те, кого они по цепочке делают несчастными. Мне однажды ночью звонит знакомая, с которой я никогда не был особо близок, но она почему—то выбрала меня для исповеди, наверное, потому что я был единственным геем, которого она знала. В общем звонит и плачет: «Что мне делать, Ром, представляешь, мой муж – гей». Прожили много лет, родили детей, а он оказался геем, она это случайно выяснила, записку нашла. Ревет и говорит: «Что мне делать?»
Я говорю: «Ну а что ты сделаешь? Ну разводись, отпусти его, а что делать, если он столько лет терпел, ну не дотерпел». Понимаешь, это ведь разбитая жизнь и у нее, и него, и у детей. А почему? Да потому, что он не мог открыть свою личность, его бы заклеймили, сделали изгоем, он вынужден был жениться, ибо так надо, чтобы жена была. Заставляли, давили, и что в итоге? Все несчастны, одни апашки довольны. Это ведь не единственная семья такая, я знаю много казахов, которые уезжают за границу и там дышат полной грудью без страха, что их разоблачат. Когда от этого излечатся? Хорошо, если бы дело потихоньку шло в сторону толерантности, но наоборот же. Смотри, какие законы в России приняли, какие ужасы в одной известной республике с геями творятся. Лучше не становится и ничто не обещает.
Г.Б.: Ты знаешь много людей, которые ведут двойную жизнь?
Р.Ц.: Я знаю много людей, которые ходили ко мне в клуб. Очень многие приходили инкогнито, это отцы семейств. Они обычно вообще не говорят на эту тему — тему своей семьи, это табу. Понимаешь, как бы вот тут у нас мальчишник, а там у меня семья, тут одна жизнь, а там другая, и не будем об этом, семью не трогайте. Ну я в душу не лезу, человек женился, у него дети, он сделала свой выбор, или родственники сделали, ну хорошо, главное, чтобы никто не пострадал.
Г.Б.: Но как ты говоришь, все—таки страдают?
Р.Ц.: Да, там накапливается столько всего в душе, ого—го, для психологов непочатый край работы. Но тут ничего не поделаешь, пока общество не изменится, они будут обманывать и себя и других. Жальче всего других – жен и детей – которые не знают ничего и страдают попутно, только потому что человек сделал их ширмой. Они женятся, и на этом разговоры прекращаются, но все они продолжают встречаться с парнями, потому что это ведь сильнее, это природа. Развод – это может быть самое легкое еще, у моей знакомой был шок, вся жизнь разрушена, она сидела с бутылкой вина и рыдала. Я считаю, что виной всему давление на людей.
Г.Б.: Твой пример противоположный, ты ничего не скрывал, а в конце концов взял и женился. Ты счастлив в браке?
Р.Ц.: Знаешь, да, у меня счастливый брак. Нам с Максом всегда есть о чем поговорить, нам в принципе никто не нужен, у нас абсолютная самодостаточность. Мы когда в Бразилию переехали, никого не знали, это потом уже появились друзья, а сначала одни были, но нисколько не страдали. Сейчас вот в Штаты переехали, опять новое место, но нам никто не нужен, и усталости друг от друга нет, хотя мы уже давно вместе.
Г.Б.: А сколько лет вы вместе?
Р.Ц.: 16 лет.
Г.Б.: Солидный срок, за это время многие гетеросексуалы устают друг от друга и расстаются, порой с шумом на весь белый свет.
Р.Ц.: У геев тоже не все счастливы, не все постоянны, сходятся и расстаются, ищут и не находят, все так же, как у натуралов. Нам просто повезло, что мы встретились, нашли друг друга.
Г.Б.: И нашли возможность быть вместе, что немаловажно. А как Роман Цеплик встретил мужчину своей судьбы?
