Про мальчика из южно-казахстанского села Абай сегодня знает вся страна. Суд вынес свое решение: старший из его насильников приговорен к семи годам лишения свободы, остальные как несовершеннолетние остаются на свободе и ходят в школу. Как сегодня живет семья пострадавшего, что вообще происходит в селе? Об этом Гульнара Бажкенова поговорила с мамой мальчика, 31-летней женщиной, которая работает в одном из ресторанов Алматы официанткой и по понятным причинам не называет своего имени.
иллюстративное фото
Суд закончился, виновный, по крайней мере, один наказан. У вас есть чувство удовлетворения от свершившейся справедливости?
У меня вообще нет ощущения, что история завершилась и виновные наказаны. Не все получили по заслугам, остались те, кто принимал участие в этом, но остался безнаказанным. Я имею в виду троих мальчиков, в отношении которых не предприняли никаких мер, они остались в стороне, хотя тоже издевались над моим сыном. Их даже на учет не поставили. Они спокойно ходят в школу. Я хочу добиться, чтобы их привлекли к ответственности, и не из чувства мести, а в первую очередь для того, чтобы они больше не повторяли такой жестокости. Спонсор предоставил мне адвоката, и мы собираемся писать заявление в прокуратуру с просьбой применить меры в отношении этих несовершеннолетних.
Считаете, это решит проблему их недетской жестокости?
Я понимаю о чем вы, я сама из поселка Абай, – во всем виноваты взрослые. Но эти мальчики должны понимать, что за свое преступление они понесут ответственность. А если не поймут, то будут совершать его дальше.
Ведь что ими двигало? Чувство полной безнаказанности.
Они нашли самого слабого и издевались над ним. Все в Абае знали, что у этого мальчика, моего сына, в данное время нет рядом ни матери, ни отца, он растет у бабушки, он слаб. Их родители свысока смотрели на нас, и дети подумали: «Ага, значит, никто за него не заступится, можно делать что угодно». Родители тоже думали, что им все сойдет с рук, что я бессильна против них.
Я не общалась с соседями, приезжая в Абай, обычно сидела дома с ребенком. Два дня выходных мы с сыном разговаривали, играли, учились ездить на велосипеде. Мне как-то не интересно было выходить на улицу и с кем-то контактировать. Семью двух братьев (виновными по делу проходили четверо подростков, двое из которых – родные братья. – Esquire) я пару раз видела, помню, поздоровалась, больше мы не пересекались.
Вы разговаривали с этими мальчиками после того, как узнали, что они делали с вашим сыном?
Я с мальчиками не разговаривала, не хотела. Я не желаю. Мне больно с ними разговаривать, они даже прощения не попросили. Ни они, ни их матери. Я думала, что хоть кто-нибудь осознает, какую боль причинили моему сыну и мне. Но в их лицах так и осталась жестокость. Они осознанно делали то, что делали, но мой ребенок – не груша для битья, и я буду его защищать.
Вы присутствовали на оглашении приговора?
Да, присутствовала. Были и журналисты, их пустили на оглашение. Я вначале была шокирована, увидев их, потому что никогда не хотела себя показывать, и вообще хочу забыть все это. Мне очень больно. После оглашения начались вопросы. Та сторона начала плакать, ругаться плохими словами. И журналисты спросили меня: «Вы согласны с приговором?» Я ответила, что согласна, более чем согласна, есть у нас в Казахстане, оказывается, закон, который все-таки действует. Сам подсудимый ничего не сказал. Но его мама устроила страшную истерику, а дядя начал мне угрожать:
«Как выйдет, он не только тебя, но и твоего сына изнасилует и убьет! Семь лет пролетят быстро!»
И журналисты это сняли.
Какая сейчас обстановка в Абае? Что говорят односельчане, как они пережили печальную славу своего села?
С самого начала общественное мнение в селе разделилось: половина болела и болеет за нас, говорят, понимают какая тяжелая ситуация; другие осуждают, считают, что не надо было так раздувать.
