актер, политик, Голливуд, 71 год
Когда я жил в Мюнхене, я вел ночной образ жизни. Все время проводил с теми, кто просыпался только в полночь — с проститутками, владельцами баров. Моя девчонка была стриптизершей. Вообще-то я был невинным мальчишкой из сонной деревни. Но в Мюнхене я взрослел быстро.
Костлявый паренек из Австрии, который сумел вырасти, стать губернатором Калифорнии и который получил возможность говорить от имени президента — это и есть эмигрантская мечта.
Пока я жив, я не забуду тот день, когда я поднял руку и поклялся быть примерным гражданином. Знаете, как я был горд? Я был так горд, что повязал себе американский флаг на плечо и ходил с ним весь день.
Иногда дети подходят ко мне и спрашивают: «Эй, Арни, ты Бог?» Обычно я смеюсь и говорю: «Неплохая попытка, но поищите его в другом месте».
Как-то очень давно я слушал речь Никсона. Он говорил о свободе предпринимательства, снижении налогов, укреплении армии. То, как он говорил, было для меня глотком свежего воздуха. Я спросил кого-то: «Из какой он партии?» И мне сказали: «Он республиканец». И я сказал: «Я буду республиканцем».
Людям всегда нужен кто-то, кто будет присматривать за ними. 95 процентов людей в мире нуждаются, чтобы кто-то говорил им, что делать и как себя вести.
Я всегда сходил с ума от могущественных людей — диктаторов и типа того. Я всегда поражался тем людям, которых помнят сотни лет спустя после их смерти. Я поражался таким, как Иисус, — которых помнят тысячелетиями.
Здесь, в Америке, все построено на деньгах. Спасибо тебе, Господи! Это всегда мне здорово помогало.
Победа не дает силу. Силу дает борьба. Если ты борешься и не сдаешься — это и есть сила.
В конце шестидесятых я был победителем. Я знал, что мое предназначение — это великие вещи. Я также знаю, что люди считают, будто бы даже думать так — это нескромно. Но «скромность» вообще не то слово, которое можно было когда-либо применить ко мне. И надеюсь, оно никогда не станет таким.
Я знаю, что большинство атлетов и моделей в обществе считают просто ходячими безмозглыми телами.
Я хотел бы предостеречь американцев от того, чтобы постоянно проводить параллели между тем, что человек делает в своей обычной жизни, и его сексуальным опытом. Если вы сжимаете в своей руке карандаш, то это, типа, фаллический символ, и на самом-то деле вы хотите сжимать в руке эрегированный член. А футбольный тренер якобы вовсе не думает о том, чтобы быть хорошим футбольным тренером. А все, о чем он думает, — это как бы хорошенько шлепнуть по ягодицам пару-тройку симпатичных футболистов. И, конечно же, он скрытый гомосексуалист. И так во всем и всегда, каждую чертову минуту.
Член — это не мускул. Его не накачаешь, как плечи или грудь. Ты не сделаешь его больше, упражняясь с ним. Поверьте мне, уж это точно.
Нью-Йорком управляют психиатры. Вся Америка уверена, что у нее сексуальное расстройство в той или иной степени. Так что все только и делают, что бегают к мозгоправам.
Иногда, когда ты видишь блондинку с замечательными сиськами и божественной задницей, ты думаешь: эй, она, должно быть, очень глупая, потому что кроме этого ей нечего предложить людям. В большинстве случаев это так. Но где-то есть такая, которая так же умна, как красива ее грудь; так же великодушна, как красиво ее лицо и так же великолепно устроена внутри, как великолепно устроено ее тело. И когда ты понимаешь, что такие люди есть, ты начинаешь просто сходить с ума.
Как-то раз я встретил женщину в свитере, на котором было написано Guess (англ. «угадай», фирменный знак одноименной компании, производящей одежду. — Esquire). И я подумал: чего тут гадать? Проблемы с щитовидкой, наверное.
Поражение — это не вариант. Каждый должен идти к успеху.
Жить — это значит постоянно оставаться голодным. Смысл жизни состоит не в том, чтобы просто существовать и выживать, а в том, чтобы двигаться вперед, вверх, достигать и завоевывать.
Мне нравится красный цвет, потому что это цвет огня. А мне всегда казалось, что я живу в огне.
В каждом моем фильме есть одна вещь, в которую я влюблен, — пистолет.
Мой друг Джеймс Камерон сделал вместе со мной три фильма — «Правдивая ложь», «Терминатор» и «Терминатор-2». Конечно, все это было в золотую пору кино — в эпоху низкобюджетного артхауса.
Вы можете кричать на меня, тащить меня на съемки в полночь, заставлять меня ждать часами, вы можете делать что угодно — до тех пор, пока результат выглядит на экране идеально.
