Первая за 40 лет биография великой сказочницы Астрид Линдгрен, ее письма, дневники, воспоминания близких — в новой книге Йенса Андерсена «Астрид Линдгрен. Этот день и есть жизнь».
Весной 1941 года немецкая военная машина развернулась в сторону Советского Союза, и тогда же на свет появилась одна из самых поразительных детских фигур в мировой литературе. Случилось это в стране, находившейся в стороне от войны, но окруженной либо оккупированными Германией, либо воюющими против России государствами. В такое вот непростое время Пеппи Длинныйчулок и обрела свое странное имя в череде устных рассказов матери, до того напряженно следившей за политической ситуацией в мире, что можно было подумать, будто она собралась на фронт.
О том, что корни Пеппи — в ужасах Второй мировой войны, в отвращении Астрид Линдгрен к насилию, демагогии, тоталитарным идеологиям, свидетельствует автобиографическое произведение, состоящее из вырезок, вклеек и записей, которые Астрид делала два десятилетия. Вначале она называла его «военным дневником», но в 1945 году оно переросло в дневник послевоенный и дневник холодной войны, растянулось почти на три тысячи страниц, или девятнадцать тетрадей. В 1961 году была вклеена последняя газетная вырезка, поставлена последняя точка. В том же году умерла Ханна, мать Астрид, и родилась ее первая внучка. Женская линия рода Эриксон-Линдгрен продолжилась. Будущее не обещало ничего хорошего и по-прежнему нуждалось в сильных женщинах. Мировая история словно пошла по кругу, заметила пятидесятидвухлетняя Астрид Линдгрен 1 января 1960 года:
«Равновесие между Востоком и Западом сохраняется. Недавно нас потрясла антисемитская акция неонацистов в Германии: была осквернена синагога в Кёльне и прочее».
Военный дневник Астрид Линдгрен, больше похожий на коллаж из пожелтевших газетных вырезок с рукописными заметками о последних новостях большой политики и семейных событиях 1940-х и 1950-х годов, — уникальный автобиографический документ. С самого начала дневник был попыткой запечатлеть войну и те длинные тени, что она отбросила на жизнь обычной семьи. Вот что говорила Астрид Маргарете Стрёмстедт:
«Я начала писать эти дневники, чтобы упорядочить воспоминания и нарисовать общую картину происходящего в мире и как она на нас влияла».
Она приступила 1 сентября 1939 года, накануне Дня ребенка в Стокгольме: «Ах, сегодня началась война. Никому не верится. Вчера днем мы с Эльсой Гулландер сидели в Васа-парке, дети бегали, играли, а мы весело ругали Гитлера и соглашались друг с другом, что войны все же не будет, — и вот сегодня! Рано утром немцы бомбили несколько польских городов и вторглись в Польшу с разных сторон. Я, сколько могла, не делала запасы, но сегодня купила какао, чая, мыла и кое-чего еще. Все вокруг погрузилось в ужасную тоску. По радио целый день передают новости. Многих военнообязанных призвали. Объявлен запрет на пользование частными автомобилями. Господи, помоги нашей бедной, обезумевшей планете!»
Для Астрид Линдгрен, как и для миллионов других людей, Вторая мировая война стала поворотным моментом, изменившим ее взгляд на мир, жизнь и человека. Это она сама уже в старости утверждала в одном интервью, где также признавалась, что возмущение и злость на Гитлера, Сталина, Муссолини, нацизм, коммунизм и фашизм были ее «первым проявлением интереса к политике».
