Вайнона Райдер

Мне нравится, когда меня называют хипстером. А что это, кстати, такое? Я прочитала много биографий знаменитостей и поняла, что если в жизни этих людей все было так запутанно и непросто, я должна поступить со своей жизнью точно так же. В старших классах я любила одеться как какая-нибудь подружка Бонда — я была настоящей малолетней Пусси Галор (персонаж фильма «Голдфингер». — Esquire). Не думаю, что могу повлиять хоть на кого-то, кроме себя самой. В рабочих материалах к первым фильмам моих персонажей описывали двумя словами — невзрачная и придурковатая. Когда мне исполнилось восемнадцать, я поспорила с Шоном Пенном. Он сказал: «Ставлю 500 долларов, что, когда тебе стукнет тридцать, тебя будет тошнить от карьеры актрисы». Я все никак не соберусь потребовать у него эти деньги. Моя жизнь никогда не была такой интересной, как о ней пишут. Я ненавижу журналистов. Есть лишь две вещи, которые они способны о тебе написать: откровенную ложь и что-то, что ты пытаешься сохранить ото всех в секрете. Плохо быть звездой кино. Твои проблемы кажутся людям такими несущественными по сравнению с их собственными. Сейчас я счастлива, как никогда. Но я не хочу превращаться в Глорию Свенсон (актриса немого кино, прекратившая сниматься с приходом звука. — Esquire), которая сидит в особняке, пересматривает свои фильмы и курит через жеманный мундштук. Самая страшная ошибка индустрии — начать выплачивать актерам по 20 миллионов за фильм. Тут-то все и закончилось. Больше всего на свете я боюсь скопидомства. Не могу вспомнить, чтобы мне когда-нибудь хотелось быть актрисой. Но я точно помню, что очень хотела стать писателем. Я люблю «Над пропастью во ржи» за то, что эта книга способна прикончить твое чувство уникальности. Пока ты не взял ее в руки, ты думаешь, что ты единственный человек на свете, который переживает все именно так. Когда мне было девятнадцать, мой парень подарил мне на Рождество открытку, которую в 1950-х кому-то отправил Сэлинджер. Там не было ничего, кроме «Счастливого Рождества» и подписи. Я хранила ее несколько лет и страшно терзалась. В конце концов, я решила отправить открытку обратно. Я написала: «Дорогой мистер Сэлинджер, эту открытку я получила когда-то в качестве подарка, но сейчас я хотела бы вернуть ее вам, потому что бесконечно уважаю ваше право на тайну личной жизни». А потом, представляете, я получила ответ — письмо со словом «спасибо». Быть знаменитостью — это как быть городским сквером.Ты становишься разновидностью общественной собственности. Мы сидели в баре, когда кто-то из друзей сказал мне: «А ты понимаешь, что здесь, в Америке, тебе уже никогда не суждено встретить мужчину, который ничего бы не знал о твоей жизни?» Я слишком много думаю. Слишком много думаю наперед. Слишком много думаю задом наперед. Слишком много думаю в разные стороны. Я думаю обо всем, и если это хоть где-то существует, я, черт возьми, уже подумала об этом. Иметь изъяны, жить бестолково, падать, спотыкаться — это нормально. Главное помнить, что на твой вопрос, почему это происходит именно со мной, нет никакого секретного ответа. «Странная» — вот какое слово я ненавижу. Того, кто зовет меня странной, я бы отстреливала на месте. В район, где я живу, съехались, кажется, модели со всего света. На улице я чувствую себя цирковой карлицей. Иногда всем нам приходится взрослеть. Я странная, сумасшедшая, образованная, дикая, мягкая, замкнутая, бережливая, скучная, романтичная, эгоистичная, горделивая, жестокая, мрачная, милая, а самое главное — я наконец разобралась с этим интервью. Навсегда… господи, какое же это странное слово.