Мне абсолютно не стыдно за нынешнее культурное пространство страны.
Бывает очень сложно отделить жизненное от профессионального. Я голосую за то, чтобы минимизировать присутствие профсоставляющей в быту, потому что очень страдают близкие.
Мне хочется, чтобы в любой области культуры у нас были мировые звезды. Мы долго к этому шли и, мне кажется, процентов пятьдесят этого пути уже преодолели, осталось совсем немного.
Истинные таланты у нас водятся не в музеях, а в основном в небольших галереях и у себя в мастерских, эти места надо знать и наслаждаться.
Поработав в Индии, я поняла, что мы совсем не Азия. Географически какой-то частью тела мы к ней относимся, конечно, культурно гораздо меньше.
В Тихоокеанском регионе сейчас возникло такое нечто объединительное, там существует масса музеев современного искусства, масса галерей, проходят биеннале, тематические саммиты, и там абсолютно признают, что современное искусство – это западный проект, но пытаются обыграть это в пользу того, что европейское искусство является некой отправной точкой для философии культуры в принципе, философии искусства. Туда нам тоже смотреть надо. Мы им интересны.
В Сингапуре в этом году четвертый раз проводят Signature Art Prize. На конкурс были предоставлены работы двухсот сорока трех художников из ста с лишним стран. Меня пригласили выступить номинатором от Центральной Азии. И наш художник Ербосын Мельдибеков прошел в финал, куда попали всего пятнадцать человек. Везем в Сингапур очень странную работу, она называется «Тавро». Ербосын много работает с натуральными материалами. Как-то на нашей кожевенной фабрике он заметил, что на коже даже после конечной обработки остается выжженный номер, купил семь штук и расположил эти номера на одной оси по возрастающей. Совершенно жуткое зрелище. Отсыл к концентрационным лагерям. Такая визуализации ремарковской фразы, что смерть одного человека – это трагедия, а смерть миллионов – только статистика.
Следить за общим процессом в области искусства в нашей стране некому.
Там к нашим художникам относятся лучше, чем здесь.
Цивилизация и культура – совершенно взаимосвязанные вещи, и с утверждением «либо прогресс, либо культура, третьего не дано» я не могу согласиться. Над понятием «прогресс в искусстве» часто глумятся, но он действительно существует. Мне кажется, это не альтернатива, а, скорее, синергия.
Триста посетителей за две недели для отечественных выставок – колоссальная цифра, учитывая нелюбопытность нашего зрителя. Ну не сидит у нас в культуре человека посещение таких мероприятий.
В советское время выставки были абсолютным междусобойчиком: музей – Союз художников. Еще пионеров пригоняли, солдат. Их и в театр пригоняли.
Вкус можно натренировать.
Это пока я тут сижу, вся дышу оптимизмом. На самом деле, делать выставки у нас невыносимо трудно.
Обиду художника куратор потом очень долго на своей шкуре чувствует.
Папа и мама у меня геологи.
Помню, как в первый раз мне поручили написать статью для каталога. Я, вся трепеща, отправилась на встречу со скульптором Анатолием Андрущенко. Робко стучусь, открывается дверь, в проеме появляется Толя, с выпученными, как у Петра I, глазами, в волосах у него стружка, в руке топор. Вот так я и зашла в искусство.
Учеба в Ленинграде – это история, полная ужасов и неожиданностей. Учились мы не надрываясь, жили коммуной, и были такие ленивые, что даже на завтрак покупали в кафУшке на углу – вареный кофе в термос и вареные яйца.
Я очень теплолюбивый человек. Родилась в Ташкенте. В Питере мне холодно и неуютно. Не приживаюсь на Севере.
Родители много мотались по миру. В детстве я любила смотреть фотографии из этих поездок, а папа, листая альбом, любил рассказывать: «Это Монголия, это Алжир, это Тунис, вот Марокко, а это Канада», и все фотографии одинаковые – джип на фоне степи и папа в комбинезоне.
Весной папа выходил на балкон и говорил: «В поле хочу!» И где это поле, по большому счету, ему было все равно.
Отца все время уговаривали писать докторскую, а он писал книгу – «Геофизические поиски рудных месторождений в Казахстане», это, кстати, все, что я из нее помню. Решение свое он обосновывал так: «Диссертация будет только пыль собирать, а книжка моя пригодится». Так и получилось.
Сегодня я иду его путем. Диссертаций не пишу, и когда ко мне пришла коллега-искусствовед, вытащила конверт денег, сказав: «Издайте, пожалуйста, вашу книжку», и даже имя просила не упоминать, я не стала отказываться. Бывают в жизни сказочные моменты.
Мама у меня шестидесятница, очень интеллигентный и начитанный человек. В детстве часто ругала меня за изрисованные тетрадки.
Голубые глаза у меня от деда.
Я никогда не жалела о своем профессиональном выборе. И куда бы я ни приехала по делам – в Мексику или Словению, везде чувствую себя как дома, несмотря на высокую конкурентность нашего поля.