Р.Ц.: В баре! (Смеется.) Я работал в «НЗ», было уже 5 часов утра, мы собирались закрываться, и тут заходит пьяное чудо – все в белом, но с комьями грязи, то есть где—то уже шлялся по Алмате. Заходит, щелкает пальцами и дерзко так заявляет: «И кого у вас тут снять можно?!» Я говорю: «Ну не знаю, посмотрите, все ваши». А в баре только две калеки спят. Ну а что так поздно приходить? Он типа: «Всех угощаю!» Ну хорошо, богатый, пьяный клиент – мы сейчас его раскрутим. Пятьдесят баксов по тем временам были неплохие деньги, мы его обули, и еще все выпили хорошо за его счет. И вдруг он говорит: «Слушай, а я ведь с тобой давно хочу познакомиться». Где это, спрашиваю На сайтах знакомств я тебе писал. Припоминаю, какой—то лопоухий писал что—то. Спрашиваю, это ты мне на английском писал? Да, говорит, я. А какого черта на английском? Он к тому времени уже отучился и поработал за границей в Шотландии. Но если ты знаешь английский, это не значит, что весь Казахстан его знает, поэтому я, естественно, ничего не ответил. Это было за два года до нашей встречи, но он говорит, с тех пор ничего не поменялось, давай знакомиться. Ну давай, с тех пор и знакомимся. Выяснилось, что хороший, образованный человек, я поехал к нему в «Самал», он зачем—то сказал, что это его квартира – вся в коврах, видно, что не его на самом деле, врет. Потом мы поехали на машине на Большое алма—атинское озеро, в общем, романтика.
Г.Б.: Ну да, все как у всех, натуралы тоже примерно так и знакомятся.
Р.Ц.: У нас побыстрее, наверное, все развивалось, я уже через месяц поехал в Россию и поменял фамилию на его, он сам офигел от такой наглости, когда я прислал ему паспорт. Мы переехали в Москву — в то время все хотели в Москву, и мы переехали. Он работал вахтовым методом в Туркмении. Потом его перевели в Бразилию, а я сначала остался в Москве, но съездив к нему один раз, понял, что там лучше, вернулся, получил визу и уехал уже навсегда. Кстати, при получении визы консул спросил, зачем мне виза. Я так и объяснил, что в Бразилии живет и работает мой чувак.
Г.Б.: Иногда складывается впечатление, что гомосексуальным людям легче найти пару, может потому, что людям одного пола легче понять друг друга?
Р.Ц.: Да нет, все как у всех, одним повезло и они встретились, у других не складывается, и они живут в одиночестве. Я знаю много таких геев, кто готов остановиться и начать тихую семейную жизнь, но никак не найдет с кем, знаю и таких, кому это на фиг не надо, одному хорошо.
Г.Б.: А как до Макса складывалась твоя личная жизнь?
Р.Ц.: У меня были серьезные отношения, длившиеся три года, которые закончились не очень хорошо. Он был из Читы, мы познакомились в Улан—Удэ, куда я зачем—то поехал жить, но после восьми месяцев мы решили вернуться в Алматы. У нас была тысяча баксов на двоих, мы приехали, здесь какое—то время прожили вместе и расстались. Он вернулся в Россию, я предпочел Алматы.
Г.Б.: Еще бытует мнение, что в ЛГБТ-сообществе беспорядочные половые связи, твое постоянство и стабильность говорят об обратном.
Р.Ц.: На самом деле, так и есть.
Г.Б.: То есть беспорядочные связи, разврат и распущенность – это правда?
Р.Ц.: Ну это все—таки мужики – кобели, как бы там ни было. Я кроме нас не знаю больше ни одной пары, которая бы прожила вместе пятнадцать лет. К сожалению, это так, действительно, все быстро меняются, сходятся, расходятся.
Г.Б.: А угроза СПИД, ВИЧ—инфекции не изменила рок—н—рольные нравы ЛГБТ?
