Казахский общественный деятель, поэт, писатель, дипломат и литературовед. Родился 18 мая 1936 года, 87 лет.
До вечера работаю на государство, а ночью — на человечество.
Я по первому образованию инженер-геолог. Специальность — разведка нефтяных и газовых месторождений. Даже тему дипломной помню — «Механика образования соляных куполов Эмбинской нефтеносной структуры».
Олжас — это производное от Олжа — древнего тюркомонгольского слова, означающего «находка, добыча, приобретение». Но имя Олжас — это изобретение моего отца. Старшего сына он назвал Олжар, третьего хотел Олжан. Не успел — он был военным, их репрессировали первыми.
Я видел жизнь некоторых олимпийцев близко, и теперь никто не убедит меня, что лучше трястись наверху с отмороженной задницей, чем ходить босым по теплой траве.
Почему наши писатели не вспомнят, что я организовал и провел в 1984 году первую конференцию в защиту казахского языка? В то время такими мероприятиями карьеру не делали. Но сломать карьеру можно было.
Слова «демократия» и «демагог» от одного корня.
Как бы ни критиковали оппоненты Назарбаева (а его есть за что критиковать), я пойму будущего независимого аналитика, который, рассмотрев нашу ситуацию в мировом контексте, скажет — Казахстану в прошедшие 20 лет повезло с первым президентом, а Назарбаеву — с таким народом.
Мой предок Олжабай-батыр был руководителем правого крыла конницы Аблай-хана. Он завещал, что потомок из его «седьмого колена» будет человеком знания, ученым. Не наказал правнуку стать судьей или ханом. Видимо, предчувствовал, что когда-нибудь Степь будет нуждаться в знающих больше, чем в ханах.
У меня вообще нет политических кумиров. Для меня есть интересные личности крайнего толка — Ганди, Ницше, Мао, Гитлер. Изучил труды Энгельса, Маркса, а вот марксисты типа Ленина-Сталина мне мало интересны.
Да, верблюд возит золото, но ест колючку. Не потому, что он романтически любит эту диету, а потому, что в пустыне другого корма попросту нет.
В советское время моими противниками были Суслов, отвечавший за идеологию в СССР и подчиненные ему московские академики и писатели, а потом и руководители военно-промышленного комплекса. Они обвиняли меня в национализме и пантюркизме.
Если бы в нашем Алма-Атинском оперном театре образовалась нехватка баритонов, я пошел бы и петь.
Одна из самых совершенно секретных сфер общественного бытия — жизнь людей из «высшего круга». Она вызывает вполне понятный интерес, любые слухи становятся знанием и питают обывательскую ненависть. Призывы выкорчевывать прах из Кремлевской стены, казнить мертвых — суетливая злобная борьба с собственной историей.
Я в первом классе остался на осень по чтению. Мама купила мне «Рассказы о Ленине» и сказала: «Пока всю книгу не прочтешь — на улицу не выйдешь». Правда потом она пыталась отучить меня читать: я читал уже ночи напролет — под одеялом, с включенным фонариком.
На наших глазах стремительно деградирует биосфера. Изменение климата, нештатное потепление, грозящее тотальным вымораживанием планеты. А президенты торгуются о киотских квотах. Доторгуются.
Я и сегодня считаю идею социализма очень интересной и перспективной.
Кунаев был дисциплинирован, любое слово из Кремля для него — приказ, который не обсуждается, а выполняется. Эти качества ценились, поэтому он рос. Попробовал не согласиться с Хрущевым в 1962 году — тот решил завалить страну среднеазиатским хлопком, для чего перекроил карту, чтобы все хлопкосеющие районы собрать в кулак, — был снят и вернулся лишь в 1965-м, после ухода Хрущева. Но урок запомнил и больше с Кремлем не спорил. И уже в ранге члена Политбюро вслед за другими подписал в начале 70-х невежественное постановление, которое приносило реальное Аральское море в жертву мифическому хлопку.
Политик сегодня — это прежде всего человек планетарного сознания. Национально мыслящий — к беде.
Когда-то Евтушенко и Вознесенский очень ревниво относились друг к другу. Это я помню — на моих глазах происходило. Если где-то выступал Вознесенский, туда не идет выступать Евтушенко, и наоборот. Помнится, первый вечер советской поэзии в Париже в 1977 году. Мы собрали большой — четырехтысячный! — зал. И слушали нашу советскую, трибунную поэзию, которая в Москве собирала большие аудитории. Вознесенский на это выступление в Париж не поехал, потому что узнал, что будет выступать Евтушенко. И мы выступали без него вдевятером — Высоцкий, Окуджава, Роберт Рождественский…
Был ли я счастлив? Были моменты, да еще какие! Любил, дрался, били, побеждал.
«Политика — искусство компромиссов». Этим искусством, должен сказать, Нурсултан Назарбаев овладел в совершенстве.
Как учила меня мама: «С гордым будь горд – он не отец пророка, с вежливым будь вежлив – он не раб твоего отца».
На пленуме ЦК КП Казахстана (март 1987-го) заговорили о «культе личности Кунаева». Он сидел уже в зале, как на скамье подсудимых. И те, кто вчера еще, задыхаясь от волнения, пели ему осанну, сейчас бежали на трибуну, чтобы успеть бросить свой камень. Меня мать воспитывала пословицами. «Когда волк бросается на горло, твоя собака хватает тебя за штаны». Я — не собака.
Я взял слово и сказал, что о них всех думаю.
Мои внуки даже не читают. Спрашиваю: «Войну и мир» читал?» — «Кажется, видел». А «Тихий Дон» и не читал, и не видел.