Период влюбленности в профессию прошел, это скорее уже бриллиантовая свадьба, но разводиться я не собираюсь.
Однажды к нам приехала знакомиться команда американских художников, а здание ЦСИ на Тулебаева–Шевченко (Центр современного искусства, единственный в Центральной Азии, который Валерия Ибраева возглавляла более десяти лет. – Esquire) тогда уже снесли, и мы временно базировались недалеко от «Луксора». По телефону мы гостям объяснили, куда ехать, они добрались и прямиком направились к «пилонам», справедливо решив, что наше искусство вполне достойно такого храма. Приходят в этот банно-прачечный комплекс и слышат: «Сюда красивые дамы вес сгонять приходят, а вы со своим дурацким искусством».
А сносили здание ЦСИ так: у нас большой проект, идет выставка индийско-пакистанского искусства, и тут подгоняют бульдозер. Мы тогда работягам сказали: «Стены сносите, а вот три столика с компьютерами оставьте, потому что мы все время должны быть на связи с зарубежными партнерами». Потом мы индийским коллегам по их настоянию всю эту полуразрушенную красоту показали... Иногда местные условия вгоняют в краску по пояс. С другой стороны, если бы все было ловко, красиво, то, как говорят художники, без ошибки скучно.
Я помню все, у меня попугайская память.
Центр современного искусства работал круглосуточно, и деньги никогда не падали на нас с неба, мы их всегда зарабатывали тяжким проектным трудом.
Мы делали выставку о том, что искусство на хрен никому не нужно, и писателю Илюше Одегову было поручено долго ходить там со своей книжкой «Звук, с которым встает солнце», а в конце он ее демонстративно порвал.
Самым знаковым проектом у нас была «Видеоидентичность», посвященная видео-арту. Сначала провели маленький фестиваль, чтобы понять, кто у нас этим делом вообще занимается, потому что тогда все было достаточно размыто, потом сделали большой центральноазиатский проект длиной в два года.
У нас хотят, чтобы казахстанская культура имела мировое звучание, но при этом оплачивают только свет и газ.
Чтобы культура двигалась, не повторяла одно и то же, она, во-первых, должна иметь конкурентную среду, во-вторых, получать государственные дотации и не по принципу раздачи слонов знакомым, а в условиях честной конкуренции.
Классическая галерейная культура, когда галерист, развесив по стенам картины, сидит за прилавком, поменялась. Сейчас стараются делать что-то типа арт-агентств, арт-пространств, которые не просто готовят себе покупателя и зрителя, но и делают какие-то образовательные программы. И это и есть тот самый прогресс.
Из ценителя в коллекционера я превратилась автоматом. Потому что, когда художник счастлив от того, что вышел его каталог или он поучаствовал в интересной выставке, он может притащить тебе картинку и подарить.
Художники с опытом, с именем очень редко говорят «творчество» или «произведение», поэтому – картинка.
Совсем сопливые ребятишки могут прийти и сказать: «Валерия Валентиновна, я написал две картины и теперь не знаю, что с моим творчеством делать». Гениальная фраза.
Я очень уважаю Петра Павленского и считаю, то, что он делает, это абсолютно бескомпромиссное, потрясающее, высочайшего качества протестное искусство. Политическое. Из местных рядом с ним могу поставить только Ербосына Мельдибекова. У нас это один из самых думающих художников.
В том, что делал Канат Ибрагимов, было больше политизированного жеста, это то, что сейчас называют активизмом.
Искусство не может быть постоянно на острие, оно по ломаной развивается. Возможно, надорвались в девяностые, возможно, выплеснули всю энергию, а сейчас пошел период накопления. Это не плохо, не хорошо, это так.
Рисовать – это технический навык, гораздо интереснее что-то придумывать.
Я авантюристка, очень люблю приключения.
В жизни я уже сделала нечто абсолютно безумное, когда в 2014 году надела трусы на голову и вышла на площадь (речь о февральском митинге против девальвации тенге. – Esquire). В любом безумии должен быть смысл.
В тюрягу мне не хотелось бы попасть.
По советскому прошлому я совершенно не скучаю, потому что более скучного времени не могу себе представить.
Обновленная Панфилова мне нравится. Рада, что у нас есть пешеходная улица. Она обязательно заживет своей жизнью.
Не люблю ходить с лупой и разглядывать огрехи других.
Я борюсь с возрастом, борюсь с проявлениями эйджизма, запрещаю всем моим молодым друзьям поддерживать меня под руку, с другой стороны, демонстративно ношу седые волосы и называю себя натуральной блондинкой.
Не матерюсь. Никогда. Не знаю почему.
Я же вам не хрустальная! Вы чего?
Мои пожелания в принципе выполнить невозможно. Как вы тут свет для съемки ни выставляйте. Суровая я тетенька.
Записала Ирина Утешева
Фотограф Руслан Лисица
