Актриса, 43 года, Лос-Анджелес
Татуировки, кровь и шрамы — вот из чего я сделана.
Мне не нужен психоаналитик. Роли, которые я выбираю, — вот мой психоаналитик.
Когда все девочки вокруг хотели быть балеринами, я хотела быть вампиром.
Люди считают, что я полна темных тайн и одержима идеей смерти. Но если я и люблю задумываться о смерти, то только потому, что ценю жизнь больше, чем многие.
Меня не пугает вид крови, и меня никогда не пугали мертвые тела. Когда я вижу мертвого человека, я думаю лишь о том, что совсем недавно он был живым, как я.
В смерти есть что-то успокаивающее. Мысль о том, что завтра тебя может не стать, позволяет ценить жизнь сегодня — какой бы она ни была.
Я довольно поздно поняла, что быть счастливой — это просто выбор, который ты делаешь.
Без боли нет страдания, а без страдания мы никогда не научимся извлекать уроки из собственных ошибок.
Я всегда считала недостатки привлекательными. Шрамы, например, кажутся мне сексуальными, потому что как бы говорят: да, я делал глупости.
Мать никогда не кричала и никогда не ругалась. Она плакала, и я часто слышала, как она плачет, потому что наши спальни были рядом. Однажды, еще в школе, — не спрашивайте, что я делала, — я пришла домой под утро и увидела ее заплаканное лицо, лицо человека, который проплакал всю ночь.
Мой отец (Джон Войт. — Esquire) — великий актер, но в первую очередь он великий отец.
Пока я не начала сниматься в кино, я даже не знала свой размер груди.
Мне нравится прятаться за моими персонажами. Я очень замкнутый человек, и я не слишком хорошо научилась ладить с известностью.
Я не люблю, когда ко мне прикасаются. Когда-то мне сказали, что я замираю и задерживаю дыхание, когда кто-то приобнимает меня. Что ж, я до сих пор так делаю.
Видимо, меня давно пора упрятать в психушку.
Вот тут, над бровями, у меня складка, потому что мне постоянно приходится их поднимать в удивлении.
Очень важно понять, насколько огромен на самом деле мир.
Я отправилась в первое большое путешествие очень давно, и то, что я тогда увидела, меня потрясло и полностью изменило. Потом, продолжая путешествовать, я, как и все, наверное, прошла через период злости на тот благополучный мир, в котором родилась, и только потом поняла, что вместо того чтобы наблюдать или злиться, лучше искать способы помочь тем, кто живет в нищете.
Видя в новостях лагеря беженцев, люди в Америке даже не понимают, что эти люди всего лишь хотят вернуться домой.
Когда я впервые оказалась в Сьерра-Леоне, я увидела тысячи людей, которым повстанцы отрезали руки или ноги. Картина огромного мира буквально ворвалась в мою голову. Я помню, что первые дни, слушая истории этих людей, я постоянно плакала. Но потом я поняла, что им не нужны мои слезы.
Из того, что мне удается заработать, я откладываю треть, трачу треть и еще треть отдаю на благотворительность.
Самый большой подарок, который я сделала своим детям, — это возможность увидеть мир.
Мои дети любят путешествовать так же, как я, и мне кажется, в головах у них уже есть понимание большого мира, потому что им комфортно в отеле на Манхэттене так же, как в палатке без электричества в кенийской пустыне.
Я считаю, что дети должны увидеть все своими глазами, поэтому мои дети жили вместе со мной в нашем домике в Камбодже. Но это даже не дом — так, шалаш на сваях, вокруг которого стоят еще сто таких же шалашей. Вместе с соседями, простыми крестьянами, мы работали на разминировании территории. На принадлежащей нам земле мы нашли 48 мин.
Когда-то на спине у меня было вытатуировано маленькое окно. Потом я закрыла его огромным тигром. Но с самого детства, когда я была совсем еще девчонкой, я любила смотреть в окно, представляя, что куда-то вот-вот отправлюсь. Так было и потом. И не важно, что случилось — я только что вышла замуж, или занималась сексом с мужем, или закончила съемки в фильме, — я обязательно садилась у окна и смотрела на улицу, и за окном всегда происходит что-то интересное. Но теперь мое окно закрыто тигром. Я как бы раз и навсегда вышла в окно. Я была там, жила здесь и вообще сделала много таких вещей, о которых даже не мечтала, сидя у окна в детстве. Теперь я смотрю на небо, думая о том, как бы полететь.
Быть свободной — значит жить, повинуясь интуиции, не причинять никому боль и не судить людей за их ошибки.
Я всегда хотела прожить несколько жизней.
Как только я перестаю следовать интуиции и начинаю действовать сообразно логике, я тут же попадаю в неприятности.
Когда у тебя шесть детей, ты стараешься никогда не подвергать себя опасности.
