Чем гениальные предприниматели похожи на никогда не работавших наследников, как развивается неравенство в XXI веке и что делать с капиталами сверхбогатых — в фрагменте из книги Томаса Пикетти «Капитал в XXI веке».
Наследники и предприниматели в рейтингах состояний Один из самых поразительных выводов, которые можно сделать из рейтингов «Forbes», состоит в том, что выше определенного порога все состояния — и наследственные, и предпринимательские — растут очень высокими темпами вне зависимости от того, занимаются ли профессиональнои деятельностью их обладатели или нет. Конечно, не стоит преувеличивать точность выводов, которые можно извлечь из этих данных, касающихся лишь небольшого числа людей и полученных в ходе довольно приблизительного и отрывочного процесса сбора информации. Тем не менее этот факт заслуживает интереса.
Возьмем яркий пример, относящийся к самой вершине мировой иерархии капитала. С 1990 по 2010 год состояние Билла Гейтса, который основал компанию Microsoft, мирового лидера среди операционных систем, стал воплощением предпринимательской удачи и занимал первую строчку в списке «Forbes» в течение более 10 лет, увеличилось с 4 до 50 миллиардов долларов. За то же время состояние Лилиан Беттанкур — наследницы компании L’Oréal, мирового лидера в косметической области, основанной ее отцом Эженом Шюллером, который, пойдя по пути Цезаря Бирото, в 1907 году изобрел краску для волос, имевшую большое будущее, — увеличилось с 2 до 25 миллиардов долларов, согласно данным «Forbes». В обоих случаях средний ежегодный рост составлял более 13% в период с 1990 по 2010 год, т. е. реальная доходность после вычета инфляции достигала 10–11% в год.
Иными словами, Лилиан Беттанкур никогда не работала, однако это не помешало ее состоянию расти так же быстро, как и состоянию изобретателя Билла Гейтса, которое продолжает увеличиваться такими же темпами и после того, как сам Гейтс удалился от дел. Когда состояние накоплено, имущественная динамика начинает следовать собственной логике, и капитал может продолжать расти устойчивыми темпами в течение десятилетий просто в силу своих размеров. Особенно стоит подчеркнуть, что выше определенного порога эффект размера, связанный с экономией на масштабе в управлении портфелем инвестиций и с готовностью идти на риск, усиливается тем, что имущество может практически полностью капитализироваться. Имея такое состояние, его собственник ежегодно тратит на поддержание своего жизненного уровня максимум несколько десятых долей процента от капитала и капитализирует почти всю доходность. Этот экономический механизм элементарен, но важен; однако мощные последствия, которые он оказывает на долгосрочную динамику накопления и распределения имущества, очень часто недооцениваются. Деньги иногда могут воспроизводить себя сами. Эта суровая реальность не ускользнула от внимания Бальзака, например когда он рассказывал о неудержимом имущественном восхождении бывшего рабочего-вермишельщика: «Гражданин Горио нажил состояние, позволившее ему впоследствии вести торговлю, пользуясь всеми преимуществами, какие дает торговцу крупный капитал».
Также можно отметить, что Стив Джобс, который в еще большей степени, чем Билл Гейтс, является в коллективном воображении символом симпатичного предпринимателя, заслуженно владеющего своим состоянием, располагал в 2011 году, на вершине своей славе и на пике биржевых котировок компании Apple, всего восьмью миллиардами долларов, в шесть раз уступая основателю Microsoft (который, по мнению многих обозревателей, не так изобретателен, как создатель Apple) и в три раза — Лилиан Беттанкур. В рейтинге «Forbes» мы можем обнаружить десятки наследников, которые богаче Джобса. Состояние явно не связано с личными достоинствами. Это объясняется прежде всего тем фактом, что доходность наследственных состояний зачастую очень высока просто в силу их размера.
К сожалению, такого рода исследование невозможно продолжать далее, поскольку данные, подобные тем, что приводит «Forbes», слишком ограничены для проведения систематического и надежного анализа (в отличие, например, от данных по целевым капиталам университетов, к которым мы обратимся ниже). Особенно следует подчеркнуть, что методы, используемые журналами, приводят к существенной недооценке значения наследственных состояний. Журналисты не располагают полными налоговыми или административными списками, которые помогли бы выявить состояния. Поэтому они исходят из прагматических соображений и собирают информацию из очень разрозненных источников, зачастую опираясь на сведения, полученные путем телефонных разговоров или переписки по электронной почте; конечно, такие сведения могут быть незаменимыми, однако зачастую надежностью они не отличаются. В принципе, в таком прагматизме нет ничего предосудительного: в первую очередь он является следствием того факта, что государственные власти не организуют должным образом сбор информации по этим вопросам на основе, например, ежегодных деклараций об имуществе, которые отвечали бы общим интересам и могли бы обрабатываться автоматическими методами благодаря современным технологиям. Однако важно оценивать последствия этого. На практике журналисты таких изданий исходят из списков крупных компаний, котируемых на бирже, и пытаются определить, кто является их акционером. Этот процесс показывает, что обнаружить наследственные состояния (которые часто размещены в довольно диверсифицированных портфелях) сложнее, чем предпринимательские состояния, которые еще только накапливаются (и, как правило, намного больше сосредоточены в одной компании).