После суда в нашей квартире разгромили двери и окна. Мы знаем, что это родители мальчиков. Их четверо: два брата – сыновья наших соседей, и два мальчика из разных семей.
В семье осужденного никто не работает, отец пил, причем был единственным пьющим человеком в Абае, который стоял на учете и был официально зарегистрирован. Сидел. Наркоман. Он умер от передозировки, когда зимой в очередной раз напился и попал в больницу – в официальном заключении так и написано, хотя есть те, кто говорил, будто он умер от сердечного приступа. Родители мальчиков постоянно ругались между собой. Я, приезжая домой, видела, как мать не отпускала отца и орала: «Лучше бы ты умер, так хоть пособие получала бы!» Сейчас она настаивает на том, что ее сыновья невиновны и этого не может быть.
Я ее понимаю как мать. Каждая мать будет защищать своего ребенка.
Но и мой семилетний ребенок не будет врать, он еще не может этого делать, не умеет. А что касается двух других мальчиков, я знаю семью только одного из них: там мать тоже постоянно пьет. У второго есть мама и папа, но никто никак не контактировал со мной даже во время суда. Прощения не просили, не разговаривали. Думают, что я наговариваю, несмотря на то, что все указывает на вину их детей, и на суде она была доказана. Я, честно говоря, ждала, может, хоть прощения попросят – нет, никто не подошел ко мне. Наоборот, все село натравили на нас. Почти все в Абае были против нас и не верили, а когда суд подтвердил, никто не извинился, не посочувствовал. Директор школы продолжает работать, только простой учительницей. Я в суде встречалась с этой женщиной. Она до последнего старалась повернуть все в другое русло, выставить так, что якобы мы сами били своего ребенка. Но мой сын может всем сказать, что ни я, ни мои родные никогда его не били и психологи могут это подтвердить.
Был только один недостаток – отсутствие должного внимания с моей стороны, а все остальное у него было.
Вы сами из Абая, выросли в тех краях, вы можете объяснить поступки этих мальчиков? Откуда в селе взялись такие дикие нравы?
Я не знаю, не могу понять, откуда они это взяли, но полиция это всегда прикрывала. Я тоже росла там, и в моем детстве такого не было. Вообще, в Абае все работают. Я особо не вижу там такого, чтобы люди напивались, дрались, ругались. Моя мама работает в местном мясном цехе, полы моет. Братишка раньше работал в Атырау, но после этой истории вернулся домой, потому что боится за маму и остался рядом с ней. Есть, конечно, безработица среди молодежи, в селе нет предприятий, заводов и больших компаний. Делать нечего и все уезжают на заработки в большие города. Но у нас скотина, огород, все сажают и что-то делают.
Я много думала, почему именно с моим сыном произошло такое?
Может быть, потому, что у него все есть, а у этих детей – ничего? Может быть, из-за этого все произошло? Просто это мой единственный ребенок, и я баловала его телефоном, велосипедом. Все, что могла, покупала ему, может, из-за этого и начался конфликт. Было такое, что соседские мальчишки забирали велосипед, обижали сына, мы какое-то время даже не разрешали ему играть на улице, говорили, играй дома.
Вы совсем не замечали, что с сыном происходит что-то более серьезное, чем отобранный велосипед?
Раньше нет, не замечала ничего плохого. У меня был сложный график на работе, потому что я хотела быстро заработать денег и забрать сына в Алматы. А мама не рассказывала, что происходит, они все скрывали. У меня тяжелый характер, я могу вспылить, и мама переживала, что будет только хуже, поэтому не вмешивала меня. Я просто не могу терпеть, когда моего ребенка избивают или ругают. Такого я себе не позволяла никогда в жизни.
Я никогда не била и даже не кричала на сына.
Поэтому бабушка сначала пыталась решить проблему сама, без меня. И только потом, когда все закрутилось, меня вызвали. Я хотела забрать ребенка, но мне не дали, сказали, что нужна экспертиза. Я поздно узнала, за это себя очень корю и буду корить всю жизнь.
Вы жили в Алматы, а сын в Абае? Вы часто его навещали?