Иногда детские вопросы ставят меня в тупик. Они ведь могут спросить: «А почему Шрек и Фиона поженились, а ты все еще нет?»
Мне кажется, что свадьба для детей — это просто красивый четырехъярусный торт.
Жизнь отличается от кино хотя бы тем, что когда женщина лежит на кровати со своим любимым мужчиной, она вовсе не обязательно лежит в идеальной позе, и покрывало не прикрывает ее грудь.
Мне кажется, люди были более сексуально раскрепощены в четвертом веке до нашей эры, и мысли об этом приводят меня в замешательство.
Я работающая мать, и хочу, чтобы моя одежда была красивой, сексуальной и практичной одновременно.
Мне всегда казалось, что стать матерью — это одна из самых страшных, ответственных и отчаянных вещей в мире. Это не татуировка во всю спину.
То, в чем ты хорош, и то, в чем ты хорош по мнению окружающих, — это совершенно разные вещи.
Это же мечта всей моей жизни — сыграть злодея в фильме про Бонда.
Я не собираюсь сниматься в кино бесконечно. Когда-то мне придется стать бабушкой.
В отличие от многих женщин, мне нравится быть беременной. Мне нравится это ощущение, что все твое тело принадлежит не тебе, а ребенку.
Люди такие странные: они говорят мне, что я худая, полагая, что это поднимет мне настроение.
С какого-то момента я поняла, что мне комфортно быть собой — что-то, чего я не чувствовала никогда. И сейчас я могу наконец-то сказать, что моя жизнь так же интересна, как моя работа.
Спросите разных людей о том, что они больше всего хотели сделать,и окажется, что никто этого еще не сделал. Вот что меня расстраивает по‑настоящему.
Мне не хватает времени на то, чтобы понять смысл жизни.
Мне нравится что-то делать, мне нравится быть занятой, и мне нравится отвечать на кучу вопросов. Но я не знаю, в каком количестве фильмов я снялась. Сбилась со счета.
Когда учишь язык, начинай с ругательств. Хорошая брань может помочь тебе лучше любого разговорника.
Драки в кино всегда выглядят красиво, а в жизни — всегда отвратительно.
Зебра — это идеальная добыча, вы не думали об этом? Зебры не могут маскироваться. Они просто стоят посреди саванны, как дурацкие кресла посредине прекрасно оформленного зала, и все в их внешнем виде кричит: «Давай, жри меня, хватай».
Я не умерла молодой, и это уже хорошо.
Татуировки, кровь и шрамы — вот из чего я сделана.
Мне не нужен психоаналитик. Роли, которые я выбираю, — вот мой психоаналитик.
Когда все девочки вокруг хотели быть балеринами, я хотела быть вампиром.
Люди считают, что я полна темных тайн и одержима идеей смерти. Но если я и люблю задумываться о смерти, то только потому, что ценю жизнь больше, чем многие.
Меня не пугает вид крови, и меня никогда не пугали мертвые тела. Когда я вижу мертвого человека, я думаю лишь о том, что совсем недавно он был живым, как я.
В смерти есть что-то успокаивающее. Мысль о том, что завтра тебя может не стать, позволяет ценить жизнь сегодня — какой бы она ни была.
Я довольно поздно поняла, что быть счастливой — это просто выбор, который ты делаешь.
Без боли нет страдания, а без страдания мы никогда не научимся извлекать уроки из собственных ошибок.
Я всегда считала недостатки привлекательными. Шрамы, например, кажутся мне сексуальными, потому что как бы говорят: да, я делал глупости.
Мать никогда не кричала и никогда не ругалась. Она плакала, и я часто слышала, как она плачет, потому что наши спальни были рядом. Однажды, еще в школе, — не спрашивайте, что я делала, — я пришла домой под утро и увидела ее заплаканное лицо, лицо человека, который проплакал всю ночь.
Мой отец (Джон Войт. — Esquire) — великий актер, но в первую очередь он великий отец.
Пока я не начала сниматься в кино, я даже не знала свой размер груди.
Мне нравится прятаться за моими персонажами. Я очень замкнутый человек, и я не слишком хорошо научилась ладить с известностью.
Я не люблю, когда ко мне прикасаются. Когда-то мне сказали, что я замираю и задерживаю дыхание, когда кто-то приобнимает меня. Что ж, я до сих пор так делаю.
Видимо, меня давно пора упрятать в психушку.
Вот тут, над бровями, у меня складка, потому что мне постоянно приходится их поднимать в удивлении.
Очень важно понять, насколько огромен на самом деле мир.
Я отправилась в первое большое путешествие очень давно, и то, что я тогда увидела, меня потрясло и полностью изменило. Потом, продолжая путешествовать, я, как и все, наверное, прошла через период злости на тот благополучный мир, в котором родилась, и только потом поняла, что вместо того чтобы наблюдать или злиться, лучше искать способы помочь тем, кто живет в нищете.