Что касается самых крупных наследственных состояний, исчисляемых десятками миллиардов долларов и евро, то можно предположить, что эти активы в значительной степени размещены в семейной компании (как активы семьи Беттанкур в компании L’Oréal или семьи Уолтон в Wal-Mart в Соединенных Штатах): в этом случае их так же легко обнаружить, как и состояния Билла Гейтса или Стива Джобса. Однако так происходит далеко не на всех уровнях: когда мы опускаемся на уровень нескольких миллиардов долларов (согласно «Forbes», ежегодно в мире появляется несколько сотен новых состояний такого размера) и в еще большей степени на уровень нескольких десятков или сотен миллионов евро, то значительная часть наследственных состояний, вероятно, принимает форму довольно диверсифицированных портфелей, которые журналистам довольно трудно проследить (тем более что эти люди намного меньше горят желанием попасть на страницы прессы, чем предприниматели). Вследствие этой статистической погрешности рейтинги состояний неизбежно недооценивают размер наследственных капиталов.
Впрочем, некоторые журналы, такие как «Challenges» во Франции, уточняют, что стремятся указывать лишь так называемые «профессиональные» состояния, т. е. те, что вкладываются в конкретную компанию, и что имущество, принимающее форму диверсифицированных портфелей, их не интересует. Проблема в том, что от них трудно добиться точного определения того, что они хотят этим сказать: должен ли предприниматель преодолеть определенный порог во владении капиталом компании для того, чтобы его состояние считалось «профессиональным», зависит ли этот порог от размеров компании и если да, то по какой формуле он рассчитывается? На самом деле критерий, которого придерживаются журналы, очень прагматичен: в рейтингах фигурируют те состояния, о которых журналисты знают и которые соответствуют фиксированному параметру (больше одного миллиарда долларов в случае журнала «Forbes» или же пребывание в числе пятисот самых крупных обнаруженных состояний данной страны в случае «Challenges» и многих других журналов в других странах). Такой прагматизм можно понять. Однако ясно, что столь неточный отбор приводит к серьезным проблемам, если пытаться проводить сравнения во времени или между странами. Если добавить к этому тот факт, что рейтинги, кем бы они ни составлялись — «Forbes», «Challenges» или другими журналами, никогда не придерживаются четких единиц наблюдения (в принципе речь идет об индивидах, но иногда в одно состояние включают целые семейные группы, что создает перекос в другую сторону, поскольку приводит к преувеличению масштабов крупных состояний), то становится очевидным, насколько эти материалы ненадежны для изучения щекотливого вопроса о доле наследства в формировании имущества или в эволюции имущественного неравенства.
Следует добавить, что в этих журналах зачастую имеется довольно очевидное идеологическое предпочтение в пользу предпринимателеи и прослеживается плохо скрываемая тяга к их превозношению и даже к преувеличению их значения. Для журнала «Forbes» не будет оскорблением, если мы отметим, что часто в нем можно усмотреть — да он и сам так себя представляет — гимн предпринимательству, а также полезному и заслуженному имуществу. Стив Форбс, владелец журнала, который сам является миллиардером и дважды неудачно выставлял свою кандидатуру на должность президента от республиканской партии, еще и наследник: знаменитый журнал, положивший начало состоянию Форбсов, основ в 1917 году его дед, который также скопил немалую часть семейного каптала. Публикуемые журналом рейтинги иногда предлагают делить миллиардеров на три группы: чистых предпринимателей, чистых наследнико и людей, которые унаследовали состояние и приумножили его. Согласно данным, публикуемым «Forbes», на каждую из этих групп обычно приходится примерно по трети общего имущества миллиардеров; при этом в журнале отмечается, что прослеживается тенденция к снижению доли чистых наследников и к увеличению доли частичных наследников. Проблема состоит в том, что «Forbes» никогда не давал точных определении этим разным группам (и не проводил четкой границы между чистыми и частичными наследниками) и не приводил никаких сумм, относящихся к наследствам. В этих условиях довольно трудно прийти к какому-либо точному выводу относительно этой вероятной тенденции.
Что можно сказать, с учетом всех этих трудностей, о том, какие доли в числе крупных состояний приходятся на наследников и на предпринимателей? Если принять в расчет и чистых, и частичных наследников из рейтинга «Forbes» (предположив, что у последних на наследство приходится половина состояния) и добавить к этому методологические погрешности, приводящие к недооценке наследственных состояний, то будет вполне естественным сделать вывод о том, что последние представляют собой более половины самых крупных состояний в мире. Оценка на уровне 60–70% кажется довольно реалистичной; она заметно уступает уровню, наблюдавшемуся во Франции в Прекрасную эпоху (80–90%), что, возможно, обусловлено сегодняшними высокими темпами роста в мировом масштабе, которые приводят к быстрому пополнению рейтингов новыми состояниями из развивающихся стран. Однако речь идет лишь о гипотезе, а не об установленной истине.