Р.Ц.: Я бы не сказал, что отношения стали более целомудренными. Но из моих знакомых никто не болеет, постоянно пугают, но ничего. Это как в анекдоте, а сейчас все лечится. С тем же СПИДом люди живут до старости, не думаю, что это кого—то пугает настолько, чтобы вообще отказаться от отношений.
Г.Б.: Может быть, отношение обывателей к ЛГБТ-сообществу негативное еще и поэтому?
Р.Ц.: Ну почему? ЛГБТ не лучше и не хуже натуралов, по крайней мере, не намного в этом отношении. Натуралы все как лебеди что ли? Да, есть клубы, есть своя тусовка, но это обычно не только для геев. Как обычно происходит? Пока люди молодые – ходят в клубы, потом взрослеют, стареют и уже не хотят ходить, будь ты хоть натурал, хоть гей, да лень просто, лучше в кафешке посидеть или вообще дома. Это зависит от возраста, а не ориентации, ты же не будешь всю жизнь беситься в клубе, ну я вижу иногда за границей дедушек, которым за шестьдесят, еле—еле корячатся, но все—равно прутся в клуб.
Г.Б.: А как происходило твое взросление? Мне кажется, подросткам очень трудно, особенно где—нибудь в глубинке. Только представь, живешь в селе, и вдруг в 13-14 лет, когда жизнь сама по себе пугает неизвестностью, вдруг понимаешь, что ты не такой, как все. И люди вокруг отнюдь не настроены по—доброму.
Р.Ц.: Это трагедия. Это может произойти слом на всю жизнь, и я знаю такие случаи, там до суицида может дойти и доходит. Я сам вырос в маленьком городке, в Барнауле, куда родители переехали из Алматы. Ну не самая толерантная среда, представляешь, да? Я сразу все понял про себя, у меня не было вопросов, я просто понял, что мне нравятся мальчики, а не девочки, и я не могу это изменить. Гей я или натурал? Такого выбора передо мной не стояло, в 15 лет я уже точно все знал про себя. Я был мальчиком, носил цветы девочкам, а потом как—то… я учился в 8 классе, еще в алма—атинской школе, у меня был одноклассник Денис, и мы что—то друг на дружку смотрели, но ничего не было; потом мы переехали в Барнаул, и там все началось. У меня возникли отношения, родители меня застукали, и был большой скандал. Как застукали? Это сейчас есть фэйсбук, а тогда были дневники, в который мы писали самые сокровенные тайны. И вот в один прекрасный день я прихожу домой – я уже работал тогда, я вообще рано, еще в старших классах, начал работать в каких—то телевизионных кружках, а после школы, на первом курсе института устроился ведущим на городском канале – и вот возвращаюсь, значит, домой с работы и вижу, все сидят в трауре, печальные. Что такое? Мы все прочитали. Родители – советские люди, отец — милиционер, из деревни, для них это был шок и ужас—ужас—ужас. Как же они орали! А я молодой, нервный, стал орать в ответ, и так мы орали друг на друга до хрипоты, а закончилось тем, что я ушел из дома. Два месяца прожил в общаге, скитался, даже с женщиной одной в это время сблизился – это был единственный мой опыт с женщиной за всю жизнь – честно говоря, ради еды и ночлега, ну был момент, совсем тяжело стало, а есть хочется, организм молодой, требует. Потом на пейджер приходит сообщение от родителей «приходи пить чай», шаг к примирению. Прихожу, сидим, пьем чай, все идет хорошо, пока мать опять не начинает свою волынку – давай прекращай, дружи с девочками. Понимаешь, ей казалось, что это так просто, возьми и дружи с девочками. Все снова вылилось в грандиозный скандал, и я опять ушел. Родители плачут, я страдаю, места себе не нахожу, по общагам каким—то скитаюсь.
Г.Б.: В чем заключались претензии родителей? В том, что ты гей? Они обвиняли тебя, что ты таким родился?