Видя в новостях лагеря беженцев, люди в Америке даже не понимают, что эти люди всего лишь хотят вернуться домой.
Когда я впервые оказалась в Сьерра-Леоне, я увидела тысячи людей, которым повстанцы отрезали руки или ноги. Картина огромного мира буквально ворвалась в мою голову. Я помню, что первые дни, слушая истории этих людей, я постоянно плакала. Но потом я поняла, что им не нужны мои слезы.
Из того, что мне удается заработать, я откладываю треть, трачу треть и еще треть отдаю на благотворительность.
Самый большой подарок, который я сделала своим детям, — это возможность увидеть мир.
Мои дети любят путешествовать так же, как я, и мне кажется, в головах у них уже есть понимание большого мира, потому что им комфортно в отеле на Манхэттене так же, как в палатке без электричества в кенийской пустыне.
Я считаю, что дети должны увидеть все своими глазами, поэтому мои дети жили вместе со мной в нашем домике в Камбодже. Но это даже не дом — так, шалаш на сваях, вокруг которого стоят еще сто таких же шалашей. Вместе с соседями, простыми крестьянами, мы работали на разминировании территории. На принадлежащей нам земле мы нашли 48 мин.
Когда-то на спине у меня было вытатуировано маленькое окно. Потом я закрыла его огромным тигром. Но с самого детства, когда я была совсем еще девчонкой, я любила смотреть в окно, представляя, что куда-то вот-вот отправлюсь. Так было и потом. И не важно, что случилось — я только что вышла замуж, или занималась сексом с мужем, или закончила съемки в фильме, — я обязательно садилась у окна и смотрела на улицу, и за окном всегда происходит что-то интересное. Но теперь мое окно закрыто тигром. Я как бы раз и навсегда вышла в окно. Я была там, жила здесь и вообще сделала много таких вещей, о которых даже не мечтала, сидя у окна в детстве. Теперь я смотрю на небо, думая о том, как бы полететь.
Быть свободной — значит жить, повинуясь интуиции, не причинять никому боль и не судить людей за их ошибки.
Я всегда хотела прожить несколько жизней.
Как только я перестаю следовать интуиции и начинаю действовать сообразно логике, я тут же попадаю в неприятности.
Когда у тебя шесть детей, ты стараешься никогда не подвергать себя опасности.
Иногда детские вопросы ставят меня в тупик. Они ведь могут спросить: «А почему Шрек и Фиона поженились, а ты все еще нет?»
Мне кажется, что свадьба для детей — это просто красивый четырехъярусный торт.
Жизнь отличается от кино хотя бы тем, что когда женщина лежит на кровати со своим любимым мужчиной, она вовсе не обязательно лежит в идеальной позе, и покрывало не прикрывает ее грудь.
Мне кажется, люди были более сексуально раскрепощены в четвертом веке до нашей эры, и мысли об этом приводят меня в замешательство.
Я работающая мать, и хочу, чтобы моя одежда была красивой, сексуальной и практичной одновременно.
Мне всегда казалось, что стать матерью — это одна из самых страшных, ответственных и отчаянных вещей в мире. Это не татуировка во всю спину.
То, в чем ты хорош, и то, в чем ты хорош по мнению окружающих, — это совершенно разные вещи.
Это же мечта всей моей жизни — сыграть злодея в фильме про Бонда.
Я не собираюсь сниматься в кино бесконечно. Когда-то мне придется стать бабушкой.
В отличие от многих женщин, мне нравится быть беременной. Мне нравится это ощущение, что все твое тело принадлежит не тебе, а ребенку.
Люди такие странные: они говорят мне, что я худая, полагая, что это поднимет мне настроение.
С какого-то момента я поняла, что мне комфортно быть собой — что-то, чего я не чувствовала никогда. И сейчас я могу наконец-то сказать, что моя жизнь так же интересна, как моя работа.
Спросите разных людей о том, что они больше всего хотели сделать,и окажется, что никто этого еще не сделал. Вот что меня расстраивает по‑настоящему.
Мне не хватает времени на то, чтобы понять смысл жизни.
Мне нравится что-то делать, мне нравится быть занятой, и мне нравится отвечать на кучу вопросов. Но я не знаю, в каком количестве фильмов я снялась. Сбилась со счета.
Когда учишь язык, начинай с ругательств. Хорошая брань может помочь тебе лучше любого разговорника.
Драки в кино всегда выглядят красиво, а в жизни — всегда отвратительно.
Зебра — это идеальная добыча, вы не думали об этом? Зебры не могут маскироваться. Они просто стоят посреди саванны, как дурацкие кресла посредине прекрасно оформленного зала, и все в их внешнем виде кричит: «Давай, жри меня, хватай».
Я не умерла молодой, и это уже хорошо.