Нравственная иерархия состояний В любом случае, необходимо как можно скорее выйти за рамки этих порой карикатурных и, на мой взгляд, плохо сформулированных дебатов вокруг личных достоинств и состояний. Никто не отрицает важность предпринимателей, изобретений и инноваций для общества: в Прекрасную эпоху, например, появились автомобили, кинематограф, электричество; немало изобретений совершается и сегодня. Просто предпринимательский аргумент не позволяет обосновать все виды имущественного неравенства, какими бы крайними они ни были, вне зависимости от фактов. Проблема в том, что выраженное формулой r > g неравенство, которое усиливается неравенством в доходности, определяемым размером начального капитала, зачастую приводит к чрезмерной и постоянной концентрации имущества. Каким бы обоснованным оно ни было в начале, состояния сохраняются и растут иногда в неограниченных масштабах, которым невозможно дать никакого рационального обоснования с точки зрения общественной пользы.
Предприниматели также склонны превращаться в рантье не только со сменой поколений, но и в течение своей жизни, тем более что ее продолжительность непрерывно растет. Если удачные идеи приходят человеку в голову в 40 лет, то это не значит, что они будут приходить ему и в 90 лет или что они будут осенять следующие поколения. Однако состояние никуда не девается, напротив, иногда оно увеличивается более чем в 10 раз за 20 лет, как показывают примеры Билла Гейтса и Лилиан Беттанкур.
Это ключевая причина, оправдывающая введение ежегодного прогрессивного налога на самые крупные состояния в мире, который представляет собой единственный способ установить демократический контроль над этим потенциально взрывоопасным процессом и при этом сохранить предпринимательский динамизм и открытость экономики в международном масштабе. Эта идея и ее недостатки будут исследованы в четвертой части настоящей книги.
На данном этапе мы лишь отметим, что налоговый подход позволяет также выйти за рамки бесперспективных дебатов о нравственной иерархии состояний. Любое состояние отчасти обосновано и, вместе с тем, может стать чрезмерным. Банальное воровство встречается редко, равно как и безупречные личные достоинства. Прогрессивный налог на капитал обладает тем преимуществом, что предлагает гибкий, последовательный и предсказуемый подход к различным ситуациям и обеспечивает демократическую и финансовую прозрачность в вопросах, касающихся имущества и его эволюции, а это уже немало.
Очень часто мировые общественные дебаты по вопросу о состояниях сводятся к нескольким безапелляционным — и по большей части произвольным — утверждениям относительно сравнительных достоинств того или иного человека. Например, довольно часто противопоставляют нового мирового лидера в рейтинге состояний Карлоса Слима, мексиканского магната в области недвижимости и телекоммуникаций, выходца из ливанской семьи, о котором в западных странах часто пишут, что своим состоянием он обязан монопольной ренте, полученной благодаря вмешательству правительства его страны (сильно коррумпированного), и бывшего мирового лидера Билла Гейтса, обладателя всех возможных добродетелей, образцового и достойного предпринимателя. Иногда возникает ощущение, будто Билл Гейтс лично изобрел информатику и микропроцессор и был бы в 10 раз богаче, если бы был по заслугам вознагражден за свою предельную производительность и за свой вклад в благоденствие мира (к счастью, население планеты получило доступ к внешним проявлениям широты его характера). Безусловно, этот настоящий культ объясняется неистребимым стремлением демократических обществ наделять неравенство смыслом. Скажем прямо: я почти ничего не знаю о том, каким именно образом обогатились Карлос Слим и Билл Гейтс, и не могу пускаться в рассуждения об их личных достоинствах. Однако, на мой взгляд, Билл Гейтс также извлек выгоду из своей фактической квазимонополии в области операционных систем (равно как и многие другие состояния, созданные благодаря новым технологиям, от телекоммуникаций до Фейсбука). Кроме того, я полагаю, что его вклад основывался на труде тысяч инженеров и специалистов в сфере электроники и фундаментальной информатики, без которых было бы невозможно сделать ни одного изобретения в этих областях и которые не патентовали свои научные статьи. В любом случае, мне кажется чрезмерным столь полярное противопоставление этих двух случаев, за которым не стоит сколько-нибудь серьезный анализ фактов.
Что касается японских миллиардеров (Йосиаки Цуцуми и Тайкичиро Мори), которые занимали первую строчку в рейтинге «Forbes» перед Биллом Гейтсом, с 1987 до 1994 года, то в западных странах их имена предпочли просто забыть. Считается, что своими состояниями они были обязаны пузырю на бирже и на рынке недвижимости, надувшемуся в те времена в Стране восходящего солнца, или изощренным азиатским махинациям. Однако рост японской экономики в 1950–1980-е годы был самым сильным в истории и намного превышал рост в Соединенных Штатах в 1990–2010-е годы, а значит, можно представить, что предприниматели порой играли в этом процессе положительную роль.