Р.Ц.: Они же толком не понимали, для них это было все равно, что я оказался бы марсианином, они требовали измениться, взяться за ум, любить девочек. Вот как родители требуют от сына—двоечника начать учиться, так и они, это звучало так, как будто легко, по щелчку пальца ба—бах и изменился. Ладно, перебесился и пошел жениться – именно так они видели ситуацию. Ну и стыдно же, позор – они постоянно повторяли это слово, вот позор—позор—позор. Мы тебя растили, мы на тебя надеялись, ты наследник, а оказался кем? Давай, завязывай! Слава богу, лечить не брались. Все это стало невыносимым, скандалы вымотали нашу семью, отец начал болеть, мне и жалко было родителей, и поделать ничего не мог, и я уехал, практически в никуда. Меня каким—то ветром занесло в Улан—Удэ, прошел год, все поуспокоилось, мы начали созваниваться, не помирились, но не поднимали «мою» тему, потом я переехал в Алматы, встал на ноги, уже стабильно работал, и только тогда много лет спустя отношения начали полноценно налаживаться, в том смысле, что родители приняли меня таким, какой я есть. Ну а потом, когда появился Макс, они его вообще полюбили, они по телефону в первую очередь спрашивают, как дела у Макса, а потом уже про меня. Но повторюсь, им понадобилось время, годы, чтобы по—настоящему принять все как есть. Сейчас вообще никаких проблем, они к нам сколько раз в Бразилию в гости приезжали, сколько раз мы к ним ездили, сейчас вот в Алматы встречались, они сюда ради меня приехали. Они живут в Барнауле, и мы договорись, что будем встречаться на нейтральной территории. В России сейчас такое отношение к нам, что мама говорит, давайте так лучше, безопасней, мало ли что может случиться. Мы к тому же в Америке живем, приедем в Россию – можем и не выехать, кто его знает, поэтому на семейном совете решили встречаться в Казахстане, в Турции или, если получится, в США, просто родителям редко дают визы.
Г.Б.: А про наследника уже не говорят?
Р.Ц.: Сестра родила, все нормально, родители счастливы, внуки есть, пусть продолжают род. От меня тоже ждут, конечно, и периодически поднимают тему. Мы и сами одно время хотели, но не решились, а надо уже, нам по 40 лет. Я хочу усыновления, если будем заводить ребенка, Макс тоже, просто пока не решились…
Г.Б.: Ребенок – самый сложный момент в гей—браке, да? Как—то нет уверенности, что двое мужчин смогут воспитать и как это вообще? Есть даже либеральные люди, не противники ЛГБТ, которые сомневаются, честно говоря, я сама одна из них. Зачем геям дети?
Р.Ц.: Как это зачем?! А вам зачем?!
Г.Б.: Да я как раз не про нас, бог с нами, я про ребенка – как он будет расти с двумя любящими друг друга мужчинами? Как это скажется на его личности? Не обижайся, я не знаю, но я признаюсь, что у меня это вызывает вопросы. Вот с женщинами, с лесбиянками, нет вопросов, там все как обычно, естественно, а с мужиками…
Р.Ц.: Нормально будет расти, у нас уже есть опыт, моя сестра с ребенком одно время полтора года у нас прожила в Бразилии. Племяннику 2 года было, совершенно нормально все воспринимается – один папа, две папы, ну накормить, попу ребенку помыть – все делали, никаких проблем, и любил он нас одинаково. Сейчас часто звонит на вотсап.
Г.Б.: Он понимает, что вы – пара?
Р.Ц.: Да.
Г.Б.: И как он это принимает своим детским умом?
Р.Ц.: Нормально, естественно, как должно быть, у него же нет готовых предубеждений, он на фэйсбук не ходит, газет не читает. И он принимает мир таким, какой он есть – есть женщины, которые любят мужчин, и мужчины, которые любят женщин, но есть и как у дяди Ромы, который любит мужчину дядю Макса. Предубеждения навязываются, а не даны от рождения, и не только в отношении геев, вот покажи ребенку чернокожего и ни один нормальный ребенок не скажет, что ненавидит его потому, что он черный. Другое дело, если ему успеют внушить. В Америке нет страхов, что если два гея взяли ребенка, то они обязательно его изнасилуют, это уже из области больного воображения.