В «военном дневнике» очень заметно желание Астрид разобраться в причинах войны, влиянии войны на людей и делать что-то, протестовать, кричать. В то же время описания семейных торжеств, дней рождения и отпусков полны гармонии и покоя. Почти сюрреалистический пример раздвоения реальности, в которой жили многие шведы, — запись, сделанная летом 1941 года, когда семья Линдгрен отдыхала в фурусундских шхерах (Фурусунд — остров и приморский поселок на Балтийском море). Стуре ходил на веслах в семейном ялике, Астрид купалась, искала первые ягоды и лисички. В это время у них гостила Гунвор, двоюродная сестра Карин. Все дышало идиллией, а по вечерам — под далекий грохот финско-русских схваток в Аландском море — Астрид читала привезенные с собой исторические книги, желая понять, что происходит с миром. 28 июня она записала в дневнике:
«А здесь нужно вклеить речь Гитлера в связи с началом войны, но это позже. Сижу на кровати после беспокойной ночи, проведенной в борьбе с комарами под отдаленный гром орудий, смотрю на море, скрытое легкой дождевой дымкой... Национал-социализм и большевизм напоминают двух огромных ящеров, сражающихся друг с другом. Отвратительно принимать сторону одного из ящеров, но сейчас невозможно не желать, чтобы Советский Союз как следует получил за все, что заграбастал во время этой войны, и за все, что сделал с Финляндией. Англия и Америка вынуждены держать сторону большевиков, и это, верно, еще труднее, и „the man in the street“ трудно это понять. Королева Нидерландов Вильгельмина сказала по радио, что готова поддержать Россию, однако по-прежнему против принципов большевизма. Самые многочисленные за всю мировую историю войска стоят друг против друга на Восточном фронте. Жутко и думать. Не Армагеддон ли нас ждет? Читаю тут, на Фурусунде, всемирную историю — чтение это наводит жуткое уныние: война, война, война и страдания человечества. И их ничто и никогда не учит, они лишь продолжают заливать землю кровью, по том и слезами».
Война так сильно действовала на Астрид Линдгрен, потому что она гораздо лучше большинства шведов представляла себе военные ужасы. В 1940 году ее взяли аналитиком в шведскую разведку — спасибо криминологу Харри Сёдерману: Астрид в тридцатые годы работала у него в Институте судебной экспертизы, а после начала войны Сёдерман участвовал в создании национальной системы перлюстрации в Швеции.
Астрид выполняла секретную работу в отделе перлюстрации писем почтовой службы Стокгольма, то есть до капитуляции Германии в мае 1945 года прочла тысячи писем за рубеж и из-за рубежа и была прекрасно информирована о том, что война делает с людскими душами и человеческими отношениями.
Через неделю после вступления Астрид в должность, в сентябре 1940 года, в «военном дневнике» появилась запись:
«15-го числа сего месяца начала свою секретную „службу“ — настолько секретную, что даже не решаюсь о ней здесь писать. Прослужила неделю. И теперь мне совершенно ясно, что в Европе сейчас нет ни одной страны, столь далекой от войны, как наша, невзирая на значительный рост цен, карточки и увеличение безработицы. У нас здесь, по мнению иностранцев, более чем прекрасно».
«Моя грязная работа» — так называла Астрид Линдгрен секретную должность, на которую брали только тренированных читателей и в высшей степени благонадежных граждан. Вся эта невидимая армия читателей — безработных выпускников вузов, учителей, делопроизводителей, студентов и служащих нейтральной шведской армии — при вступлении в должность давала подписку, что не раскроет никому информацию о том, какая «почтовая» работа занимает их денно и нощно. Астрид Линдгрен сдержала обещание — почти. Всего несколько слов просочилось в ее письма семье, но в «военном дневнике» она могла облегчить душу, рассказывая о многочисленных невыносимых тайнах. Время от времени ей удавалось снять копию с какого-нибудь особенно захватывающего письма и вклеить в дневник, а иногда она просто записывала то, что запомнилось, как, например, 27 марта 1941 года:
«Сегодня мне досталось безумно печальное письмо одного еврея, документ эпохи. Он недавно приехал в Швецию и в письме своему собрату в Финляндии рассказывает о депортации евреев из Вены. В день человек по тысяче насильно переправляли в Польшу в наижутчайших условиях. По почте тебе приходит своего рода рекомендация, после чего ты должен отправиться в путь с чрезвычайно скромной суммой денег и небольшим багажом. Условия непосредственно перед поездкой, во время поездки и по прибытии в Польшу были такими, что пишущий не пожелал их касаться. Среди несчастных был его собственный брат. Гитлер явно намеревается превратить Польшу в одно большое гетто, где бедные евреи умрут от голода и грязи. У них, например, нет возможности помыться. Бедные люди! Что же Бог Израилев не вмешается? Как может Гитлер думать, что так позволено обращаться с ближними?»