Кунаев просматривал каждый документальный фильм местной студии, и если режиссер вставлял какие-то сюжеты с его участием, требовал изъятия. Скромность? Правило системы. Бюст на Родине как не единожды герою, портрет на демонстрации как члена Политбюро, портрет в кабинетах первых секретарей. Всё.
Восемьдесят седьмой у нас в Алма-Ате называют «малым 37-м». Сотни специалистов подвергались репрессиям. Уголовное дело поспешно завели и на меня. В партийной газете появилось: «До каких же пор Сулейменов будет вертеть Центральным Комитетом?» Я теперь знаю — это было последнее предупреждение перед арестом. Кунаев мне сказал в перерыве одного из заседаний: «Уезжай в Москву». Я писал письмо Горбачеву, отсиживаясь в квартире Юлиана Семенова. Горбачев и Яковлев выручили.
Начиная с 30 лет я подвожу итог каждого прожитого десятилетия и, оглядываясь, вспоминая, рапортую сам себе, отчитываюсь, что не совершил ни одной подлости, никого не обманул, не оскорбил, не написал подметных писем.
В Париже я сплю с открытым окном на центральной улице. В Алматы, к сожалению, я не могу этого делать – воздух очень загаженный.
В мае 1989 года во время Первого съезда народных депутатов СССР полномочия Колбина истекали, Кремль готовил ему замену и опрашивал некоторых депутатов. И меня как члена ЦК вызвали со съезда для такого разговора — кого я вижу во главе ЦК Компартии Казахстана? Я попросил назвать весь список предлагаемых кандидатур. Дал каждому характеристику и сказал, что из всех кандидатов Назарбаев наиболее подготовлен для этой работы.
У меня есть звание Олжас Сулейменов – такое звание надо заслужить. Люди от науки защищают диссертации, а я защищаю науку.
Мы тогда не знали, что такое «наши интересы» — были интересы государства.
Стране нужен хлеб — и распаханы лучшие пастбища. Стране нужна крепкая оборона — и двадцать миллионов гектаров выведены из хозяйственного оборота, отданы полигонам. Это больше, чем вся целина. Страна рвется в космос — и пусть вымирает регион Байконура. Родине нужно — и сорок лет мы глотаем радиоактивную пыль.
Стихи никто лучше автора вслух со сцены не прочтет.
Кунаев пишет воспоминания. Я ему посоветовал: пишите всю правду, не умаляя своих ошибок и не оглядываясь на возможных цензоров. Ваш редактор — Бог. Люди должны знать не по слухам, как управлялось последнее поколение вождей, чтобы понять, как нам быть дальше без них.
Сейчас появилось множество не столько писателей, сколько авторов книг.
У меня есть фирменное блюдо «замазка», рагу по-сулейменовски: мясо, помидоры, баклажаны, картошка, много черного перца горошком, по мере готовки кладется чеснок. Перед самой подачей туда добавляется укроп. Все перемешивается и через два часа готовки получается такая «замазка». Это блюдо я научился готовить в юности, когда отдыхал дикарем на озере Иссык-Куль.
Брежнев сказал про книгу («Аз и Я»), что нет в ней никакого национализма. Он сказал: «Ни хрена там нету такого!». Это была самая лучшая рецензия на мою книгу.
Молодой Вознесенский меня как-то укорял: «Зачем годы просиживаешь в библиотеках, чего копаешься в каких-то знаках? Что есть выше стихов! Давай будем ездить, выступать». Конечно, стихи — это важно. Но у Андрея в прошлом были Карамзин, Веселовский, Преображенский, десятки ученых-историков, лингвистов. А у меня в XIX веке кроме Чокана Валиханова из историков — никого. Надо этот пробел восполнять.
У меня нормальные отношения с компьютером. С машинкой я мирился через силу: стрекот машинки отвлекает от письма.
Я не умею признаваться в любви, стоя на коленях.
На семнадцатом съезде компартии Казахстана я рассказал о том, что видел на стенах кабинета одного президента. Портреты его предшественников. Я говорил, что президент Казахстана может начать новую традицию. Чтобы, входя в работу, видел и тех, кого можно определить одним словом («палач Голощекин»), и Брежнева, который за годы своего правления в Казахстане (1954—1956) оставил добрую память о себе («не сажал, но выпускал»), и Кунаева, кто за двадцать пять лет секретарства заработал много разных, противоположных эпитетов. Это наша история, которую мы заслужили.
Мою поэму передавали по Центральному телевидению и радио, печатали в газетах, почти каждую неделю я выступал в каком-то городе: на заводах, фабриках, в студенческих общежитиях. Вот такой был успех.
Я человек, которого уважает власть. Горжусь, что дружил с Кунаевым и Гейдаром Алиевым, которых считаю своими политическими учителями.
Последний советский гонорар я получил в начале 1990 года, в алма-атинском издательстве. Больше двухсот тысяч рублей. Правда, и тираж книги был двести тысяч.
Я сын Алма-Аты, и когда проснусь, например, в Астане или в Париже, выгляну в окно, не увижу гор, все еще некоторое время нахожусь в растерянности.
С Назарбаевым дружу давно. За продление его президентских полномочий выступал по одной простой причине: как опытный политик знаю, к чему может привести ситуация, когда к власти приходят непрофессионалы.
Я впервые заявил, что «Слово о полку Игореве» было написано для двуязычного читателя двуязычным автором. Допустим. Русским, который владел и тюркскими языками… Вот это и потрясло академиков. Я, как ни странно, оказался первым двуязычным читателем «Слова о полку Игореве».
В Казахстане в мою честь названо двадцать с лишним тысяч мальчиков. Может быть, я для них напишу книгу, где изложу моральный кодекс Олжаса.
И да здравствует запрещение испытаний!
Подготовила Айнур Мазибаева
Читайте другие материалы из рубрики «Правила жизни» здесь.