Г.Б.: Извращенного, я бы сказала, сомнения нормальных людей связаны не с этими фантазиями, а с воспитанием, восприятием ребенка необычной семьи.
Р.Ц.: А что не так? Я же в женскую одежду не ряжусь, Макс тоже. Он любит машины и футбол, я люблю готовить. Ты смотришь с точки зрения матери—одиночки, которая считает, что только мать может правильно воспитать, а мужчина не может.
Г.Б.: Да нет у меня такой гордыни, я просто хочу понять, ну и сомнения есть, что там говорить. В каком—то возрасте ребенок начнет задавать вопросы – вот это мама, вот это папа, у всех детских книжек один и тот же сюжет, там, кстати, сюжетов с матерью—одиночкой тоже нет, разве что Красная шапочка, там ничего про папу не говорится. Это архетип семьи – мама, папа, сын, дочка. Что вы скажете в ответ на расспросы о том, почему ваша семья так сильно отличается от тех, про которых пишут в книгах и показывают в мультфильмах?
Р.Ц.: Так и скажем, как есть, что не все семьи в мире одинаковые, и наша семья не совсем такая, как у соседей или как рисуют в книжках, но никто и не говорил, что она должна быть такой. А самое главное, я скажу нашему ребенку, как сильно мы его любим. Вот это важно – любовь – а не арифметика один папа, две папы.
Г.Б.: В последнее время ЛГБТ в Казахстане стало более активным, молодые люди открыто с казахстанским государственным флагом выступают на гей—парадах за границей, перестают скрываться и открыто пишут в социальных сетях о своей ориентации. Вода камень точит, как думаешь, наше общество скоро преодолеет историческую гомофобию?
Р.Ц.: Хотелось бы, но пока я вижу картину противоположную той, что ты нарисовала. Я вижу молодых, – самое интересное, молодых, а не старых людей, – готовых вот прямо как псы на привязи, броситься на всех, кто не отвечает их представлениям о прекрасном. Геи, голые скульптуры, недостаточно скромные женщины – кто там следующий на очереди? Да что там говорить, я же в твоем интервью читал слова государственного чиновника, что гомосексуализм неприемлем и противоестественен. В США после таких слов его сразу отправили бы в отставку, конец политической карьере, а у нас можно говорить все что угодно. Понимаешь, геи в одиночку ничего не могут сделать, должна быть поддержка общества, сочувствие, но тут как? Слова того же чиновника по—настоящему ранили ведь только людей определенной ориентации, а чтобы ты поняла, насколько они действительно болезненны, он должен сказать что—нибудь… ну например, про женщин, воспитывающих детей без мужчин.
Г.Б.: Да о чем ты? У нас про женщин постоянно говорят что—нибудь вполне людоедское.
Р.Ц.: Что и следовало доказать! В Казахстане хорошо жить, только если ты здоровый гетеросексуальный мужчина титульной национальности, верно?
Г.Б.: Что бы ты сказал молодым людям, которые поняли про себя, что они не такие, как окружающее большинство?
Р.Ц.: Тем, кто живет в провинции – из этой провинции надо валить. Там вообще вариантов нет. В любой глубинке, даже в американской. Езжайте в большие города! Все геи — талантливые люди. В больших городах можно раскрыться как человек, а не как гей. Если вы уже живете в большом городе, будьте собой, не стесняйтесь себя. Проявите себя. Пусть люди вас уважают не за вашу ориентацию, а за то, что вы добрый, честный, открытый, талантливый. Ну а то, что вы гей, это никого не должно волновать, кроме вашего бойфренда.
Фото: Анастасия Тютенькова