Я обожаю делать сиквелы.
Мне не нужны ничьи деньги. У меня их у самого хватает, и все решения я принимаю только во благо людей.
Политическая смелость — это не то же самое, что политическое самоубийство.
Глобальное потепление — это не землетрясение, это не одна из тех штук, когда вдруг все загрохотало и потемнело, и ты кричишь: «Вот черт! Вот долбануло-то!» Глобальное потепление — это та штука, которая ползет на нас медленно. Температура поднимается на полградуса, океан прибывает на полмиллиметра, тонкими ручьями подтаивают ледники. Все происходит очень медленно. А потом вдруг ты понимаешь, что уже слишком поздно, чтобы что-то с этим сделать.
Мои хаммеры — это не просто хаммеры. Я попросил парней из «Дженерал моторс» пересадить один из них на водород. Это единственный во всем мире хаммер с водородным двигателем. Другой хаммер я пересадил с дизеля на биотопливо. Но не стоит забывать, что я губернатор, и уже не могу сам водить машину. Меня возит дорожное подразделение калифорнийской полиции. Так что мои хаммеры пылятся в гараже.
Как только мужчина начинает задумываться о своей слабости и о роли в обществе, он тут же начинает беспокоиться о том, что власть на планете прибрали к рукам женщины.
Мое тело — это как завтрак, обед или ужин. Я никогда не думаю об этом, я просто имею это. Есть те, кому нравится мое тело. Есть те, кому оно не нравится. Раньше я использовал свое тело как естественный повод поговорить. Тот, кто идет с гепардом на поводке вниз по 42-ой улице, тоже имеет естественный повод для разговора.
Я больше не хочу быть супергероем. Не хочу быть рыцарем в сверкающих доспехах, про которого даже те, кто сидят в последнем ряду, могут сказать: ага, этот чувак, блин, герой, он надерет всем задницы и спустит всех ублюдков в сортир. Все это работало в 1980-е и ранние 1990-е. Но сейчас это уже никуда не годится.
Мир изменился. Сегодня, когда ты путешествуешь по дальним странам, тебе не нужно бегать сломя голову в поисках спортзала — так, как это бывало раньше. Сейчас, когда ты спрашиваешь про спортзал, тебе говорят: сэр, в нашем отеле их несколько.
Я верю в Бога. А следовательно, я верю в противостоящую ему силу — в дьявола. Мне кажется, мы должны верить и в добро, и в зло. Потому что в нас есть и то и другое.
Меня никогда не искушал Сатана. И нет ничего такого, что он мог бы мне предложить. Я много думал об этом: все, что он может мне дать, — это лишь временные удовольствия. С Сатаной всегда так.
Когда я был мальчишкой, веры у меня было совсем немного. Моя мать таскала меня в церковь каждое воскресенье, а если я противился, то получал хорошую пощечину. Потом, когда я подрос и у меня появился шанс восстать — это было в 18 или в 19, — я принялся витать в облаках. Меня здорово перло — ведь я был чемпионом по бодибилдингу. Тогда я перестал ходить в церковь. Это казалось мне абсурдом. А потом, когда ты стареешь, а тем более когда у тебя появляются дети, вера постепенно возвращается к тебе. Тебе уже не нужен человек, который бы напоминал тебе что-то. Ты сам возвращаешься к тому, с чего начал. Ты вспоминаешь, чему тебя учили родители, и учишь тому же своих детей. Ты думаешь: сейчас это имеет смысл. Потом, конечно, твои дети тоже восстанут. А потом тоже вернутся к вере. Это круг, и по-другому быть не может.
Несмотря на то что я до сих пор говорю с легким акцентом, я сумел добиться всего.
Я надеюсь, что когда-нибудь смогу почувствовать то, что чувствовал президент Кеннеди, когда он стоял перед 50 тысячами, и все эти люди аплодировали и кричали, соглашаясь со всем, что он говорил.
Я никогда не жил для того, чтобы быть политиком. Я никогда не жил для того, чтобы быть губернатором Калифорнии.
Я много рисую, знаете ли. Иногда я рисую коров. Они у меня пурпурные или голубые. Ведь если вы раскрасите корову в ее настоящий цвет — это будет скучно.
Я могу посмотреть на себя со стороны. Могу обернуться назад и спросить сам себя: это было забавно? Было ли забавно показывать людям свое натертое маслом тело? Да, это было здорово. Я очень серьезно подходил к тренировкам. Но нельзя быть настолько серьезным, чтобы думать, будто можешь сдвинуть мир с места.
Член у бодибилдера такого же размера, как у всех.