На мой взгляд, вместо того чтобы предаваться рассуждениям о нравственной иерархии состояний, которые на деле зачастую отдают евроцентризмом, было бы полезнее попытаться понять общие законы, управляющие имущественной динамикой вне зависимости от личности того или иного человека, и предложить меры по регулированию, прежде всего фискальному, которые были бы одинаковы для всех невзирая на национальность. Во Франции в 2006 году, в момент покупки сталелитейным магнатом Лакшми Митталом компании Arcelor (второй по размерам металлургической группы в те времена), и осенью 2012 года, в связи с инвестициями в производственный комплекс во Флоранже, которые были сочтены недостаточными, СМИ были особенно сильно настроены против индийского миллиардера. В Индии все убеждены, что такая враждебность обусловлена, по крайней мере отчасти, цветом его кожи. Действительно ли это не играет никакой роли? Конечно, методы Миттала брутальны, а сам он ведет скандальный образ жизни. Вся французская пресса возмущалась роскошными лондонскими домами Миттала, «стоимость которых втрое превышает инвестиции во Флоранж». Однако такой образ жизни, возможно, вызывает меньше неприятия, когда речь идет об особняке в Нейисюр-Сен или же о другом нашем миллиардере, Арно Лагардере, молодом наследнике, который не очень прославился своими личными качествами, добродетельностью и полезностью для общества и которому тем не менее французское государство решило выплатить более одного миллиарда евро, чтобы он мог выйти из капитала EADS (мирового лидера в авиастроении).
Приведем последний пример, еще более яркий. В феврале 2012 года французское правосудие наложило арест на более чем 200 м3 имущества (роскошные автомобили, шедевры живописи и т. д.) в особняке, расположенном в Париже на авеню Фош и принадлежащем Теодорину Обиангу, сыну диктатора Экваториальной Гвинеи. Я далек от того, чтобы оплакивать судьбу злополучного миллиардера: нет никаких сомнений в том, что долю в компании по заготовке гвинейской древесины (которая, по-видимому, приносит ему основной доход) он приобрел с нарушениями и что эти ресурсы были украдены у жителей Экваториальной Гвинеи. Дело это очень показательно и поучительно, поскольку показывает, что частная собственность немного менее священна, чем об этом порой говорят, и что при желании вполне можно найти путь в запутанном лабиринте многочисленных подставных фирм, посредством которых Теодорин Обианг управлял своей собственностью и принадлежавшими ему долями в компаниях. Однако не вызывает сомнений и то, что в Париже или в Лондоне можно без труда обнаружить другие личные состояния, которые в конечном итоге были построены на основе частного присвоения природных ресурсов, например в случае российских или катарских олигархов. Возможно, присвоение нефти, газа или алюминия меньше похоже на банальное воровство, чем древесина Теодора Обианга. Возможно также, что, с точки зрения судопроизводства, правильнее вмешиваться тогда, когда совершенная кража наносит ущерб очень бедной стране, чем когда она произошла в не столь бедной стране. По крайней мере, читатель согласится, что эти случаи скорее представляют собой звенья одной цепи и по природе своей не отличаются друг от друга радикально и что состояние выглядит более подозрительно, если принадлежит человеку с темным цветом кожи. В любом случае, судебные процедуры не могут решить все существующие в мире проблемы, связанные с незаконным приобретением собственности и неподобающим накоплением состояний. Налог на капитал предоставляет собой более систематический и мирный подход к решению этого вопроса.
В целом, ключевой факт заключается в том, что в доходности капитала неотделимо смешаны друг с другом различные элементы: одни относятся к настоящему предпринимательскому труду (эта сила совершенно необходима для экономического развития), вторые обусловлены исключительно удачей (надо оказаться в нужное время в нужном месте, чтобы купить многообещающий актив по хорошей цене), третьи скорее похожи на банальное воровство. Произвольность имущественного обогащения выходит далеко за рамки вопроса о наследстве. Доходность капитала по природе своей волатильна и непредсказуема; на рынке недвижимости или на бирже она легко может обеспечивать прирост — или приносить убыток, — равный зарплате, получаемой на протяжении многих десятков лет. На вершине иерархии состояний эти эффекты приобретают еще более крайние формы. И так было всегда. В повести «Ибикус», написанной Алексеем Толстым в 1926 году, описаны ужасы капитализма. В 1917 году в Петербурге бухгалтер Семен Невзоров повалил шкаф на антиквара, который предлагал ему работу, и украл его небольшое состояние. Антиквар и сам разбогател, покупая за бесценок имущество аристократов, бежавших от революции. Что касается Невзорова, то ему за полгода удалось в 10 раз увеличить свой начальный капитал благодаря притону, который он открыл в Москве со своим новым другом Ртищевым. Невзоров — живой паразит, мелочный и подлый. Его образ показывает, насколько несовместим капитал с личными достоинствами: накопление капитала иногда начинается с кражи, а произвольность его доходности часто ведет к тому, что воровство продолжается.