Я приезжала в село один-два раза в месяц, как получалось с работой. Я постоянно зарабатывала деньги. Помогала маме, брату и сестре, которые учились на тот момент. Я хотела свой дом, квартиру, чтобы жить нормально и не ходить бездомной.
В итоге не получилось у меня самое главное: я не смогла быть рядом со своим ребенком.
Летом я забирала его в город на месяц, больше не получалось, я жила на съемной квартире. Мы проводили время вместе. В горы ездили, в цирк. Здесь, в Алматы мы постоянно гуляли.
Вы жили одна в Алматы?
Нет, с сестренкой.
Почему было не жить вместе с сыном на съемной квартире? Он ходил бы здесь в школу. Какие трудности?
На тот момент у меня бы не хватало денег и на квартиру, и на сына. Я не много зарабатываю, не как некоторые люди, у которых солидный достаток, у меня он средний. Я работаю в сфере обслуживания – официанткой.
Сколько вам было лет, когда у вас родился сын?
Двадцать три года. Я была замужем, но потом развелась. Вышла замуж в восемнадцать, там же, в поселке Абай. После развода не стала больше выходить, я хочу одного – воспитать своего ребенка.
Где сейчас ваш бывший муж? Он знает о том, что произошло с его сыном?
Вопрос, где мой муж сейчас – сугубо личный, можно я не буду отвечать? Он ничего не знает, да ему и не важно, он никчемный человек…
Когда вы отдали своего ребенка маме?
Сыну был год, когда я оставила его маме и уехала в город. Мама сказала мне тогда: «Так не получится, нам даже на памперсы не хватает!» У меня на тот момент заканчивалось государственное пособие, мама не получала пенсию и не работала. Нам не хватало денег, и не оставалось другого выбора, кроме как идти и работать. Я зарабатывала и отправляла деньги семье.
Я сама в детстве каждое лето жила у бабушки в селе, а моя мама жила в другом городе. Отца у меня нет, мама – многодетная мать, нас в семье пятеро. Из-за того что мама часто болела, у нее бронхит, мне пришлось работать с раннего возраста. Я работала всю свою осознанную жизнь. Я всегда старалась ради семьи, чтобы помочь братьям и сестрам одеться, тетрадки купить, чтобы они могли учиться. И так получилось, что сама в итоге осталась без образования. Мы все копили, я в том числе, заработали и купили эту квартиру в Абае.
В селах это популярная традиция – помогать родителям, братьям, сестрам, а потом собственных детей отдавать старикам. Сейчас, исходя из личного опыта, вы можете сказать – это правильно или нет?
Нет, неправильно!
Ребенок должен расти возле мамы, и мама должна думать только о нем! Я многое упустила.
Теперь я стараюсь побольше внимания уделять только ему. Сын сейчас рядом со мной, я, конечно, все еще работаю, но каждый день провожу с ним время. После школы мы с ним час или два часа сидим, играем, учимся, разговариваем. Он казахоязычный и просит, чтобы я научила его русскому.
Как думаете, если бы сын жил с вами, такое произошло бы с ним?
Нет, не произошло бы. Мне сейчас очень больно осознавать это.
После того как вашему сыну исполнился годик, вы получали какую-нибудь помощь от государства как мать-одиночка?
Нет, ни копейки. Думаю, таким как я матерям-одиночкам нужна помощь со стороны. Пособие какое-то должно быть, чтобы матери и ребенку хватало.
А с отца вы пытались истребовать алименты?
Ой, отец ребенка не работает и никогда не работал, он не может помогать. К тому же, даже если бы я подала на алименты, мне бы это не помогло, потому что на тот момент мы жили в гражданском браке и не были расписаны. Мы заключили брак по-мусульмански, сделали никах. Я никогда не просила у него помощи и не буду. Я родила сына для себя. Хочу вырастить его хорошим человеком, добросовестным.
Как вы дальше думаете строить свою жизнь? Какие у вас планы?
