«Никто не хочет по доброй воле жить в Арыси», – Гульнара Бажкенова о территории выживания, которая начинается там, где заканчиваются большие города Казахстана.
Любому, кто хоть раз пересекал Казахстан на поезде или на автобусе с севера на юг, с юга на восток, с востока на запад, знакомы эти небольшие располагающие к грусти и унынию станции, городки и села вдоль дорог. Отар, Чемолган, Чу, Арыс, Калачи и далее по карте до какого-нибудь тупика в Березовке или Жанаозене. Зимой стужа, летом жара, земля всегда или промерзшая, или выжженная, и круглый год режущая глаз бедность «аборигенов». Этим местам трудно подобрать определение, их ведь даже не назовешь провинцией и глухоманью. Это штат Вайоминг – американская глухомань, а казахская глубинка – территория выживания, и начинается она не где-то далеко, а там, где кончаются города миллионники с их доходом, превышающим доход всей остальной страны.
Жизнь там, то есть везде, кроме сверкающих центров столиц, и в «мирное» время, прямо скажем, поганая: работы нет, платят за нее унизительно мало, с водой перебои, газ не провели, пастбищ, чтобы держать скот, нет, дорогой уголь с некоторых пор в дефиците, печи угарные, стены легковоспламеняющиеся, школы переполненные, а больницы такие, что при малейшем недомогании надо ехать в центр. Кто может, старается свалить с малой родины при первой возможности и любой ценой, потому что жизнь в столичной времянке дарит призрачную казахскую мечту на лучшее будущее, если не себе, то детям, а казахская глухомань отбирает надежду еще при рождении (смотрите материнскую и младенческую смертность).
Села здесь лишены буколической прелести, города – элементарного комфорта, (они и городами-то зовутся по количеству жителей, а не по какому-то особому стандарту качества жизни). И вот однажды в эту унылую рутинную безнадегу врывается беда. На вашу голову может упасть ракета, вас могут отравить, затопить или усыпить – все зависит от того, какой стратегический объект находится рядом.
На другом конце страны от станции Арыс, в западно-казахстанском селе Березовка, в 2014 году произошло массовое отравление школьников, дети теряли сознание, что объяснили утечкой газа в школьной котельной. Обмороки и отравления продолжались, вся страна могла видеть фотографии несчастных родителей с детьми на руках, и не надо быть химиком, чтобы подозревать нефтяное предприятие в нескольких километрах, регулярно производящее выбросы серы. Но людей долго убеждали, что ничего страшного с их селом не происходит. На «Калачи» серьезно обратили внимание только после того, как о странном впадающем в летаргический сон селе стали писать в зарубежной прессе.
Обычно про эти малюсенькие точки на карте со странными названиями вообще мало кто слышал и знает, пока там что-нибудь не сдетонирует, да не рванет на всю страну. Только тогда все начинают лихорадочно гуглить и искать, что за Жанаозень такой, да где находится Арысь и откуда там боеприпасы. Массово писать "Жанаозен" без мягкого знака начали после декабря 2011-го.
Любому, кто хоть раз пересекал Казахстан на поезде или на автобусе с севера на юг, с юга на восток, с востока на запад, знакомы эти небольшие располагающие к грусти и унынию станции, городки и села вдоль дорог. Отар, Чемолган, Чу, Арыс, Калачи и далее по карте до какого-нибудь тупика в Березовке или Жанаозене. Зимой стужа, летом жара, земля всегда или промерзшая, или выжженная, и круглый год режущая глаз бедность «аборигенов». Этим местам трудно подобрать определение, их ведь даже не назовешь провинцией и глухоманью. Это штат Вайоминг – американская глухомань, а казахская глубинка – территория выживания, и начинается она не где-то далеко, а там, где кончаются города миллионники с их доходом, превышающим доход всей остальной страны.
Жизнь там, то есть везде, кроме сверкающих центров столиц, и в «мирное» время, прямо скажем, поганая: работы нет, платят за нее унизительно мало, с водой перебои, газ не провели, пастбищ, чтобы держать скот, нет, дорогой уголь с некоторых пор в дефиците, печи угарные, стены легковоспламеняющиеся, школы переполненные, а больницы такие, что при малейшем недомогании надо ехать в центр. Кто может, старается свалить с малой родины при первой возможности и любой ценой, потому что жизнь в столичной времянке дарит призрачную казахскую мечту на лучшее будущее, если не себе, то детям, а казахская глухомань отбирает надежду еще при рождении (смотрите материнскую и младенческую смертность).
Села здесь лишены буколической прелести, города – элементарного комфорта, (они и городами-то зовутся по количеству жителей, а не по какому-то особому стандарту качества жизни). И вот однажды в эту унылую рутинную безнадегу врывается беда. На вашу голову может упасть ракета, вас могут отравить, затопить или усыпить – все зависит от того, какой стратегический объект находится рядом.