Наследники и предприниматели в рейтингах состояний Один из самых поразительных выводов, которые можно сделать из рейтингов «Forbes», состоит в том, что выше определенного порога все состояния — и наследственные, и предпринимательские — растут очень высокими темпами вне зависимости от того, занимаются ли профессиональнои деятельностью их обладатели или нет. Конечно, не стоит преувеличивать точность выводов, которые можно извлечь из этих данных, касающихся лишь небольшого числа людей и полученных в ходе довольно приблизительного и отрывочного процесса сбора информации. Тем не менее этот факт заслуживает интереса.
Возьмем яркий пример, относящийся к самой вершине мировой иерархии капитала. С 1990 по 2010 год состояние Билла Гейтса, который основал компанию Microsoft, мирового лидера среди операционных систем, стал воплощением предпринимательской удачи и занимал первую строчку в списке «Forbes» в течение более 10 лет, увеличилось с 4 до 50 миллиардов долларов. За то же время состояние Лилиан Беттанкур — наследницы компании L’Oréal, мирового лидера в косметической области, основанной ее отцом Эженом Шюллером, который, пойдя по пути Цезаря Бирото, в 1907 году изобрел краску для волос, имевшую большое будущее, — увеличилось с 2 до 25 миллиардов долларов, согласно данным «Forbes». В обоих случаях средний ежегодный рост составлял более 13% в период с 1990 по 2010 год, т. е. реальная доходность после вычета инфляции достигала 10–11% в год.
Иными словами, Лилиан Беттанкур никогда не работала, однако это не помешало ее состоянию расти так же быстро, как и состоянию изобретателя Билла Гейтса, которое продолжает увеличиваться такими же темпами и после того, как сам Гейтс удалился от дел. Когда состояние накоплено, имущественная динамика начинает следовать собственной логике, и капитал может продолжать расти устойчивыми темпами в течение десятилетий просто в силу своих размеров. Особенно стоит подчеркнуть, что выше определенного порога эффект размера, связанный с экономией на масштабе в управлении портфелем инвестиций и с готовностью идти на риск, усиливается тем, что имущество может практически полностью капитализироваться. Имея такое состояние, его собственник ежегодно тратит на поддержание своего жизненного уровня максимум несколько десятых долей процента от капитала и капитализирует почти всю доходность. Этот экономический механизм элементарен, но важен; однако мощные последствия, которые он оказывает на долгосрочную динамику накопления и распределения имущества, очень часто недооцениваются. Деньги иногда могут воспроизводить себя сами. Эта суровая реальность не ускользнула от внимания Бальзака, например когда он рассказывал о неудержимом имущественном восхождении бывшего рабочего-вермишельщика: «Гражданин Горио нажил состояние, позволившее ему впоследствии вести торговлю, пользуясь всеми преимуществами, какие дает торговцу крупный капитал».
Также можно отметить, что Стив Джобс, который в еще большей степени, чем Билл Гейтс, является в коллективном воображении символом симпатичного предпринимателя, заслуженно владеющего своим состоянием, располагал в 2011 году, на вершине своей славе и на пике биржевых котировок компании Apple, всего восьмью миллиардами долларов, в шесть раз уступая основателю Microsoft (который, по мнению многих обозревателей, не так изобретателен, как создатель Apple) и в три раза — Лилиан Беттанкур. В рейтинге «Forbes» мы можем обнаружить десятки наследников, которые богаче Джобса. Состояние явно не связано с личными достоинствами. Это объясняется прежде всего тем фактом, что доходность наследственных состояний зачастую очень высока просто в силу их размера.
К сожалению, такого рода исследование невозможно продолжать далее, поскольку данные, подобные тем, что приводит «Forbes», слишком ограничены для проведения систематического и надежного анализа (в отличие, например, от данных по целевым капиталам университетов, к которым мы обратимся ниже). Особенно следует подчеркнуть, что методы, используемые журналами, приводят к существенной недооценке значения наследственных состояний. Журналисты не располагают полными налоговыми или административными списками, которые помогли бы выявить состояния. Поэтому они исходят из прагматических соображений и собирают информацию из очень разрозненных источников, зачастую опираясь на сведения, полученные путем телефонных разговоров или переписки по электронной почте; конечно, такие сведения могут быть незаменимыми, однако зачастую надежностью они не отличаются. В принципе, в таком прагматизме нет ничего предосудительного: в первую очередь он является следствием того факта, что государственные власти не организуют должным образом сбор информации по этим вопросам на основе, например, ежегодных деклараций об имуществе, которые отвечали бы общим интересам и могли бы обрабатываться автоматическими методами благодаря современным технологиям. Однако важно оценивать последствия этого. На практике журналисты таких изданий исходят из списков крупных компаний, котируемых на бирже, и пытаются определить, кто является их акционером. Этот процесс показывает, что обнаружить наследственные состояния (которые часто размещены в довольно диверсифицированных портфелях) сложнее, чем предпринимательские состояния, которые еще только накапливаются (и, как правило, намного больше сосредоточены в одной компании).