Фото Shutterstock
Когда я жил в Мюнхене, я вел ночной образ жизни. Все время проводил с теми, кто просыпался только в полночь — с проститутками, владельцами баров. Моя девчонка была стриптизершей. Вообще-то я был невинным мальчишкой из сонной деревни. Но в Мюнхене я взрослел быстро.
Костлявый паренек из Австрии, который сумел вырасти, стать губернатором Калифорнии и который получил возможность говорить от имени президента — это и есть эмигрантская мечта.
Пока я жив, я не забуду тот день, когда я поднял руку и поклялся быть примерным гражданином. Знаете, как я был горд? Я был так горд, что повязал себе американский флаг на плечо и ходил с ним весь день.
Иногда дети подходят ко мне и спрашивают: «Эй, Арни, ты Бог?» Обычно я смеюсь и говорю: «Неплохая попытка, но поищите его в другом месте».
Как-то очень давно я слушал речь Никсона. Он говорил о свободе предпринимательства, снижении налогов, укреплении армии. То, как он говорил, было для меня глотком свежего воздуха. Я спросил кого-то: «Из какой он партии?» И мне сказали: «Он республиканец». И я сказал: «Я буду республиканцем».
Людям всегда нужен кто-то, кто будет присматривать за ними. 95 процентов людей в мире нуждаются, чтобы кто-то говорил им, что делать и как себя вести.
Я всегда сходил с ума от могущественных людей — диктаторов и типа того. Я всегда поражался тем людям, которых помнят сотни лет спустя после их смерти. Я поражался таким, как Иисус, — которых помнят тысячелетиями.
Здесь, в Америке, все построено на деньгах. Спасибо тебе, Господи! Это всегда мне здорово помогало.
Победа не дает силу. Силу дает борьба. Если ты борешься и не сдаешься — это и есть сила.
В конце шестидесятых я был победителем. Я знал, что мое предназначение — это великие вещи. Я также знаю, что люди считают, будто бы даже думать так — это нескромно. Но «скромность» вообще не то слово, которое можно было когда-либо применить ко мне. И надеюсь, оно никогда не станет таким.
Я знаю, что большинство атлетов и моделей в обществе считают просто ходячими безмозглыми телами.
Я хотел бы предостеречь американцев от того, чтобы постоянно проводить параллели между тем, что человек делает в своей обычной жизни, и его сексуальным опытом. Если вы сжимаете в своей руке карандаш, то это, типа, фаллический символ, и на самом-то деле вы хотите сжимать в руке эрегированный член. А футбольный тренер якобы вовсе не думает о том, чтобы быть хорошим футбольным тренером. А все, о чем он думает, — это как бы хорошенько шлепнуть по ягодицам пару-тройку симпатичных футболистов. И, конечно же, он скрытый гомосексуалист. И так во всем и всегда, каждую чертову минуту.
Член — это не мускул. Его не накачаешь, как плечи или грудь. Ты не сделаешь его больше, упражняясь с ним. Поверьте мне, уж это точно.
Нью-Йорком управляют психиатры. Вся Америка уверена, что у нее сексуальное расстройство в той или иной степени. Так что все только и делают, что бегают к мозгоправам.
Иногда, когда ты видишь блондинку с замечательными сиськами и божественной задницей, ты думаешь: эй, она, должно быть, очень глупая, потому что кроме этого ей нечего предложить людям. В большинстве случаев это так. Но где-то есть такая, которая так же умна, как красива ее грудь; так же великодушна, как красиво ее лицо и так же великолепно устроена внутри, как великолепно устроено ее тело. И когда ты понимаешь, что такие люди есть, ты начинаешь просто сходить с ума.
Как-то раз я встретил женщину в свитере, на котором было написано Guess (англ. «угадай», фирменный знак одноименной компании, производящей одежду. — Esquire). И я подумал: чего тут гадать? Проблемы с щитовидкой, наверное.
Поражение — это не вариант. Каждый должен идти к успеху.
Жить — это значит постоянно оставаться голодным. Смысл жизни состоит не в том, чтобы просто существовать и выживать, а в том, чтобы двигаться вперед, вверх, достигать и завоевывать.
Мне нравится красный цвет, потому что это цвет огня. А мне всегда казалось, что я живу в огне.
В каждом моем фильме есть одна вещь, в которую я влюблен, — пистолет.
Мой друг Джеймс Камерон сделал вместе со мной три фильма — «Правдивая ложь», «Терминатор» и «Терминатор-2». Конечно, все это было в золотую пору кино — в эпоху низкобюджетного артхауса.
Вы можете кричать на меня, тащить меня на съемки в полночь, заставлять меня ждать часами, вы можете делать что угодно — до тех пор, пока результат выглядит на экране идеально.