На другом конце страны от станции Арыс, в западно-казахстанском селе Березовка, в 2014 году произошло массовое отравление школьников, дети теряли сознание, что объяснили утечкой газа в школьной котельной. Обмороки и отравления продолжались, вся страна могла видеть фотографии несчастных родителей с детьми на руках, и не надо быть химиком, чтобы подозревать нефтяное предприятие в нескольких километрах, регулярно производящее выбросы серы. Но людей долго убеждали, что ничего страшного с их селом не происходит. На «Калачи» серьезно обратили внимание только после того, как о странном впадающем в летаргический сон селе стали писать в зарубежной прессе.
Обычно про эти малюсенькие точки на карте со странными названиями вообще мало кто слышал и знает, пока там что-нибудь не сдетонирует, да не рванет на всю страну. Только тогда все начинают лихорадочно гуглить и искать, что за Жанаозень такой, да где находится Арысь и откуда там боеприпасы. Массово писать "Жанаозен" без мягкого знака начали после декабря 2011-го.
Теперь вот овладеваем новой нормой правописания «Арыс», хотя следовало бы сделать это еще в 2009-м, а потом в 2014-м и в 2015-м, когда там уже взрывались боеприпасы и гибли люди.Арысь – писали в интернете в первые часы после трагедии 24 июня, и этот возмутительно неполиткорректный, колониальный мягкий знак укоризно свидетельствует, как преступно равнодушно отнеслись к предыдущим ЧП не только военные, не только власти, но и все мы. Общество не требовало от властей полномасштабного расследования, наказания настоящих виновных, и полного уничтожения старых боеприпасов. Сейчас, конечно, будет разбор полетов, и можно предположить, как там на высшем уровне злы и наконец-то хотят разобраться по-настоящему, кто виноват, чтобы содрать с него три шкуры. Но один из главных уроков заключается в том, что иначе должна быть устроена вся система. 24 июня могло ничего не взорваться, если бы власть не считала, что с коррупцией и бардаком, а по сути с собой, должна и вправе бороться только она сама. Всего этого ужаса могло не произойти, если бы несколько лет назад те, кому следует, приняли бы во внимание журналистские расследования еще живого Геннадия Бендицкого, который в серии материалов раз за разом указывал: в Арысе воруют, там снаряды разбирают на коленке ради драгоценных металлов.
Вот как происходила утилизация: «Гильза снаряда зажималась работником между ног, вручную, с размаху, недюжинным ударом заостренного самодельного латунного штыря с крюком на конце пробивались несколько плотных прокладок, изолирующих пороховой заряд».Рано или поздно там опять рванет, предупреждал лучший журналист-расследователь страны, который вскоре умрет от рака. Никто не слушал – ни общество, ни власти. И рвануло так, что мало никому не покажется. Уж теперь твердое без смягчения Арыс навсегда войдет в общественное сознание, так же как когда-то утвердился там Жанаозен. Люди, пережившие бомбежку собственной армии, теперь не хотят возвращаться в родной город. Там опасно. Но захотят ли они в Арыс после того, как его почистят, отстроят заново и уберут взрывоопасные склады?
Положа руку на сердце, людям просто не хочется туда возвращаться. Никто не хочет по доброй воле жить в Арыси. Никто бы не захотел.Это про наши районные Чу и Че, Отары и Арыси написал Дмитрий Быков, пожалуй, лучшее, что написано про них:
Степей свалявшаяся шкура, Пейзаж нечесаного пса. Выходишь ради перекура, Пока автобус полчаса, Стоит в каком-нибудь Безводске, И смотришь, как висят вдали Крутые облачные клецки, недвижные, как у Дали, Да клочья травки по курганам За жизнь воюют со средой Меж раскаленным Джезказганом И выжженной Карагандой. Вот так и жить, как эта щетка – Сухая, жесткая трава, Колючей проволоки тетка. Она жива и тем права. Мне этот пафос выживанья, Приспособленья и труда – Как безвоздушные названья: Темрюк, Кенгир, Караганда. Где выжиданьем, где напором, Где – замиреньями с врагом, Но выжить в климате, в котором Все манит сдохнуть; где кругом – Сайгаки, юрты, каракурты, Чуреки, чуньки, чубуки, Солончаки, чингиз-манкурты, Бондарчуки, корнейчуки, Покрышки, мусорные кучи, Избыток слов на че- и чу-, Все добродетели ползучи, И все не так, как я хочу. И жизнь свелась к одноколейке, И пересохла, как Арал, Как если б кто-то по копейке Твои надежды отбирал И сокращал словарь по слогу, Зудя назойливо в мозгу: – А этак можешь? – Слава Богу… – А если так? – И так могу… – И вот ты жив, жестоковыйный, Прошедший сечу и полон, Огрызок Божий, брат ковыльный, Истоптан, выжжен, пропылен…