Что касается самых крупных наследственных состояний, исчисляемых десятками миллиардов долларов и евро, то можно предположить, что эти активы в значительной степени размещены в семейной компании (как активы семьи Беттанкур в компании L’Oréal или семьи Уолтон в Wal-Mart в Соединенных Штатах): в этом случае их так же легко обнаружить, как и состояния Билла Гейтса или Стива Джобса. Однако так происходит далеко не на всех уровнях: когда мы опускаемся на уровень нескольких миллиардов долларов (согласно «Forbes», ежегодно в мире появляется несколько сотен новых состояний такого размера) и в еще большей степени на уровень нескольких десятков или сотен миллионов евро, то значительная часть наследственных состояний, вероятно, принимает форму довольно диверсифицированных портфелей, которые журналистам довольно трудно проследить (тем более что эти люди намного меньше горят желанием попасть на страницы прессы, чем предприниматели). Вследствие этой статистической погрешности рейтинги состояний неизбежно недооценивают размер наследственных капиталов.
Впрочем, некоторые журналы, такие как «Challenges» во Франции, уточняют, что стремятся указывать лишь так называемые «профессиональные» состояния, т. е. те, что вкладываются в конкретную компанию, и что имущество, принимающее форму диверсифицированных портфелей, их не интересует. Проблема в том, что от них трудно добиться точного определения того, что они хотят этим сказать: должен ли предприниматель преодолеть определенный порог во владении капиталом компании для того, чтобы его состояние считалось «профессиональным», зависит ли этот порог от размеров компании и если да, то по какой формуле он рассчитывается? На самом деле критерий, которого придерживаются журналы, очень прагматичен: в рейтингах фигурируют те состояния, о которых журналисты знают и которые соответствуют фиксированному параметру (больше одного миллиарда долларов в случае журнала «Forbes» или же пребывание в числе пятисот самых крупных обнаруженных состояний данной страны в случае «Challenges» и многих других журналов в других странах). Такой прагматизм можно понять. Однако ясно, что столь неточный отбор приводит к серьезным проблемам, если пытаться проводить сравнения во времени или между странами. Если добавить к этому тот факт, что рейтинги, кем бы они ни составлялись — «Forbes», «Challenges» или другими журналами, никогда не придерживаются четких единиц наблюдения (в принципе речь идет об индивидах, но иногда в одно состояние включают целые семейные группы, что создает перекос в другую сторону, поскольку приводит к преувеличению масштабов крупных состояний), то становится очевидным, насколько эти материалы ненадежны для изучения щекотливого вопроса о доле наследства в формировании имущества или в эволюции имущественного неравенства.
Следует добавить, что в этих журналах зачастую имеется довольно очевидное идеологическое предпочтение в пользу предпринимателеи и прослеживается плохо скрываемая тяга к их превозношению и даже к преувеличению их значения. Для журнала «Forbes» не будет оскорблением, если мы отметим, что часто в нем можно усмотреть — да он и сам так себя представляет — гимн предпринимательству, а также полезному и заслуженному имуществу. Стив Форбс, владелец журнала, который сам является миллиардером и дважды неудачно выставлял свою кандидатуру на должность президента от республиканской партии, еще и наследник: знаменитый журнал, положивший начало состоянию Форбсов, основ в 1917 году его дед, который также скопил немалую часть семейного каптала. Публикуемые журналом рейтинги иногда предлагают делить миллиардеров на три группы: чистых предпринимателей, чистых наследнико и людей, которые унаследовали состояние и приумножили его. Согласно данным, публикуемым «Forbes», на каждую из этих групп обычно приходится примерно по трети общего имущества миллиардеров; при этом в журнале отмечается, что прослеживается тенденция к снижению доли чистых наследников и к увеличению доли частичных наследников. Проблема состоит в том, что «Forbes» никогда не давал точных определении этим разным группам (и не проводил четкой границы между чистыми и частичными наследниками) и не приводил никаких сумм, относящихся к наследствам. В этих условиях довольно трудно прийти к какому-либо точному выводу относительно этой вероятной тенденции.
Что можно сказать, с учетом всех этих трудностей, о том, какие доли в числе крупных состояний приходятся на наследников и на предпринимателей? Если принять в расчет и чистых, и частичных наследников из рейтинга «Forbes» (предположив, что у последних на наследство приходится половина состояния) и добавить к этому методологические погрешности, приводящие к недооценке наследственных состояний, то будет вполне естественным сделать вывод о том, что последние представляют собой более половины самых крупных состояний в мире. Оценка на уровне 60–70% кажется довольно реалистичной; она заметно уступает уровню, наблюдавшемуся во Франции в Прекрасную эпоху (80–90%), что, возможно, обусловлено сегодняшними высокими темпами роста в мировом масштабе, которые приводят к быстрому пополнению рейтингов новыми состояниями из развивающихся стран. Однако речь идет лишь о гипотезе, а не об установленной истине.