Я хочу заработать на квартиру и быть рядом с сыном. Сейчас мы живем в социальном «Доме мамы», у сына все еще есть травма, часто проявляется агрессия и начался псориаз. Тяжело ему, очень тяжело. Но в школу ходит, учится, старается. Мне надо занять его учебой, обеспечить помощь психолога, но в Алматы сложно найти специалиста, который работает с детьми, подвергшимися сексуальному насилию. Так мне объяснили. Я буду стараться, чтобы эта история не осталась шрамом в памяти сына. Но, думаю, в любом случае останутся воспоминания.
Конечно, он хочет забыть, чтобы никто об этом не говорил. Но когда он проявляет агрессию, я вижу, что мой ребенок до сих пор страдает.
Агрессия присутствует во всем, даже когда мы просто разговариваем. В нынешней алматинской школе ничего не знают и, надеюсь, не узнают. Учится он средне, но старается. У него с памятью чуть-чуть плохо и псориаз по телу пошел после этих событий. Раньше он очень хорошо учился, был лучшим учеником, даже на линейке рассказывал стихотворение и дарил директору цветы. А потом, когда все началось, с учебой становилось все хуже и хуже. Он перестал учиться, не хотел идти в школу. Они же его травили все время. У него были хорошие игрушки, я ему купила сначала трехколесный, а потом и двухколесный велосипед, и их постоянно отбирали, дрались из-за них. То телефон отберут, то вещи какие-то. Мы потом перестали его отпускать, потому что он без конца приходит и плачет. И все это происходило в школе, в школьном туалете.
Сейчас сын учит английский, уже алфавит знает. У него есть мечта – стать банкиром. Он говорит: «Оказывается, чтобы стать банкиром, мне надо знать языки». Еще любит физкультуру.
А вот с рисованием у него не очень – все люди на листе стали черные.
После оглашения суда разгромили наш дом, двери и окна выбили. Мама хочет переехать из Абая, но и дом не продается, и денег нету, и пенсия маленькая. Оставить дом на какое-то время мама боится, говорит, что его совсем разгромят и тогда вообще не сможем продать.
Она не стала заявлять в полицию на погромщиков, говорит, что уже стыдно без конца туда ходить.
Я очень боялась за свою жизнь, за жизнь сына, за жизнь мамы. Я впервые с таким столкнулась и не думала, что будет так страшно. Но благодаря Аружан [Саин], Анаре Рахимбаевой, следствию и другим людям, кто помогал и помогает, мы наказали виновных. Спасибо им! Они мне предоставили охрану в Астане, в Алматы охранял УБОП.
Мне бы хотелось от вас, из первых уст, услышать о роли Загипы Балиевой.
Мне до сих пор только одно непонятно: почему она моего сына не отдавала мне, родной матери? Она в Астане забрала сына, а я на улице стояла, ждала, чтобы она мне его отдала. Потом мы зашли внутрь, это, кажется, было здание Асылбала и она сказала: «Ему нужно спокойствие. Вы очень возбуждены! Я не позволю вам в данное время разговаривать со своим сыном. Успокойтесь!» А я ответила: «Нет, я не успокоюсь, отдайте мне моего ребенка».
Там внутри стояла охрана, и они не выпускали его. Моя мама – старый человек, она считает, если кто-то говорит хорошие слова, значит, человек хороший. И она решила, что Загипа Балиева хочет помочь, а я не права. Давай, говорит, ей доверимся, она нам поможет. Но как она может помочь, если она насильно забрала и держит взаперти моего ребенка?
Я сразу почувствовала подвох, как это, взяли и спрятали моего ребенка? Потом отправила на телевидение мою маму. Зачем?
На суде у меня спросили, вы будете подавать на моральный ущерб насильникам? Я ответила, что мне не нужны никакие деньги, только правда. Я лишь хочу, чтобы виновные в горе моего сына и всей моей семьи получили наказание. Мне ни копейки от них не нужно. Когда мой сын повзрослеет и спросит меня, а что ты сделала, я ему отвечу, что постаралась рассказать людям правду и наказать его обидчиков. Я делаю все, что могу, добиваюсь понемножку и не отступлю.