Я обожаю делать сиквелы.
Мне не нужны ничьи деньги. У меня их у самого хватает, и все решения я принимаю только во благо людей.
Политическая смелость — это не то же самое, что политическое самоубийство.
Глобальное потепление — это не землетрясение, это не одна из тех штук, когда вдруг все загрохотало и потемнело, и ты кричишь: «Вот черт! Вот долбануло-то!» Глобальное потепление — это та штука, которая ползет на нас медленно. Температура поднимается на полградуса, океан прибывает на полмиллиметра, тонкими ручьями подтаивают ледники. Все происходит очень медленно. А потом вдруг ты понимаешь, что уже слишком поздно, чтобы что-то с этим сделать.
Мои хаммеры — это не просто хаммеры. Я попросил парней из «Дженерал моторс» пересадить один из них на водород. Это единственный во всем мире хаммер с водородным двигателем. Другой хаммер я пересадил с дизеля на биотопливо. Но не стоит забывать, что я губернатор, и уже не могу сам водить машину. Меня возит дорожное подразделение калифорнийской полиции. Так что мои хаммеры пылятся в гараже.
Как только мужчина начинает задумываться о своей слабости и о роли в обществе, он тут же начинает беспокоиться о том, что власть на планете прибрали к рукам женщины.
Мое тело — это как завтрак, обед или ужин. Я никогда не думаю об этом, я просто имею это. Есть те, кому нравится мое тело. Есть те, кому оно не нравится. Раньше я использовал свое тело как естественный повод поговорить. Тот, кто идет с гепардом на поводке вниз по 42-ой улице, тоже имеет естественный повод для разговора.
Я больше не хочу быть супергероем. Не хочу быть рыцарем в сверкающих доспехах, про которого даже те, кто сидят в последнем ряду, могут сказать: ага, этот чувак, блин, герой, он надерет всем задницы и спустит всех ублюдков в сортир. Все это работало в 1980-е и ранние 1990-е. Но сейчас это уже никуда не годится.
Мир изменился. Сегодня, когда ты путешествуешь по дальним странам, тебе не нужно бегать сломя голову в поисках спортзала — так, как это бывало раньше. Сейчас, когда ты спрашиваешь про спортзал, тебе говорят: сэр, в нашем отеле их несколько.
Я верю в Бога. А следовательно, я верю в противостоящую ему силу — в дьявола. Мне кажется, мы должны верить и в добро, и в зло. Потому что в нас есть и то и другое.
Меня никогда не искушал Сатана. И нет ничего такого, что он мог бы мне предложить. Я много думал об этом: все, что он может мне дать, — это лишь временные удовольствия. С Сатаной всегда так.
Когда я был мальчишкой, веры у меня было совсем немного. Моя мать таскала меня в церковь каждое воскресенье, а если я противился, то получал хорошую пощечину. Потом, когда я подрос и у меня появился шанс восстать — это было в 18 или в 19, — я принялся витать в облаках. Меня здорово перло — ведь я был чемпионом по бодибилдингу. Тогда я перестал ходить в церковь. Это казалось мне абсурдом. А потом, когда ты стареешь, а тем более когда у тебя появляются дети, вера постепенно возвращается к тебе. Тебе уже не нужен человек, который бы напоминал тебе что-то. Ты сам возвращаешься к тому, с чего начал. Ты вспоминаешь, чему тебя учили родители, и учишь тому же своих детей. Ты думаешь: сейчас это имеет смысл. Потом, конечно, твои дети тоже восстанут. А потом тоже вернутся к вере. Это круг, и по-другому быть не может.
Несмотря на то что я до сих пор говорю с легким акцентом, я сумел добиться всего.
Я надеюсь, что когда-нибудь смогу почувствовать то, что чувствовал президент Кеннеди, когда он стоял перед 50 тысячами, и все эти люди аплодировали и кричали, соглашаясь со всем, что он говорил.
Я никогда не жил для того, чтобы быть политиком. Я никогда не жил для того, чтобы быть губернатором Калифорнии.
Я много рисую, знаете ли. Иногда я рисую коров. Они у меня пурпурные или голубые. Ведь если вы раскрасите корову в ее настоящий цвет — это будет скучно.
Я могу посмотреть на себя со стороны. Могу обернуться назад и спросить сам себя: это было забавно? Было ли забавно показывать людям свое натертое маслом тело? Да, это было здорово. Я очень серьезно подходил к тренировкам. Но нельзя быть настолько серьезным, чтобы думать, будто можешь сдвинуть мир с места.
Член у бодибилдера такого же размера, как у всех.
Фото Shutterstock