Нравственная иерархия состояний В любом случае, необходимо как можно скорее выйти за рамки этих порой карикатурных и, на мой взгляд, плохо сформулированных дебатов вокруг личных достоинств и состояний. Никто не отрицает важность предпринимателей, изобретений и инноваций для общества: в Прекрасную эпоху, например, появились автомобили, кинематограф, электричество; немало изобретений совершается и сегодня. Просто предпринимательский аргумент не позволяет обосновать все виды имущественного неравенства, какими бы крайними они ни были, вне зависимости от фактов. Проблема в том, что выраженное формулой r > g неравенство, которое усиливается неравенством в доходности, определяемым размером начального капитала, зачастую приводит к чрезмерной и постоянной концентрации имущества. Каким бы обоснованным оно ни было в начале, состояния сохраняются и растут иногда в неограниченных масштабах, которым невозможно дать никакого рационального обоснования с точки зрения общественной пользы.
Предприниматели также склонны превращаться в рантье не только со сменой поколений, но и в течение своей жизни, тем более что ее продолжительность непрерывно растет. Если удачные идеи приходят человеку в голову в 40 лет, то это не значит, что они будут приходить ему и в 90 лет или что они будут осенять следующие поколения. Однако состояние никуда не девается, напротив, иногда оно увеличивается более чем в 10 раз за 20 лет, как показывают примеры Билла Гейтса и Лилиан Беттанкур.
Это ключевая причина, оправдывающая введение ежегодного прогрессивного налога на самые крупные состояния в мире, который представляет собой единственный способ установить демократический контроль над этим потенциально взрывоопасным процессом и при этом сохранить предпринимательский динамизм и открытость экономики в международном масштабе. Эта идея и ее недостатки будут исследованы в четвертой части настоящей книги.
На данном этапе мы лишь отметим, что налоговый подход позволяет также выйти за рамки бесперспективных дебатов о нравственной иерархии состояний. Любое состояние отчасти обосновано и, вместе с тем, может стать чрезмерным. Банальное воровство встречается редко, равно как и безупречные личные достоинства. Прогрессивный налог на капитал обладает тем преимуществом, что предлагает гибкий, последовательный и предсказуемый подход к различным ситуациям и обеспечивает демократическую и финансовую прозрачность в вопросах, касающихся имущества и его эволюции, а это уже немало.
Очень часто мировые общественные дебаты по вопросу о состояниях сводятся к нескольким безапелляционным — и по большей части произвольным — утверждениям относительно сравнительных достоинств того или иного человека. Например, довольно часто противопоставляют нового мирового лидера в рейтинге состояний Карлоса Слима, мексиканского магната в области недвижимости и телекоммуникаций, выходца из ливанской семьи, о котором в западных странах часто пишут, что своим состоянием он обязан монопольной ренте, полученной благодаря вмешательству правительства его страны (сильно коррумпированного), и бывшего мирового лидера Билла Гейтса, обладателя всех возможных добродетелей, образцового и достойного предпринимателя. Иногда возникает ощущение, будто Билл Гейтс лично изобрел информатику и микропроцессор и был бы в 10 раз богаче, если бы был по заслугам вознагражден за свою предельную производительность и за свой вклад в благоденствие мира (к счастью, население планеты получило доступ к внешним проявлениям широты его характера). Безусловно, этот настоящий культ объясняется неистребимым стремлением демократических обществ наделять неравенство смыслом. Скажем прямо: я почти ничего не знаю о том, каким именно образом обогатились Карлос Слим и Билл Гейтс, и не могу пускаться в рассуждения об их личных достоинствах. Однако, на мой взгляд, Билл Гейтс также извлек выгоду из своей фактической квазимонополии в области операционных систем (равно как и многие другие состояния, созданные благодаря новым технологиям, от телекоммуникаций до Фейсбука). Кроме того, я полагаю, что его вклад основывался на труде тысяч инженеров и специалистов в сфере электроники и фундаментальной информатики, без которых было бы невозможно сделать ни одного изобретения в этих областях и которые не патентовали свои научные статьи. В любом случае, мне кажется чрезмерным столь полярное противопоставление этих двух случаев, за которым не стоит сколько-нибудь серьезный анализ фактов.
Что касается японских миллиардеров (Йосиаки Цуцуми и Тайкичиро Мори), которые занимали первую строчку в рейтинге «Forbes» перед Биллом Гейтсом, с 1987 до 1994 года, то в западных странах их имена предпочли просто забыть. Считается, что своими состояниями они были обязаны пузырю на бирже и на рынке недвижимости, надувшемуся в те времена в Стране восходящего солнца, или изощренным азиатским махинациям. Однако рост японской экономики в 1950–1980-е годы был самым сильным в истории и намного превышал рост в Соединенных Штатах в 1990–2010-е годы, а значит, можно представить, что предприниматели порой играли в этом процессе положительную роль.
На мой взгляд, вместо того чтобы предаваться рассуждениям о нравственной иерархии состояний, которые на деле зачастую отдают евроцентризмом, было бы полезнее попытаться понять общие законы, управляющие имущественной динамикой вне зависимости от личности того или иного человека, и предложить меры по регулированию, прежде всего фискальному, которые были бы одинаковы для всех невзирая на национальность. Во Франции в 2006 году, в момент покупки сталелитейным магнатом Лакшми Митталом компании Arcelor (второй по размерам металлургической группы в те времена), и осенью 2012 года, в связи с инвестициями в производственный комплекс во Флоранже, которые были сочтены недостаточными, СМИ были особенно сильно настроены против индийского миллиардера. В Индии все убеждены, что такая враждебность обусловлена, по крайней мере отчасти, цветом его кожи. Действительно ли это не играет никакой роли? Конечно, методы Миттала брутальны, а сам он ведет скандальный образ жизни. Вся французская пресса возмущалась роскошными лондонскими домами Миттала, «стоимость которых втрое превышает инвестиции во Флоранж». Однако такой образ жизни, возможно, вызывает меньше неприятия, когда речь идет об особняке в Нейисюр-Сен или же о другом нашем миллиардере, Арно Лагардере, молодом наследнике, который не очень прославился своими личными качествами, добродетельностью и полезностью для общества и которому тем не менее французское государство решило выплатить более одного миллиарда евро, чтобы он мог выйти из капитала EADS (мирового лидера в авиастроении).
Приведем последний пример, еще более яркий. В феврале 2012 года французское правосудие наложило арест на более чем 200 м3 имущества (роскошные автомобили, шедевры живописи и т. д.) в особняке, расположенном в Париже на авеню Фош и принадлежащем Теодорину Обиангу, сыну диктатора Экваториальной Гвинеи. Я далек от того, чтобы оплакивать судьбу злополучного миллиардера: нет никаких сомнений в том, что долю в компании по заготовке гвинейской древесины (которая, по-видимому, приносит ему основной доход) он приобрел с нарушениями и что эти ресурсы были украдены у жителей Экваториальной Гвинеи. Дело это очень показательно и поучительно, поскольку показывает, что частная собственность немного менее священна, чем об этом порой говорят, и что при желании вполне можно найти путь в запутанном лабиринте многочисленных подставных фирм, посредством которых Теодорин Обианг управлял своей собственностью и принадлежавшими ему долями в компаниях. Однако не вызывает сомнений и то, что в Париже или в Лондоне можно без труда обнаружить другие личные состояния, которые в конечном итоге были построены на основе частного присвоения природных ресурсов, например в случае российских или катарских олигархов. Возможно, присвоение нефти, газа или алюминия меньше похоже на банальное воровство, чем древесина Теодора Обианга. Возможно также, что, с точки зрения судопроизводства, правильнее вмешиваться тогда, когда совершенная кража наносит ущерб очень бедной стране, чем когда она произошла в не столь бедной стране. По крайней мере, читатель согласится, что эти случаи скорее представляют собой звенья одной цепи и по природе своей не отличаются друг от друга радикально и что состояние выглядит более подозрительно, если принадлежит человеку с темным цветом кожи. В любом случае, судебные процедуры не могут решить все существующие в мире проблемы, связанные с незаконным приобретением собственности и неподобающим накоплением состояний. Налог на капитал предоставляет собой более систематический и мирный подход к решению этого вопроса.
В целом, ключевой факт заключается в том, что в доходности капитала неотделимо смешаны друг с другом различные элементы: одни относятся к настоящему предпринимательскому труду (эта сила совершенно необходима для экономического развития), вторые обусловлены исключительно удачей (надо оказаться в нужное время в нужном месте, чтобы купить многообещающий актив по хорошей цене), третьи скорее похожи на банальное воровство. Произвольность имущественного обогащения выходит далеко за рамки вопроса о наследстве. Доходность капитала по природе своей волатильна и непредсказуема; на рынке недвижимости или на бирже она легко может обеспечивать прирост — или приносить убыток, — равный зарплате, получаемой на протяжении многих десятков лет. На вершине иерархии состояний эти эффекты приобретают еще более крайние формы. И так было всегда. В повести «Ибикус», написанной Алексеем Толстым в 1926 году, описаны ужасы капитализма. В 1917 году в Петербурге бухгалтер Семен Невзоров повалил шкаф на антиквара, который предлагал ему работу, и украл его небольшое состояние. Антиквар и сам разбогател, покупая за бесценок имущество аристократов, бежавших от революции. Что касается Невзорова, то ему за полгода удалось в 10 раз увеличить свой начальный капитал благодаря притону, который он открыл в Москве со своим новым другом Ртищевым. Невзоров — живой паразит, мелочный и подлый. Его образ показывает, насколько несовместим капитал с личными достоинствами: накопление капитала иногда начинается с кражи, а произвольность его доходности часто ведет к тому, что воровство продолжается.
